– Очень прошу: остынь сначала – и только тогда что-то предпринимай.
Я хотел протянуть психологу руку на прощание, как вдруг внезапная мысль сверкнула в голове, как метеор.
– Вэй… У тебя есть доступ к личным делам первой экспедиции?
– Да. Но, Уинстон, как это изменит ситуацию?
– Пока не знаю… Я хочу «поднять» все, что связано с катастрофой.
Брови Вэя вознеслись чуть ли не до линии роста волос.
– Так ты ж по финальному отчёту экзамен сдавал!
– Но кто писал этот отчёт? Майрон?
– Думаешь, он что-то скрыл? Уинстон, это чертовски серьёзное подозрение. Надеюсь, ты понимаешь, насколько…
В отличие от землян, мы, решившие строить новое общество, стремились обеспечить максимум прозрачности и минимум секретности. Каждый имел право знать, как и с какими мотивами принимаются решения, которые затрагивают его напрямую. И уж тем более, не должно было быть разных уровней допуска среди работающих на одном проекте людей. Марсианская республика – это большая деревня в самом хорошем смысле; что-то утаить здесь от других – та ещё проблема. В общем доступе у нас лежат почти все официальные документы, результаты исследований, экзаменов, экспертиз…
– Ты сам признал, что могут быть и другие причины такого решения. Нужно правильно сформулировать вопросы, и затем ответить на них самостоятельно. А там, где ответить не получится – копать.
Солнце на Марсе заходит быстро, и когда я попал домой, было уже темно. Я почти боялся возвращения, боялся увидеть глаза Катрины, словно в том, что произошло, была моя вина. Словно это я её подвёл. Но именно Катрина могла бы меня понять, как никто иной – будь мы близки с нею так, как в детстве. С программы «Архангелы» её сняли в шестнадцать лет; так решили не преподаватели, не Асано и, тем более, не Юрковский, а компьютер, обрабатывавший результаты тестов. Все экзамены она сдала с проходным баллом, биологию – так вообще блестяще. Но проверка психических показателей выявила недопустимый для межпланетных полетов уровень агрессивности в сочетании с показателями эмпатии на нижней границе нормы. Короче, на Земле сказали бы, что моя сестра – без пяти минут преступница.
Всем известно, что в шестнадцать лет ещё вовсю бушуют гормональные бури – даже у девушек, которые, как известно, созревают раньше парней. И мы надеялись, что спустя время результат окажется иным. Кэт подала апелляцию, и ей разрешили пройти тестирование ещё раз – через год. Две десятых балла, на которые сократился показатель агрессивности, не смогли исправить положения. Дорога на Землю оказалась для неё закрыта.
Я забрал Кэт к себе из кампуса с сильнейшим нервным срывом. Той же ночью она чуть не сбежала из Арконы в Новую Гавану; я вовремя услышал, как она выбирается из дома. Сманил ее не кто иной как Сато Тэцуо, приемный сын Максима Юрковского, вылетевший из «Архангелов» еще раньше – по слухам, за то, что переспал в стенах кампуса с однокурсницей, что строжайше запрещалось. Оказалось, что в этого засранца Кэт была влюблена уже давно; плохая репутация не только не убавила, но даже подхлестнула её интерес, на который я смотрел до тех пор сквозь пальцы.
Кому-либо стучать о побеге Тэцуо я не стал: хочется жить в «вольном городе», да и пёс с ним. Кэт, конечно, рвалась к нему, как безумная, разбила мне губу и чуть не перебила колено (может, нечего пенять на искусственный интеллект), но кое-как мне удалось ее скрутить и «отключить» на пару часов. Очнувшись, сестрица осталась, но при этом не разговаривала со мной около месяца. И до сих пор – нутром чую – носит в себе обиду.
Вскоре Катрину позвала в свою лабораторию Евгения Хованская, работавшая над созданием новой вакцины для исследователей Земли, которая не только предохраняет от инфекций, многих токсинов и радиации, но и в несколько раз ускоряет регенерацию тканей. Кэт, в том числе, оказалась среди тех отважных добровольцев, что испытали её действие на себе (к сожалению, двое добровольцев – оба старше сорока лет – во время так называемого «перехода» скончались). «Живая вода» (так прозвали вакцину) повышает устойчивость и к опасному космическому излучению, от которого марсиан защищают искусственные магнитные поля, но процесс адаптации слишком тяжёл, чтобы использовать его повсеместно.
Я зашёл в наш модульный домик, неярко освещённый люминофлорами – ползучими светящимися растениями разных оттенков. Тоску очень хотелось разбавить музыкой. Навстречу никто не вышел, и я подумал, что Кэт вновь ушла в лабораторию, где оставалась чуть ли не дольше всех. Захожу на кухню и вижу на столе салат из манго, который – точно помню! – не готовил. Беру тарелку и несу с собой наверх. Солнце ясное, а это что за звуки?..
В комнате сестры я не бывал с той ночи, как пресек её побег. Она лежит на своей гелевой кровати у стены, до потолка увешанной рисунками «Фермиона». Лица не видно – оно скрыто чёрными, как у меня, волосами. Плечи – да и всё тело – трясутся крупной дрожью.
