Дверь наружу приходится отпирать и сдвигать вручную: дело нелегкое даже для меня. В просторном зале меня встречает забравшийся через форточку кот Тэо и настырно мяукает, ругаясь, что я забыл его снаружи. А нечего было удирать так далеко! Впрочем, коту я очень рад: он выглядит целым и невредимым, а значит, высшие формы жизни за пределами дома находиться могут. Внешне в коттедже ничего не изменилось: все тот же легкий беспорядок, оставшийся от спешных сборов. Только вот свет больше не включается, и термостат приказал долго жить. Радиационный фон для этих мест обычный – двадцать один микрорентген в час.
Посмотрим теперь, что происходит снаружи. Вместе с собакой Янкой мы идем на нашу любимую «смотровую площадку»: обычно, помимо Кольца-горы, оттуда видны, как на ладони, проходящие по Магистрали поезда – тонкие блестящие змейки на фоне камней и вулканического песка, а также бусинки шаттлов, которые курсируют в паузах между регулярными рейсами. Шаттлов не видно, но примерно в десять двадцать здесь должен проследовать поезд из Новолазаревской в Дюмон-Дюрвилль.
А пока поезда нет, я включаю модуль спутниковой связи и пытаюсь вызвать Гелиополис. Молчание. То же самое с Мирным. Снова пытаюсь связаться с Ником и затем – отбросив осторожность – со «Ньёрдом», вышедшим (вернее, эвакуированным) из «Наутилуса» незадолго до заключения договора о слиянии. К кому бы я ни обратился – сигнал отсутствует. Хотя надпочечников у меня нет и адреналину взяться неоткуда, клетки мозга заполняет ужас: впервые в моей жизни мир по-настоящему замолчал.
Десять часов, одиннадцать, пошёл двенадцатый. За это время – ни поезда, ни шаттла, ни даже дрезины. «Перекидываюсь» для удобного бега и устремляюсь узкой тропкой под уклон, в сторону Магистрали. Она лишь выглядит близкой отсюда: на самом деле, со всеми препятствиями – обрывами, нагромождениями камней, бурными ручьями, путь составляет шестьдесят три километра; на бегу я продолжаю посылать сигналы то одному, то другому адресату в пустой эфир. Возможно, все еще не так страшно – по крайней мере в «Наутилусе». Мы всегда стремились учитывать самые разные риски – от климатических катастроф до ядерной войны, которая после недавней марсианской революции вновь стала пугалом для старых и малых.
В своей «звероформе» я не уступаю ловкостью крупным кошкам, которыми был очарован с детства. Прыжок – и позади осталась пропасть четыре метра шириной. Ещё два – и я сократил себе дорогу в обход скалы. Попутно замечаю, что между камней пробиваются травы – косвенный результат моей работы. Нет, здесь я их не сажал: семена с биостанции занесли сюда ветер и птицы.
Два с лишним часа спустя я достиг ближайшего участка Магистрали, помеченного предупреждающим знаком «Высокое напряжение». Первое, что меня удивило – гробовая тишина: перестали привычно гудеть рельсы. Подобравшись поближе, я понял, что они обесточены: этим и объяснялось отсутствие транспорта. Пробежав еще два километра к западу, я нашел кнопку аварийного вызова, но попытки с кем-нибудь связаться также ни к чему не привели.
Выбор был таков – дойти до Рэйлтауна – ближайшего ко мне города – и увидеть своими глазами, что происходит там, или вернуться на биостанцию и там дожидаться транспорта или хотя бы проводника из «Крылатого Солнца», который поможет мне попасть в Гелиополис: я был уверен, что ребята меня не бросят. Рассудив, что без «амброзии» или преобразователя на дальние расстояния лучше не уходить, я решил прихватить с биостанции пятидневный запас напитка.
Всю дорогу обратно я думал о Вильгельмине: как теперь узнать, что с ней случилось, если все спутники на орбите, наверное, вышли из строя? Если она электронная сущность – успела ли спастись? Если всё же человек – то где она и сможет ли выжить в мире, провалившемся теперь даже не в Средневековье, а в первобытный мрак? Обманула она меня или нет, сейчас уже не столь важно. Без неё мой самый главный орган, которым я, собственно, и являюсь, остался бы без кислорода и угас бы через пять минут; что на самом деле произошло – я б и осознать не успел. Но возможно и то, что быть со мной она никогда по-настоящему не хотела – просто выполняла какую-то лишь ей известную задачу. И думать об этом по-прежнему больно – во плоти я или в другой оболочке.
Янка встретила меня визгливым лаем и запрыгала так, словно хотела цапнуть за локоть, но, как я уже успел узнать, ничего общего с игрой такое поведение не имело. Когда мы зашли в дом, она подвела меня к Тэо. Бедняге было из рук вон плохо: тельце тряслось мелкой дрожью, зрачки закрывали почти весь глаз, из пасти текли слюни. С большой осторожностью я взял кота на руки и перенес на его любимый коврик, затем несколько раз набрал в шприц воды и напоил его, прикидывая, чем же он мог отравиться. Терять его не хотелось: за время отшельничества на Седьмой биостанции «зоопарк» стал для меня семьёй.
