она говорила правду!
Я, хоть и сам до глубины души взволнованный открытием, поспешил поубавить её оптимизм.
– Правда – лишь то, что «Фермион» действительно на Луне. Не больше.
– Но почему бы не подумать насчет причин… И возможных последствий?..
– Кое-кто успел вложить нам в голову свою версию событий, и это мешает оценивать вещи объективно. А я верю лишь тому, что вижу, слышу и могу проверить с помощью приборов.
– Но если «Фермион» здесь, значит, кто-то безопасно его посадил, инсценировав «исчезновение». А для этого нужен живой экипаж!
– Кэт, я это понимаю не хуже тебя… Но нужно сначала найти либо этот экипаж, либо иные свидетельства его прилета. Не забывай, что посадить этот корабль можно и в беспилотном режиме, просто задав траекторию…
– Но тогда… Тогда они должны были как-то высадиться на Землю…
– Слетаем – узнаем, – я ласково потрепал Кэт по плечу.
– Эй, на «Апсаре»! – приветливо обратился к нам с Марса архонт. – Вижу запрос на передачу файла. Нашли что-то интересное?
– Да, Майрон. Я намеренно не говорю, что это такое, хочу, чтобы ты увидел сам. Вы все удивитесь…
– Даже отсюда слышно, как ты захлебываешься от желания мне рассказать.
– Не хочу портить тебе удовольствие. Взгляни.
– Ваша мёртвая девочка больше на связь не выходила?
– Нет, Майрон. Кстати, как ты думаешь, может ли она действительно быть оцифрованным разумом? Вайолет, например, уверен, что она – искусственный интеллект.
Вайолет ничего подобного не говорил и до сих пор отказывался делать какие-либо выводы о возможной сущности Вильгельмины. Всё время, что прошло с нашего пугающего контакта, хакер был на удивление тих. Но я стремился развязать язык Майрону, вытянуть из него больше информации – ложной или правдивой – на тот момент это было не столь важно. Его ложь, как и его правда, сама по себе могла рассказать о многом. Всех откровений Вильгельмины я ему так и не рассказал – и не просто потому, что хотел поберечь их до поры до времени, а потому что странное чувство под старомодным названием «интуиция» удерживало меня от этого, казалось бы, самого правильного и разумного шага.
– И надо сказать, искусственный интеллект, очень хорошо подкованный для общения, – согласился Майрон. – Кому-то не хочется, чтобы мы копались в тайне «Сольвейг».
– Десмодус обнаружил на территории плазменные пушки, которые могут до сих пор быть в рабочем состоянии, а также башню с мощными радарами. Предполагаю, что это система обороны «Сольвейг», которая может сработать при посадке корабля, – доложил я.
– Отправляйтесь на челноке. На базе не прилуняйтесь, найдите удобное для посадки место километрах в пяти.
– Логично предположить, что «Сольвейг» защищена от любых непрошеных гостей. В том числе и таких умников, которым взбредет в голову притащиться пешком, – заметил со своего места Вайолет. – Я бы поспорил на что угодно, что там будут и провода высокого напряжения, и импульсные ловушки, и, может, что похуже.
– Всё так. Поэтому оборудование мы погрузим на себя, а «Сколопендру» пустим впереди, – напомнил я, имея в виду нашего универсального робота-помощника, пригодного как для исследования потенциально опасных объектов и для переноски грузов, так и в качестве «жертвы» в экстремальной ситуации. – А перед тем защитные объекты поищет десмодус. Это займет ещё сутки – двое.
– Надеюсь, если то создание вновь объявится, ты не забудешь записать и передать мне ваш разговор, – с нажимом сказал Майрон. Он был зол, когда в прошлый раз я ничего не смог ему предоставить, но свидетельством против него это, разумеется, считаться не могло. Любой на его месте пришел бы в ярость от такой вопиющей халатности. – А вот и твой пакет файлов обработался!.. Чем же ты хочешь нас порадовать, Уинстон?
Я затаил дыхание. Сидевшая рядом Катрина накрыла мою ладонь своей. Последовало долгое молчание, прерываемое напряженными, рваными вдохами и выдохами.
– Холод и мрак, это слишком похоже на «Фермион»… – пробормотал Майрон, явно застигнутый открытием врасплох.
– Я бы сказал, что это «Фермион» и есть. Если, конечно, кто-то не решил собрать его копию.
Недаром же Вильгельмина что-то говорила про изъятый и скопированный двигатель корабля. Я сейчас, наверное, не удивлюсь ничему.
– Будь на связи, Уинстон. Докладывай мне обо всем… необычном… в любое время суток. Понял?
– Так точно, – ответил я.
– Я свяжусь с вами позже, – голос Майрона по-прежнему был хриплым от изумления, граничащего с шоком. – Удачи, Уинстон. В ближайшие дни она понадобится нам всем…
Удачи?.. Но ведь никто из нас в нее не верит. То, что обозначается этим словом, – не более чем результат оптимальных при сложившихся обстоятельствах поступков в сочетании с наиболее благоприятным набором обстоятельств. Ты же сам так говорил, Майрон.
