Пришлось опять поорать. Теперь я уже не стеснялся прыгать, пытаясь достать до потолка, с тем, чтобы разбить матовый плафон светильника. Я колотил кулаками по стенам и пинал обивку двери. Я тщетно прислушивался и принюхивался к щели между дверью и косяком и не менее тщетно пытался отодрать обивку. Телекамеру я тоже никак не мог обнаружить, и это, знаете ли, особенно сильно выбешивало. Так как я знал, что она непременно где-то имеется и нуждается в том, чтобы быть расколоченной моими руками.
В какой-то момент я обнаружил, что мечусь по палате словно зверь в клетке зоопарка, обходя ее по внутреннему периметру. Глянул на часы — надо же! Уже минут сорок двигаюсь в таком безостановочном ритме. По странной ассоциации я подумал о Кэсси, и о том, что она наверняка сейчас звонит и пытается понять, где я, собственно, и почему недоступен…
Кэсси… Славная милая моя женщина… Меня вдруг словно железный штырь пронзила мысль о том, что она вдруг уедет куда-то на поиски этого проклятого Ратаева, не дождавшись меня, и я больше ее не увижу… Я просто не помнил, чтобы меня когда-либо раньше посещала столь ужасная мысль… И опять заорал, требуя немедленно меня выпустить. Я орал, наверное, с час, пока не закашлялся, поняв, что охрип и больше вопить не могу. По крайней мере, без дикого напряжения. Горло уже саднило, во рту пересохло. Глаза слезились. Как я выглядел, интересно?.. Кожа горит, физиономия взмылена — надо полагать, со стороны я очень похож на психопата, выбравшегося на оперативный простор. Или на наркомана, которому сказали, что он больше не получит своей привычной дозы… Наплевать. Лишь бы Кэсси никуда не исчезла, лишь бы я успел увидеться с ней до того, как она задумает уехать… Я подошел к двери и принялся ритмично лупить кулаками по мягкой обивке. Лупил, наверное, минут двадцать. Потом понял, что лежу на полу, пытаясь оторвать обивку от того места, где должен находиться порог, и заливаюсь злыми и отчаянными слезами, понимая всю тщетность усилий.
Сколько я там проторчал? Вообще-то недолго. Всего лишь несколько часов, не больше четырех. Но за эти часы я прожил целую вечность в аду. Уж не знаю, то ли старые воспоминания тому виной, то ли склонность к клаустрофобии (а это да, не выношу закрытых помещений), то ли боязнь потерять Кэсси, то ли просто страх за свою шкуру — мало ли, какой будет следующая «станция» после палаты для буйных. Стыдно признаться, но про Татьяну я не вспоминал. Почти не вспоминал, так будет точнее. А если и вспоминал, то как-то уж совсем мимолетно и без малейшего беспокойства за нее, хотя отлично ведь знал, у кого в лапах она находится, и чем для нее может закончиться подобное приключение.
К исходу четвертого часа за дверью послышался приглушенный лязг, и обивка пришла в движение. Я встал наизготовку, чтобы броситься на вошедшего, кто бы там ни был, но он решил по-своему: просто толкнул меня, когда я кинулся, да так, что я вмиг опрокинулся навзничь; Курач и в обычной обстановке мог справиться со мной на ура, а тут я, видимо, сильно устал от своих бестолковых метаний по клетке. Конечно, у психопатов сил бывает нечеловечески много, но в этот момент я ими не сумел воспользоваться. Несмотря на мои вопли, Иван до обидного легко скрутил мне руки за спиной чем-то вроде ремня, а затем другим ремнем стянул и ноги, дав мне возможность лишь хаотично брыкаться. Что я и делал, извиваясь червяком на мягком полу и понося этого дегенерата такими существительными и эпитетами, что даже и сам удивлялся, откуда только они берутся, так как я их точно раньше никогда не слышал. Дегенерат только посмеивался, глядя на меня с доброй улыбкой, а потом посерьезнел и крикнул в полутемный коридор:
— Дамы, можете заезжать.
Не успел я удивиться или как-то прокомментировать эту реплику, как «дамы» действительно заехали. Через порог перевалило инвалидное кресло и продвинулось внутрь, увязая на мягком полу. Курач нагнулся, подхватил кресло за переднюю подножку и помог вкатиться седоку.
В кресле сидела Эльвира Столярова-Мельникова-Ратаева. Она мрачно смотрела на меня, с явным презрением выпятив нижнюю губу. Лицо у нее уже было в полном порядке, без следов повреждений. Только одна нога казалась заметно толще другой.
Кресло за задние ручки толкала не кто иная, как Татьяна. У нее на лице, в отличие от Эльвиры, как раз имелись следы некоторых повреждений, совсем несущественных: слегка заплыл правый глаз, да опухла правая же щека — пустяки, в общем. Словом, и говорить-то даже не о чем.
Войдя, она бросила ручки кресла, обогнула его стороной и подбежала ко мне, внимательно глядя в мое лицо. С беспокойством, явным и, наверное, искренним. Черт, надо ж, как это ей повезло уйти от бандитов?
— Вы что с ним сделали? — зло спросила она то ли Эльвиру, то ли Ивана, а может, обоих сразу.
— «Мы»? — переспросила Эльвира. — Мы как раз абсолютно ничего с ним не делали. Его обработали американцы. Классическое НЛП плюс какая-то химия и сексуальная магия по методу Кроули и в лучших традициях Ала-Оддина.
— «Магия»? — переспросила теперь уже Таня с глубочайшей язвительностью. — Ты это серьезно, что ли?