Покидая биостанцию, я всегда запирал внутренний сад от собак и кошек, а вокруг дома ничего ядовитого не росло (если только ветра и птицы не занесли сюда семена откуда-то издалека). Причина, похоже, была проще: импульс, соизмеримый с импульсом от ядерного взрыва, нарушил нормальную работу нейронов, по которым передаются электромагнитные сигналы, просто последствия проявились не сразу. А значит, весь Рэйлтаун сейчас – один большой лазарет, и никто не знает, что делать. К несчастью, не знаю и я – разве что в каталоге моих растений отыщется что-то полезное. Буду сидеть здесь и дожидаться «Крылатых». Но как долго?..
Июнь 2136
Знакомство, сохранившее мне жизнь в день Блэкаута, произошло после моего «второго рождения», к которому наши исследования вели меня много лет. В те дни я был прикован к кровати в самом прямом смысле: удачное срастание спинного мозга с искусственными нейронами, приводящими в движение тело, и головного – с искусственными сенсорами и дополнительными модулями – требовало моей полной физической неподвижности при интенсивной интеллектуальной работе, порождающей новые нейронные связи. А мало что так стимулирует умственную деятельность, как прохождение высокоуровневых квестов в «Омниверсе» – вселенной, которую создала моя компания и в которой находилось место каждому – с его самыми смелыми фантазиями.
Местом своего виртуального пребывания я выбрал симулятор конца позапрошлого века: эпоха была уже цивилизованной, но куда более свободной, чем моя собственная. В этой реальности я был «солдатом удачи», воюющим с богом и чёртом в забытых местах, чтобы выполнить основное задание – накопить достаточно денег и выкупить дом, когда-то отобранный у нашей семьи за долги (полезно побывать в шкуре тех, кому в жизни повезло меньше). В редкие времена затишья я позволял себе зайти в прокуренный бар, пропустить стаканчик да почесать языком с какими-нибудь фриками.
Место, куда меня занесло в этот раз, располагалось в неприглядном портовом районе, занимая часть бывшего дока, стоящего у пахнущей мазутом и солью воды. Называлось оно «Пучина»: кто-то из наших омниверс-архитекторов явно с «Ньёрда» был.
У входа меня встретила неодобрительными взглядами кучка молодых людей в цепях и коже – по большей части с длинными волосами и массивными кольцами на пальцах. Некоторые из них носили на лице замысловатую черно-белую раскраску, которая, по их мнению, придавала образу агрессивности. За время своих недавних скитаний по горам и болотам я успел порядком обрасти, ничуть не горя желанием «приводить себя в порядок», и одет был, сообразно привычке ещё из реального мира, настолько неприметно, чтобы в любой момент «раствориться», поэтому через минуту-другую про меня забыли. Меня забавляло, как отчаянно стремятся выглядеть опасными самые обыкновенные юнцы, в то время как действительно опасный человек старается ничем не выделяться.
Убранством местечко не блистало: ремонт здесь не делали, должно быть, со времен президентства Джорджа Буша-старшего. На стенах красовались афиши старых фильмов ужасов, рваные рыбацкие сети и фальшивые черепа. Зал скупо освещался синими неоновыми лампами, придававшими лицам посетителей мертвецкий оттенок.
Музыку в «Пучине», как оказалось, играли специфическую – тяжелую, технически сложную и яростную, практически забытую в наши пресные дни. А вот тамошнего звукорежиссера давно следовало скормить морским гадам: кто бы ни выходил на сцену, звук получался из рук вон грязный: того, что пели вокалисты, я почти не понимал. Впрочем, понять их так и так было трудно, потому что по большей части они не пели даже, а рычали. Только прочитав разрисованную оккультными символами афишу, я вспомнил, что этот стиль называется «блэк-метал» и, взяв на баре стаканчик виски (хотя большинство здесь потягивало пиво), стал впитывать очарование старины.
Большинство музыкантов были мужчинами – точнее сказать, молодыми парнями, вчерашними школьниками. Группа «Порождения склепа» (надо ж придумать такое название) оказалась в этом отношении исключением из правил: в её составе играли целых две девчонки, причем одна из них – неслыханное дело! – оказалась гитаристкой. Её инструмент своей формой напоминал наконечник стрелы. Лицо было покрыто сложным черно-белым рисунком и походило на ритуальную маску, под нижней губой красовался заточенный металлический шип, иссиня-черные волосы шлейфом спускались по спине, иногда соскальзывая на лицо, а кожаная одежда того же цвета отдаленно напоминала доспехи. Образ её, как и тревожные риффы, вылетавшие из-под лёгких пальцев, одновременно и притягивал, и пугал.
Выводя свои адские трели, она смотрела не на зрителей, а словно в космическую пустоту на ином уровне бытия да время от времени – на гриф, по которому скользила туда-сюда её левая рука с короткими черными ноготками, в то время как хрупкий молоденький вокалист – с такой же раскраской на лице, но светлыми волосами – раздирал пространство вокруг себя леденящим кровь визгом и ревом, и даже безобидные слова, выпущенные в воздух таким голосом, воспринимались как смертный приговор. Одна из песен была о том, как Солнце разрастётся до чудовищных размеров, выжжет все живое на Земле и накроет её волной огня. Неприятный холодок заполз под футболку и заставил немедленно глотнуть из стакана: парень пел про самый большой страх моего детства.