Минута – и горячая смесь удовольствия, унижения и муки начисто выжгла все прочие эмоции, мысли и ощущения. Он перестал стонать, шипеть и ругаться, лишь изо всех сил закусил губу, беззвучно принимая и ласку, и порку, – закусил так, что из-под зубов поползла кровь. Еще один поворот языка там, внизу – и душа рывком вылетела из его истерзанного тела, и сознание брызнуло тысячей мелких, ослепительных осколков, уступая место нежданному покою и пустоте.
Разомкнув распухшие от слез веки, он увидел встающую с колен Наоко: та облизывалась, как хорошо поевшая кошка, но смотреть на неё было неловко. Китти в это время распутывал верёвки на гудящих запястьях новоиспечённого «потерянного мальчика». Прочие бандиты, словно очнувшись от забытья, загалдели, как бесноватые, но Рэнди этот шум казался тихим, словно слух его наполовину «сел». Освобождённый от пут, он не удержался на ногах и сполз на колени, обводя Потерянных Детей мутным взглядом.
– Нет наслаждения сильней, чем избавление от боли – да, Рэндольф? – задумчиво сказала Фокс, присаживаясь рядом с ним.
– Вы г-грёб-баные из-з-звращ-щ-щенцы, – зло вымолвил Рэнди, клацая зубами от нахлынувшего холода.
– Как будто это что-то плохое, – усмехнулась Фокс, расстёгивая металлическую застёжку на своёй меховой накидке. – Китти, укрой, пожалуйста! Замёрзнет!.. И дай-ка спирта, если остался.
Накидка колыхнулась в руках бандита и опустилась на окровавленную, пылающую спину юноши. Тот съёжился от нового спазма боли, но вновь поднял глаза на Старшую Сестру, с замиранием сердца ожидая увидеть что-то необычайное. И да. Она улыбалась – не хищно, не высокомерно, а тепло и ласково.
А затем, медленно подавшись вперёд, она поцеловала его искусанные в мясо губы, слизывая выступившую кровь – то была последняя ударная нота адского коктейля, после которой Наоко и Китти, как по команде, подхватили юношу под руки и повели прочь по мерцающим туннелям под громкие восторги заведённой зрелищем банды.
Раздвоение
8—9 сентября 2192
Новый день я посвятил осмотру мест, которые Хайдрих назвал пригодными для размещения лаборатории; таковых оказалось чертовски мало, да и подходящими их можно было назвать с большой натяжкой; канализацию и водопровод пришлось бы обустраивать самостоятельно. Что касается энергии, то мощность, которой мы могли пользоваться в этих зданиях, сильно не дотягивала до оптимальной; установка солнечных панелей могла спасти положение, но с потрохами выдала бы нас крылатым наблюдателям Пророка.
К концу «экскурсии» Йон Расмуссен – командир Зрячих, посланный мне Хайдрихом в качестве гида, продолжил гнуть линию своего начальника и перечислял мне достоинства лайнера, где, по его словам, мне могли выделить целую палубу (днем раньше глава Семи Ветров говорил о медблоке). По счастью, Расмуссен не лез из кожи вон, чтобы меня убедить – наверное, потому, что невзлюбил меня с первой секунды (а такие вещи я замечаю сразу).
Во время обхода мы весьма удачно набрели на Юкку, который шёл по поручениям Гласса. Узрев меня в компании Йона и еще двух стражей, юнец покраснел, как вареный краб, и бочком-бочком поспешил исчезнуть из нашего поля зрения, развеяв последние сомнения в том, что доступ к заветной «подсобке» у меня сегодня будет. Чтобы соблюсти правила вежливости, я передал через Йона свое согласие посетить «Пайн-Айлэнд» на следующий день. В конце концов, визит ни к чему меня не обязывал.
Вдобавок, я смог подробно изучить ту часть города, по которой меня провели, и прикинуть, как оказаться в тех его частях, что Хайдрих закрыл от посторонних глаз. Я видел лестничные пролеты, заваленные металлоломом, пустыми контейнерами и обломками мебели, залитые монтажной пеной канализационные решетки и ею же заделанные двери пассажирских лифтов. Но съестное, привозимое рыбаками и жителями окрестных деревень, доставлялось на все ярусы города, а значит какой-то лифт должен был работать – пусть с помощью лебедки или ворота. Об этом, вернувшись с обхода, я спросил у хозяйки «Бархатной ночи» мисс Блэкмор.
– Припасы мы берем с рыночной площади, дорогой, – ответила она. – Когда вы заходили в город, то не могли ее пропустить. – Три лифта возят еду с рыбачьей пристани, с грибных ферм и с новых складов, что на минус втором и минус третьем ярусе. Старые были еще ниже, но там сейчас только тьма, вода и крысы…
Ага… Знаю, куда теперь заглянуть, если то, что я ищу, не отыщется у Гласса.
Чего оказалось нелегко добиться – так это того, чтобы Джек послушался меня и остался в гостинице. Он заворчал, что мои авантюры на предпринимательские совсем не похожи, что я навлекаю на себя большую беду и что в гробу он видал перчатки с «Пайн-Айлэнда», упавшие звёзды и оборотней, грозивших добавить ему проблем к уже существующим. Я согласился с товарищем, подчеркнув, что хочу оградить его от новых неприятностей и дать ему возможность впервые за много лет провести вечер в тепле, безопасности и уюте отдельной комнаты перед тем, как мы сможем заняться его собственными врагами. Когда же я вручил Джеку бумажный томик Роберта Бёрнса, который забрал из Мирного ещё мальчишкой, тот бросился мне на шею. В дублёной шкуре бывалого караванщика жил человек, стремившийся к знаниям, для которого имел ценность любой печатный текст.