— Абсолютно. И это никакие не сказки. Конечно, никаких волшебных палочек не было, тут все построено на подавлении воли и внушении искусственных чувств… Единственное что, эту практику, говорят, проводят с оглядкой на астрологические показания. Считается, что в определенные моменты прохождения планет психика у людей в соответствии с их знаками становится более лабильной, и если подойти к этому делу с умом, можно научиться «зомбировать» кого угодно и заставить потом делать тоже что угодно.
Эта сучка говорила обо мне так, словно меня тут не было. Я не замедлил высказать всё, что о ней думаю.
— Ну вот, сама видишь… — Эльвира показала рукой в мою сторону, словно бы я чем-то подтвердил ее бредовые измышления.
— Что с тобой происходит, Андрей? — спросила Таня, присев рядом со мной на корточки.
— Да иди ты, — раздраженно произнес я. Видеть ее нарочито обеспокоенную физиономию мне было совсем неохота.
Татьяна замерла, привстала и отступила на шаг.
— Я ничего не понимаю, — жалобно сказала она.
— Спроси его, какую он там женщину себе нашел, — посоветовала Эльвира.
— Андрей, объясни, что произошло? — обратилась ко мне Таня.
Она слушала эту дрянь, и сама прямо у меня на глазах становилась такой же. Я назвал обеих женщин глупыми курицами и посоветовал убираться к черту. И потребовал дать мне свободу немедленно, поскольку меня ждут.
— Кто же это тебя ждет и где? — Татьяна не была бы сама собой, если бы к беспокойству не подмешала яду.
— Кто надо, тот и ждет… — недовольно проворчал я.
— Кэсси Роузволл, — произнесла Эльвира только. Без вопросительной интонации, видимо, в качестве уверенного предположения.
— Господи… Эта иностранка, что ли?.. С дачи? — непонятно у кого спросила Таня.
— Да ла-адно, нашла иностранку, — протянула Эльвира. — Эту женщину по-настоящему зовут Александра Омельченко, она была валютной проституткой в Киеве, и…
Если бы Курач не поставил свою ногу между мной и инвалидным креслом, эта дерьмовая потаскуха точно вылетела бы в коридор со второй космической скоростью. А так я только зашиб себе обе связанные ноги. Зато Ивану досталось — аж зашипел, бык траншейный! Поделом!
Я посоветовал Эльвире откусить и проглотить ее поганый язык, при этом пожелал подавиться и сдохнуть прямо в этой клинике. И чтоб потом патологоанатом, который будет ее кромсать, особенно тщательно после всего мыл руки, во избежание отравления Эльвириным ядом, который гаже змеиного будет…
Слушал сам себя со стороны и удивлялся: где я научился так выражаться? Татьяна попыталась меня урезонить, но тут досталось и ей. А что — сама виновата, раз связалась с этой сукой.
Она отвернулась. Потом печально сказала Эльвире:
— С ним что-то не так. Он никогда таким не был…
— Я же тебе говорила. Это результат сильнейшей и очень качественной обработки. Плюс опиаты и современное НЛП.
— Ты в этом, я смотрю, разбираешься? — тон Татьяны стал совсем сухим.
— Да.
— Я знаю…
— Есть ли смысл об этом вспоминать?.. Таня, я готова заняться. Ты сама не справишься. Если его просто так отпустить, он убежит к этой Кэсси, она его использует в своих целях… Не сама, конечно, а тот, кто ей руководит. Чем это для него кончится, сама понимаешь. Ничем хорошим.
— Эта Кэсси… Я бы ей глаза выцарапала, честно, — выдохнула Татьяна.
Я опять дал несколько добрых советов обеим «дамам». Центры сдерживания у меня не работали. Мозг, словно ретивый кочегар, швырял цветистые выражения на язык, как уголь на паровозный конвейер. Курач даже издал явно восхищенное восклицание.
— Лечение будет сложным, — сказала Эльвира. — Вань, тащи-ка его в первую.
— Это же для ВИПов только, — усомнился Курач.
— Делай уже, что тебе говорят, — вздохнула Эльвира.
«Терапию», которой я затем подвергся, буду вспоминать до самой смерти, наверное. Меня перетащили в одноместную палату, где привязали к кровати и оставили на произвол судьбы еще на несколько часов, до самого вечера. Ругаться и требовать свободы здесь я мог с тем же успехом, что и в палате для буйных. Дотянуться до чего-либо было невозможно — руки привязали со знанием дела. Впрочем, орать и дергаться я уже почти не мог — мне вкатили хорошую дозу успокаивающего, а уходя, вернее, уезжая, Эльвира пригрозила, что если я буду себя плохо вести, еще и снотворного дадут.
Руки, на мое счастье, мне привязали не так уж крепко. Я некоторое время озирался, изучая интерьер (надо мной было несколько полок, видимо, для реанимационной аппаратуры, или еще для чего, сейчас пустующих). Белый шкаф поодаль, слева от меня тумбочка с полуоткрытой дверцей… Что-то там лежит… Я вывернул как мог шею и приподнял голову… Мобильный телефон! Простая трубка в темно-сером пластмассовом корпусе, каких тысячи… Вытащить правую руку из ременной петли оказалось нетрудно — я потратил минут пять-семь, вряд ли больше. Попытался освободить другую руку — нет, никак не удавалось подцепить пальцами хитроумный загиб ремня… А время шло, и в любой момент кто-нибудь мог войти. А если тут теленаблюдение? Черт с ним! Может, сейчас как раз за мной никто и не смотрит… Я повернулся на левый бок, изо всех сил вытянул руку