ва обернулся к Лэнгдону. — К счастью, Роберт, ваше участие все изменило. Оказалось для меня даже в какой-то степени спасительным. Камень мог остаться запертым в том банке навеки, а вы заполучили его и доставили мне прямо по адресу.
Что же теперь делать? Может, согласиться? — думал Лэнгдон. Ведь как бы там ни было, а нас с Тибингом действительно многое объединяет.
Теперь в голосе Тибинга звучали нотки самодовольства:
— Когда я узнал, что Соньер, умирая, оставил вам последнее послание, я сразу понял: вы завладели ценной информацией Приората. Что это: краеугольный камень или же сведения о том, где его искать, — я не знал, мог только гадать. Но когда полиция села вам на хвост, я был почти уверен: вы непременно придете ко мне.
— А если бы не пришли? — огрызнулся Лэнгдон.
— Ну, у меня уже созревал план, как протянуть вам руку помощи. Короче, так или иначе, но краеугольный камень должен был оказаться в Шато Виллет. И тот факт, что вы привезли его прямехонько ко мне, лишь подтверждает: я был прав.
— Что?! — возмущенно воскликнул Лэнгдон.
— Сайлас должен был проникнуть в Шато Виллет и отобрать у вас камень. И таким образом вывести вас из игры, не причинив вреда. А заодно отвести от меня все подозрения. Однако стоило мне увидеть, как сложна загадка, все эти коды Соньера, я решил подключить вас к поискам решения, хотя бы на время. А с камнем можно было и подождать. Сайлас мог отобрать его и позже.
— В церкви Темпла, — протянула Софи, и в голосе ее звучали гнев и отвращение к предателю.
Все мало-помалу встает на свои места, подумал Тибинг. Церковь Темпла представлялась идеальным местом, где можно было беспрепятственно отобрать камень у Софи и Лэнгдона. К тому же завлечь их туда не составляло труда, тому способствовали намеки на захоронение в Лондоне в стихах Соньера. Реми получил четкие распоряжения оставаться в укрытии до тех пор, пока Сайлас не отберет краеугольный камень. Но увы, угроза Лэнгдона разбить криптекс об пол заставила Реми запаниковать. Если бы тогда этот придурок Реми не высунулся, злобно думал Тибинг и вспомнил инсценировку собственного похищения, все могло сложиться иначе. Ведь Реми был единственным связующим со мной звеном, и он посмел показать свое лицо!
К счастью, хоть Сайлас не знал, кем на самом деле был Тибинг. Монаха ничего не стоило обвести вокруг пальца, заставить поверить в то, что Реми действительно связывает заложника на заднем сиденье лимузина. Когда подняли звуконепроницаемую перегородку между водительским креслом и остальной частью салона, Тибинг позвонил Сайласу, сидевшему рядом с водителем. Заговорил с ним с сильным французским акцентом, убеждая, что это не кто иной, как Учитель, и велел Сайласу укрыться в лондонской резиденции «Опус Деи». Ну а затем было достаточно одного звонка в полицию, чтобы устранить уже не нужного монаха.
Обрубить лишние концы.
С другим «концом» оказалось сложнее. Реми.
Тибингу стоило немалых усилий уговорить себя, что другого выхода просто нет. Реми не раз доказывал ему свою преданность и надежность. Но поиски Грааля всегда требовали жертв. И решение напрашивалось само собой. В мини-баре лимузина стояла небольшая фляжка с коньяком и баночка арахиса. Пудры на дне этой самой баночки оказалось достаточно, чтобы вызвать у Реми смертельный приступ удушья. Он ведь страдал аллергией на арахис в любом его виде. И вот когда Реми припарковал лимузин на Хорсгардз-Парейд, Тибинг выбрался из машины, подошел к передней дверце и уселся рядом с Реми. А несколько минут спустя снова вышел, забрался на заднее сиденье и уничтожил все улики. А затем отправился завершать свою миссию.
До Вестминстерского аббатства было недалеко, и хотя металлические костыли Тибинга и спрятанный в кармане маленький револьвер «Медуза» заставили сигнализацию сработать на входе, охранники не посмели остановить Тибинга. Неужели заставлять его снять скобы, отбросить костыли и проползать под аркой металлоискателя? Он и без того несчастный калека. Мало того, Тибинг продемонстрировал охранникам веское доказательство своей благонадежности, а именно — документ, подтверждающий, что ему пожаловано звание рыцаря. Бедняги едва не сшибли друг друга с ног в стремлении угодить инвалиду-лорду, пропустить его в собор.
Теперь же, глядя на растерянных Лэнгдона и Невё, Тибинг с трудом удерживался от хвастливых признаний в том, как хитроумно подключил «Опус Деи» к разработанному им плану по разоблачению всей Христианской церкви. Нет, с этим можно и подождать. Прямо сейчас следует заняться делом.
— Mes amis, — произнес Тибинг на безупречном французском, — vous ne trouvez pas le Saint-Graal, c'est le Saint-Graal qui vous trouve.[70] — Он улыбнулся. — Нам по пути. Сам Грааль нашел и объединил нас.
Ответом ему было молчание.
Тогда он заговорил с ними шепотом:
— Послушайте. Неужели не слышите? Это голос самого Грааля взывает к нам через века. Он молит, чтобы мы спасли его, вырвали из лап Приората. Вам выпала уникальная возможность. На всем белом свете не найдется трех таких людей, как мы, способных разгадать последнее ключевое слово и открыть криптекс. — Тибинг на секунду умолк, глаза его горели. — Мы должны дать друг другу клятву верности. Клятву узнать всю правду и поведать о ней миру.