– Конец связи, – я поймал себя на том, что встретил эти слова с облегчением, и поспешил вернуться к исследованию «Фермиона», вернее того, что от него осталось. Внешняя обшивка корабля наполовину сорвана. Металлический каркас напоминает грудную клетку скелета. Все пять стабилизаторов выпущены: так он, наверное, стоял с момента своего прилёта. С неприятным холодком в сердце я «проползаю» по параболическому «ребру» «Фермиона» и включаю режим ночного видения. Ба! Это ж машинное отделение, где по неизвестной причине отсутствует самое главное: нет топливных контейнеров, нет ядерной энергетической установки, пяти ионных двигателей – тоже. Судя по оставшимся спилам, начинка аккуратно вырезана из нутра «Фермиона» то ли лазером, то ли плазмой: задача трудоёмкая и, само собой, чертовски опасная для выполнения даже в космическом скафандре. Но главное, для такой операции необходимо промышленное оборудование, которого, как известно, не было на борту.
Выходит, Вильгельмина и здесь не соврала.
Тут картина начинает проясняться… Бессмертному, получившему контроль над базой, в один прекрасный день понадобились ядерное топливо и запчасти; хотя коррозия в космосе куда медленнее, чем на Земле, ее невозможно полностью устранить. Любое производство требует воды, а где она, там и коррозия. Износа деталей, хоть и при низкой гравитации, тоже никто не отменял. Но если целью Бессмертного был мелкий грабёж, причин оставлять команду в живых у него не было.
По спине волна за волной пробежали холодные мурашки, я поднял руки, чтобы снять шлем и поделиться догадками с Вайолетом, но «Фермион» меня словно околдовал и не отпускает: руки вновь опускаются на приборную панель. Я не могу прерваться ни на минуту, я должен узнать как можно больше, сколько бы времени мне ни пришлось провести в симбиозе с десмодусом… Здесь делать больше нечего, нужно двигаться дальше. Люк, ведущий в верхнюю часть корабля, где находятся рубка и жилые отсеки, не загерметизирован; крышки нет, как и двигателей: вырезали.
Здесь был небольшой магнитный лифт, поднимавший космонавта сначала на второй уровень – грузовой, а затем на первый, самый верхний, где жил и работал экипаж. Само собой, лифт сейчас не работает, и я просто взмываю по шахте вверх, сквозь тьму, отключив ночное видение и вновь запустив эхолокацию. Грузы мы потом посмотрим, если время останется. Вот, наконец, и жилой отсек с десятью маленькими – в пять квадратных метров – спальными местами космонавтов; шесть из них, занятых экипажем, были изрисованы маркерами от потолка до пола. Я не мог удержаться от того, чтобы не посетить одну за другой, но с первой же каюты – капитанской, почувствовал, как мои внутренности покрываются инеем.
Рисовать на стенах и потолке корабля (там, где это разрешено правилами эксплуатации) – обычное для космонавтов развлечение, которое очень поощряют психологи. Архивы управления культуры сохранили немало интересных, запоминающихся рисунков. Но видеть такое мне до сих пор не доводилось, и наверное – хорошо.
Дым от обугленных руин, человеческие и звериные остовы, распятые на крестах, птицы, сгорающие заживо в небе, падающие самолёты, руки мертвецов, воздетые из могил. Смерть, страдание, упадок – вот, что команда «Фермиона» увлечённо и старательно изображала внутри своих жилищ. Таких мотивов в нашем, марсианском искусстве я никогда не встречал, хотя земная культура ими просто кишела. Не то, чтобы мы намеренно избегали упоминаний о смерти, насилии, болезнях и прочих гнетущих явлениях (историю-то изучал каждый), но наша грусть всегда была светлой. Это не дань идеологии, это залог выживания общины во враждебных условиях дикой планеты…
Уход из жизни мы воспринимаем спокойно, как отъезд в далёкий край, если только речь не идет о безвременной гибели, которую можно было, но не удалось предотвратить. Насильственная смерть по-прежнему внушает ужас и отвращение, но как средневековая дикость, немыслимая в нашем обществе. Капитан же, если судить по стенам каюты, был ею одержим.
Когда и как черные мысли начали терзать разум Сафронова? Как часто мрачные видения наводняли его сон? И как такое было возможно после долгих лет физической и психологической подготовки, ежегодных тестов на психологическую устойчивость, особенно в преддверии полета. Неужели ни товарищи, ни Майрон не замечали изменений?.. Или я просто полный профан в психологии, и на самом деле даже такой серьезный психический ущерб, какой я вижу здесь, можно успешно спрятать от всех?..
При виде такого «творчества» любой из нас связался бы с Марсом и запросил бы для товарища дистанционную психологическую помощь. Но только не исчезнувший экипаж «Фермиона». А не видеть этого они не могли…
Ошарашенный, я удерживал десмодуса между потолком и полом каюты Сафронова, всматриваясь в остервенелую морду одного зверочеловека (иначе сказать нельзя), замахнувшегося тесаком на другого. Сильнее всего меня поразило то, как детально и старательно были прорисованы оба, с каким усердием капитан, возможно, прикусив губу, смаковал сцену убийства, стирал нарисованное и рисовал заново. А вот отряд людей в боевой броне, какую носили военные Золотого века; у каждого на левой стороне груди – изображение креста. Они как бы зависли в небе над утопающим в насилии миром, ожидая, когда их поведут в бой. Впереди – мужчина с горящим мечом и парой белых крыльев за спиной.