олько тонких прядей, выбившись из прически, подрагивали у лица.
Даже при скудном освещении Рэнди мог заметить, что кожа у женщины светлей, чем у остальных обитателей Серебряного Дворца, да и обветрена была заметно меньше. Но в её лице отсутствовали привычные женские мягкость, приветливость, тепло, словно кто-то старательно вырезал его из куска белого льда. Взгляд был сосредоточенным и тяжёлым, как у старого морского волка, линия губ – жёсткой, отчего черты женщины выглядели грубей, чем были на самом деле. Юноша сразу понял, что перед ним не пленница. Она сидела в истёртом старинном кресле слишком уверенно и вольно, а развитые плечи, необычная темно-серая одежда и нож на бедре выдавали в ней бойца, а не рабыню, хищника, а не жертву.
– Топор, что мы с тебя сняли, сам ковал? – неторопливо спросила она, и юноша сглотнул тяжёлый ком, узнав голос главы Потерянных Детей.
Да, это была Фокс – та, кого Рэнди представлял уродливой мужеподобной бабой. Ему было бы легче, будь она действительно страшна, как дохлый кашалот; красота в его представлении не могла и не должна была сочетаться со злом и жестокостью. Трудно было принять мысль, что это удивительное существо занималось набегами, убийствами и похищениями людей.
– Сам, – проговорил он одними губами. – А как ты поняла?
– Клеймо. Буква «Р» на крылатом солнечном диске… Не только имел там знакомых, но и мечтал к ним попасть?
– Это к делу не относится, – отрезал Рэнди и скрипнул зубами, когда Китти врезал ему по рёбрам.
– Да уймись ты! Не калечь рабочий инструмент! – яростно выкрикнула Фокс, и на контрасте с сухим и спокойным голосом, которым она до этого говорила, эта злость отрезвляла особенно хорошо. – Генри, распоряжайся!
Механик вяло кивнул и на сей раз посмотрел на Рэнди с некоторой долей сочувствия. Он почесал голову, повздыхал, явно недовольный ролью экзаменатора, взял в одном из многочисленных ящиков мешок с надписью «РадЕодИтали», и высыпал его содержимое на верстак. Впрочем, ничего, даже отдаленно связанного с радиотехникой, среди этих железяк не оказалось.
– Можешь дать ему резак, так быстрее… – добавила глава Потерянных Детей.
– Уверена? – насупился Генри, но возражать не стал. Он велел Рэнди надеть перчатки, выдал ему толстые темные очки на пол-лица и вынул из чехла на поясе полупрозрачный, дымчатого цвета и цилиндрической формы предмет с выемками под пальцы для более удобного хвата. Его верхушка, опоясанная ребристым ободком с цифрами, была насыщенно-черного цвета. На рукояти, под большим пальцем, располагалась одна-единственная кнопка.
– Жмёшь сюда: возникает свет и режет металл; отпускаешь – все прекращается, – пояснил Генри, выпуская из инструмента белую иглу – настолько яркую, что и в очках смотреть на нее было больно, как при взгляде на январское солнце. – И упаси тебя Ночь чиркнуть им себе по пальцам или чему-то еще… Обратно не прирастет!
Точки на таинственном белом кубе радостно замигали. На одной из его граней юноша увидел надпись «Линдон Пауэр». Должно быть, именно такой искал Рахманов в тот злополучный день на Свалке. Рэнди предположил, что эта штука должна была питать световой нож электричеством, но не видел ни единого проводка. В убогой обстановке мастерской эта вещь, явно принадлежавшая Золотому Веку, выглядела неуместно, как альбатрос в куриной стае.
– Всё, ковыряйся! Сделай что-нибудь прикольное, чтобы я удивился, – поставил задачу механик Потерянных.
Юноша оглянулся на Фокс, сражённый наповал «конкретностью» приказа, но та сидела неподвижно, закинув за голову руки, и смотрела на пленника с насмешливым любопытством. Ладони Рэнди вспотели в одно мгновение, сердце выбивало тревожную дробь. Тем не менее, он прогнал набежавшую слабость и принялся аккуратно раскладывать детали, надеясь в процессе сообразить, что за штуковину можно из них собрать.
– Ещё можно пошарить вон в той куче, но там уже совсем негодный хлам, – добавил Генри. – А если нужно что-то проложить меж двух железок, склеить или заделать дыру – там в ведре живой пластик бултыхается, он на воздухе твердеет, как камень. Только не вздумай брать весь. Четверть отрежь – и достаточно.
Рэнди не понаслышке знал, что такое живой пластик; он выглядел как вязкая серая масса, выпускавшая в воду мелкие пузырьки газа. В горке хлама юноша раскопал термос, сломанную скороварку и несколько термостойких трубок. Фокс объявила, что вернётся через час, и удалилась, а Китти, сложив руки на широкой груди, сел на толстую доску, лежавшую на двух больших кусках породы. Под его акульим взглядом трудно было не занервничать, и Рэнди старался не смотреть в его сторону.
Как часто говаривал доктор Осокин, глаза боятся, а руки делают. Напевая себе под нос и тем самым снимая внутреннюю дрожь, он высверливал отверстия в крышке кастрюли, вставлял в отверстия трубки, соединял их с термосом. Работать со световым резаком ему понравилось: он хорошо сидел в руке; металл прокалывал и резал не как масло, но как мясо, и заменял сразу несколько инструментов.