Почувствовав, что я сажусь на кровать, сестра замерла и затихла, как почуявший опасность зверёк. Я взял её за плечо и развернул лицом к себе. От плача оно ужасно распухло, глаза напоминали щёлочки; два ручья стекали по щекам, теряясь в спутанных волосах.
– Уинстон… Он похоронил твою мечту… – севшим голосом промолвила Кэт, словно выбравшись из тяжёлого сна. Она прильнула ко мне с такой нежностью, что в глазах у меня стало горячо. Но стоило помнить: ради того, чтобы мы, «архангелы», получили вакцину, она тоже пожертвовала кое-чем важным.
– Послезавтра возьмем марсоход и махнём к родителям в Хокинг-Сити, – ответил я. – А завтра покопаемся в архивах и попробуем выяснить, кто может завершить начатое Максимом.
Запретный городУинстон Уинтер. 27—29 ноября 2189, Аркона – Новая Гавана
В эту ночь ни я, ни Кэт не сомкнули глаз. Почти одновременно поняв, что заснуть не получится, мы встретились в нашей гостиной на первом этаже, служившей одновременно столовой и кухней, и приготовили ранний завтрак. За окном стояла колючая предрассветная тьма: период свечения живых фонарей уже закончился. Лампы по периметру комнаты давали золотистый свет, похожий на сияние живого огня.
– Ну, как, Уинстон? С чего начнём? – спросила сестра.
– Я хочу вновь изучить снимки обломка да злосчастного кресла… Может, что необычное и обнаружу.
– Мне всегда было странно, что за пятнадцать лет наши зонды смогли увидеть только их…
– Посреди свалки на орбите увидеть даже их было удачей. А обломки покрупней могли упасть на Землю… Если они, конечно, были…
– Я вот думаю: что если кто-то действительно сбил «Фермион» с Земли? Насколько это возможно?
– Верится с трудом. Если кто-то и способен выпустить в космос ракету – на кой им так разбрасываться ресурсами?
– Люди могли одичать настолько, что видят угрозу всюду. И одичать не столько с научно-технической точки зрения, сколько с моральной… Заметив, что кто-то неизвестный летит к ним из космоса, они подумали совсем не о помощи.
– Только вот в чем беда: для того, чтобы знать, что кто-то летит из космоса, у них должна быть спутниковая радиолокация. И кто мог знать наверняка, где приземлится корабль?.. – на самом деле я не спорил с Кэт. Я размышлял, прохаживаясь туда-сюда по комнате с бутербродом в руке. – Предположим, что радиолокация у них была. Взялся же откуда-то спутник, который взламывал перед смертью Юрковский!..
– Данные с его имплантатов расшифровали?
– Они не читаются.
– Кто-нибудь этим спутником занимался с тех пор?
– Не знаю. И не знаю, кому, кроме Юрковского, это вообще под силу…
– У нас всё так плохо с программистами? – удивилась Катрина.
– Беда в другом. Их не учили что-либо взламывать, а здесь обстановка и не располагает. Можно научиться, если задаться целью, но для этого нужен наставник и много времени, которого до сбора Совета не остаётся. Что ж, попытка не пытка, начну копать с девяти утра. Вылетов сегодня нет, поэтому переговорам можно посвятить весь день.
– Отпуск в календаре отметить не забыл? – сурово напомнила Кэт, и я, сотворив посреди комнаты голографический экран, вошел в рабочую сеть, отметил в календаре всю предстоящую неделю и сделал запрос на доступность этих дней. На счастье, проблем не возникло, и я увлёченно взялся за дело.
Новый взгляд на размазанное пятно, в котором с трудом угадывался каркас кресла, не дал мне ничего нового. Лист обшивки, оказавшийся ближе к нашему зонду, вышел куда четче – настолько, что на нем при сильном увеличении можно было разобрать первые две буквы названия. Насыщенная фотоэлементами внешняя обшивка «Фермиона» походила на зеркальную чешую сказочной рыбы или змеи. Она обеспечивала энергией быт космонавтов, в то время как реактор в обычном режиме питал двигатели и систему управления кораблем. Что удивило меня с самого начала и продолжало настораживать сейчас – фрагмент имел правильную прямоугольную форму и выглядел не оторвавшимся при взрыве, а аккуратно срезанным с поверхности, хоть чешуйки с фотоэлементами там и повылетали. Не сумев найти объяснение, комиссия просто перестала его искать.
В течение дня я успел «потрясти» всех программистов, имевших отношение к подготовке нашего полёта, «заглянул» по голографической связи к бывшим однокашникам, устроившимся в других городах. Не забыл и про тех, кто работал в космическом центре, но по каким-то причинам ушёл. Среди тех, кого я попытался привлечь к исследованию неопознанных спутников, оказался главный инженер информационных систем Магнус Олафсон, но тот заявил, что общаться на эту тему будет только с Майроном или кем-то из Совета. К слову, работает он сейчас на кислородной фабрике в пяти километрах от Тесла-Сити и трехсот двадцати пяти километрах отсюда. Дальше на запад никаких поселений уже нет, да и Тесла-Сити считается «городом» лишь номинально: населения там – триста с хвостиком человек. Этому поселению «повезло» меньше всех; к моменту революции оно только начало развиваться, а снятия американской блокады мы так и не дождались, потому что Блэкаут отрезал нас от Земли.