Основательно заняв своего компаньона, к полуночи я отправился на встречу с Юккой, надеясь, что у парня хватило ума не скармливать Захарии две капсулы разом. К этому времени улицы, в большинстве своём, пустовали и освещались только звездами да горящими бочками на перекрёстках. На их фоне ярко светилась местная лечебница, подключенная к электричеству круглосуточно, переливался разноцветными огнями «Эдем» да горели иллюминаторы на верхних палубах «Пайн-Айлэнда». Джек говорил, что до гражданской войны распределение электроэнергии было несколько иным: минус лечебница, плюс апартаменты правящих семей. Даже сейчас частично работал водопровод и очистные сооружения в разных точках города; и даже Джек признавал, что с приходом Хайдриха таких точек стало больше.
Ни Юкки, ни фонаря, о котором мы договорились накануне. Простейшим объяснением было то, что стервец послал меня с моими угрозами к морскому дьяволу. Я прождал на углу пассажей Ли Куан Ю и Карла Сагана полчаса, но мальчишка не появился. Зато появился ещё один посетитель – под капюшоном не видать лица – осмотрелся по сторонам и громко постучал в дверь. Громогласный лай Валли я услышал издалека, но хозяин открыл не сразу. Вероятно, гостя в такой час Захария не ждал. И я сомневаюсь, что здесь в норме такие поздние визиты.
Вот незнакомец шагнул внутрь, и спустя секунду исступлённый собачий рёв оборвался, словно пса выключили пультом управления. Потоптавшись на углу еще четверть часа – теперь уже в тишине, я смирился с тем, что в мастерскую мне сегодня не попасть, но решил в любом случае потратить время с пользой и подошёл к двери, чтобы прислушаться к разговору. Однако, на двери, как того можно было ожидать от бывшего офиса «Наутилуса», и защита стояла соответствующая. «Суперглаз», ждавший своего часа под чёрным пластырем, ничего не смог под ней обнаружить – ни источников тепла, которым там полагалось быть, ни электромагнитного излучения. Сколько времени они собирались там заседать, я не знал, а торчать на углу значило привлекать нежелательное внимание тех же Зрячих.
А не последовать ли совету Хайдриха и не заглянуть в «Алые крылья», раз уж я оказался ночью на улице? Хоть однажды в подробностях и без суеты узреть красоту, за которой изнуренные выживанием люди приезжают со всего континента? После этого можно было возвращаться в гостиницу не сразу, а заглянуть на рыночную площадь и проверить, что там с лифтами.
Новый план меня приободрил. Ворота передо мной распахнулись сразу, в кабаре меня встретили как своего; не успел я опуститься на пропитанный кальянным дымом диван, как рядом со мной бесшумно села Сэнди, покачивая изящной ножкой в такт мелодии пианиста в белом фраке – быть может, последнего пианиста в Антарктиде.
– Как здорово, что вы вернулись! – поприветствовала она. – Есть пожелания?
– Приветствую! Хайдрих с вами?
Сэнди мотнула головой и засмеялась, и я сразу понял, почему. Притащиться после полуночи в кабаре, чтобы вновь говорить о делах? Можно ли такого человека считать нормальным?
– Я не сопровождаю его повсюду, моя работа – следить за безопасностью в кабаре. В том числе за вашей, пока вы у нас в гостях – отвечала женщина. – Но как бы то ни было, мой долг – сделать так, чтобы вы хорошо провели время.
– Я заинтригован.
– Пять минут, и обещаю: вы забудете, как вас зовут и никогда не захотите уезжать… – продолжила она полушепотом. – Мне распорядиться насчет напитка?
– Стакан воды со льдом – то что надо.
Накрашенная бровь едва заметно дернулась вверх.
– Как скажете…
Не прошло и минуты, как запотевший хрусталь приятно холодил руку, и внутри успокаивающе позвякивали льдинки. Вскоре пианист окончил свою мелодию, изящно поклонился публике и удалился, сопровождаемый рукоплесканиями. Затем освещение почти полностью погасло; остались только свечи по периметру сцены да один единственный прожектор наверху, излучавший рассеянный, призрачный пучок белого света. С наступлением полумрака разговоры стихли сами собой; зал был заряжен ожиданием главного события ночи, когда весь остальной город был погружен во мрак тяжелого забытья.
Вновь послышался звон, но это были уже не льдинки. Звук исходил от существа, медленно скользившего по сцене. С ног до головы оно было закутано в атласную чёрную ткань. Были заметны только босые белые ступни с крашеными в чёрный цвет ногтями. Вслед за таинственным существом вышел темнокожий музыкант, одетый в жилет с золотым узором и алые шаровары. Сев в углу, он принялся выстукивать на ручном барабане причудливый дикарский ритм.
Закутанное создание некоторое время стояло неподвижно, затем принялось плавно раскачиваться из стороны в сторону, медленно разводя чёрные крылья рук. Но вот они стремительно метнулись вверх, и покрывало стало соскальзывать. Сначала показались белые пальчики, затем – вся кисть, тоже татуированная, дальше – унизанное браслетами предплечье и округлая линия бедра. Ещё один сильный удар по барабану, сменившийся полной тишиной, – и танцовщица скинула покрывало полностью, оставшись в лифе, сплетенном из тонких серебристых цепочек и отделанном мелкими зеркальцами, а также нескольких длинных светлых юбках, надетых одна на другую и тоже расшитых зеркальцами по краям. Сложную причёску украшали цветы и множество шпилек в японском стиле. В ушах колыхались