Вскоре стало ясно, что без того самого «живого пластика», о котором сказал Генри, обойтись нельзя: крышку нужно было наглухо приделать к кастрюле и сделать так, чтобы между краями отверстий и трубками не было даже микроскопических зазоров. Оценив на взгляд размер мутной, студенистой, как медуза, массы, юноша понял, что ему хватит и куда меньше четверти. Отринув брезгливость, он погрузил в воду руки и отрезал от «медузы» небольшой кусок. Неведомая плоть оказалась куда более упругой, чем казалось на глаз, а через две минуты в сухости она становилась твёрдой, как камень.
«Издевательство, да и только, – подумал Рэнди. – Ещё недавно я бы при виде таких чудес от счастья сдурел. Надеюсь, эта субстанция не размягчается, если намочить ее повторно…» Вопреки опасениям, «живой клей» оказался стойким: стоило ему высохнуть – и в прежнее состояние он уже не возвращался.
Детище Рэнди – нагромождение соединённых между собой ёмкостей – выглядело до смешного неуклюже, но он уповал на то, что содержание будет для Потерянных важнее формы. Увидев, что пленник заканчивает работу, Генри обошёл верстак по кругу, осмотрел металлического уродца и недоверчиво хмыкнул. Затем, присмотревшись внимательнее, он улыбнулся краешками рта, а затем басовито расхохотался.
– Что творит, поганец! Самогонный аппарат соорудил!
«Странно, что ты сам его не сделал, сапожник без сапог! Из чего ты здесь будешь спирт гнать – другой вопрос, но хоть сейчас порадуйся!» – мысленно ответил ему Рэнди.
– Здесь герметично… Ничего не отходит, все держится… – приговаривал Генри, проверяя качество получившейся конструкции. – Отвечай – где научился?
– В Мак-Мёрдо. Делал для отца и брата; спирт нужен им постоянно, они оба лечат людей, – ответил Рэнди, продолжая гордиться своими близкими – наверное, как никогда сильно.
– Мы пока не видели это дерьмо в работе, – сказал Китти, недоверчиво разглядывая аппарат. – Браги для спирта под рукой у меня нет, не крыс же кидать в твою кастрюлю. Моё задание пусть выполнит тоже.
Он положил на верстак аккуратный продолговатый свёрток из мягкой тёмно-синей ткани. Внутри оказался разобранный воронёный револьвер, какого юноша сроду не держал в руках. Мозг отказывался выдавать что-либо, кроме настойчивой мысли: «крышка, мне крышка»…
– «Смит и Вессон», десятая модель. Год выпуска – две тысячи шестьдесят третий, – пояснил Китти, словно это как-то могло помочь. – Собери его, найди неполадку и устрани.
Рэнди застыл над оружием, не смея перечить и возражать. Генри неожиданно проявил великодушие и поднёс ему свою флягу. Вода имела лёгкий привкус и запах спирта. Медленно и аккуратно Рэнди, изрядно уставший (больше от волнения) при сборке перегонного куба, принялся за работу.
Улыбаясь Китти назло, парень делал вид, что всю жизнь только тем и занимался, что собирал и разбирал стволы. «Когда тебе паршиво, – говаривала ему Альда, – расправь плечи, подними голову и хоть через силу – но улыбайся. И тогда голова послушается тела». Пришёл час проверить это правило на практике, и не без успеха: угомонился неприятный шум в висках, стало легче дышать, перестали потеть ладони, прояснилось в голове. Строго подавляя малейший всплеск паники, малейший позыв к суете, мало-помалу Рэнди собрал револьвер. Течения времени он не воспринимал, – в том числе потому, что не видел неба.
Неисправность, к великому счастью для Рэнди, «лежала на поверхности»: у револьвера заедал курок, и это могло стоить стрелку целых полсекунды жизни, а полсекунды на большой дороге часто и значили целую жизнь. Снова разобрав оружие, Рэнди обнаружил, что спусковая скоба погнута, и починил её.
Получив револьвер, Китти повертел его в руках, покрутил барабан и несколько раз нажал крючок. Затем он полез в карман своих камуфляжных брюк, достал кожаный мешочек с патронами, взял один и вложил его в барабан.
– Вали-ка из мастерской со своей пушкой, – зарычал на него Генри, но опоздал: Китти нажал на спусковой крючок. Сначала, к ужасу Рэнди, револьвер так и не отреагировал, затем грянул выстрел, и пуля, пролетев метров шесть, вонзилась в череп овцебыка, венчавший одну из многочисленных этажерок.
– Козёл! – рявкнул Генри. – А если бы в меня срикошетило?
– Не срикошетило бы, – невозмутимо сказал Китти. – Я вижу, куда стреляю. Как я и думал, щенок умеет только принимать важный вид. Перетру это с Фокс. Решим окончательно, что с ним делать, а ты, Генри, можешь припахать его к какому-нибудь делу – пусть кормежку отрабатывает.
Он ушёл, оставив Рэнди растерянно стоять у верстака. Юноша тяжко выдохнул, переводя взгляд с творения своих рук – в общем-то, уже бесполезного – на студенистую массу в ведре.
– К слову о кормежке. Ты голодный? – почти по-отечески спросил Генри. – Да не смотри ты зверем на меня: я от чистого сердца. А пушку сегодня надо все-таки починить. У нас каждая на вес золота.
Их нехитрая трапеза состояла из твердых кружков сушеного творога, чеснока да совершенно резиновых полосок мяса, которое нужно было долго-долго пережевывать во рту, как жвачку. Но и такая еда сделала Генри словоохотливым.