Глядя прямо в глаза Тибингу, Софи заговорила ледяным тоном:
— Никогда не стану клясться в верности убийце моего деда. Могу поклясться ему разве что в одном: сделаю все возможное, чтобы вы отправились за решетку.
Тибинг помрачнел и после паузы произнес:
— Жаль, что вы так настроены, мадемуазель. — Затем обернулся и наставил револьвер на Лэнгдона. — Ну а вы, Роберт? Вы со мной или против меня?
Глава 100
Епископу Мануэлю Арингаросе к физическим страданиям было не привыкать, но жгучая рана от пули в груди поразила его в самую душу. То ныла не плоть, то страдало уязвленное сердце.
Он открыл глаза, но слабость и дождь замутняли зрение. Где я? Он чувствовал, как чьи-то сильные руки обхватили его за плечи, тащат куда-то его безвольное тело, точно тряпичную куклу, черные полы сутаны развеваются на ветру.
С трудом подняв руку, он протер глаза и увидел, что это Сайлас. Огромный альбинос тянул его по грязному тротуару и взывал о помощи душераздирающим голосом. Красные глаза слепо смотрели вперед, слезы градом катились по бледному, забрызганному кровью лицу.
— Сын мой, — прошептал Арингароса, — ты ранен?
Сайлас опустил глаза, лицо его исказилось от боли.
— Я так виноват перед вами, отец! — Похоже, ему даже говорить было больно.
— Нет, Сайлас, — ответил Арингароса. — Это я должен просить у тебя прощения. Это моя вина. — Учитель обещал мне, что никаких убийств не будет, а я велел тебе во всем ему подчиняться. — Я слишком поторопился. Слишком испугался. Нас с тобой предали. — Учитель никогда и ни за что не отдаст нам Грааль.
Сайлас подхватил его и нес уже на руках, епископ впал в полузабытье. Он вернулся в прошлое, видел себя в Испании. Скромное, но достойное начало: он вместе с Сайласом строил маленькую католическую церковь в Овьедо. Видел он себя и в Нью-Йорке, где возносил хвалу Создателю, организовав строительство штаб-квартиры «Опус Деи» на Лексингтон-авеню.
Пять месяцев назад епископ Арингароса получил пугающее известие. Дело всей его жизни оказалось под угрозой. Он до мельчайших подробностей помнил все детали, помнил встречу в замке Гандольфо, круто изменившую его жизнь… С того страшного известия все и началось.
…Арингароса вошел в Астрономическую библиотеку Гандольфо с высоко понятой головой, будучи уверен, что здесь ему воздадут по заслугам, увенчают лаврами, поблагодарят за огромную работу, что он вел как представитель католицизма в Америке.
Но встретили его лишь трое.
Секретарь Ватикана. Тучный. С кислой миной.
И два высокопоставленных итальянских кардинала. С ханжескими физиономиями. Чопорные и самодовольные.
Секретарь? — удивился Арингароса.
Секретарь, ведавший в Ватикане юридическими вопросами, пожал епископу руку и указал на кресло напротив:
— Присаживайтесь, пожалуйста.
Арингароса уселся, чувствуя: что-то не так.
— Я не большой любитель светской болтовни, епископ, — начал секретарь, — а потому позвольте сразу перейти к делу и объяснить, зачем вас сюда вызвали.
— Да, конечно. Я весь внимание, — ответил Арингароса и покосился на двух кардиналов, которые, как показалось, окинули его презрительно-оценивающими взглядами.
— Думаю, вам хорошо известно, — сказал секретарь, — что его святейшество и все остальные в Риме в последнее время весьма обеспокоены политическими последствиями, которые вызывает подчас весьма противоречивая деятельность «Опус Деи».
Арингароса ощетинился. Ему уже не раз доводилось выслушивать аналогичные упреки от нового понтифика, который, к разочарованию Арингаросы, слишком активно ратовал за либеральные изменения в Церкви.
— Хочу заверить вас, — поспешно добавил секретарь, — что его святейшество вовсе не намерен что-то менять в управлении вашей паствой.
Надеюсь, что нет!
— Тогда зачем я здесь?
Толстяк вздохнул:
— Не знаю, как бы поделикатнее выразиться, епископ, я не мастак по этой части. А потому скажу прямо. Два дня назад совет секретарей Ватикана провел тайное голосование по отделению «Опус Деи» от Ватикана.
Арингароса был уверен, что неправильно его понял.
— Простите?..
— Короче говоря, ровно через шесть месяцев «Опус Деи» уже не будет входить в прелатуру Ватикана. Вы станете самостоятельной Церковью. Понтифик хочет отделиться от вас. Не желает быть скомпрометированным. Он согласился с решением секретариата, все соответствующие бумаги вскоре будут подписаны.
— Но это… невозможно!
— Напротив, очень даже реально. И необходимо. Его святейшество крайне недоволен вашей агрессивной политикой в плане вербовки новообращенных и практикуемым у вас «укрощением плоти». — Он сделал паузу. — А также вашей политикой в отношении женщин. Если уж быть до конца откровенным, «Опус Деи» стала для Ватикана помехой и источником постоянно растущего недоумения.