Когда междоусобицы наконец закончены, царевич едет искать Белого Полянина, чтобы хоть посмотреть на легендарного богатыря, к славе которого апеллируют сестры. Кривая волчица приводит Ивана к шатру Полянина, а Полянин спит. После многодневной битвы договорился с Бабой-ягой устроить двенадцатидневное перемирие на сон. Царевич не решается будить Полянина и ложится спать рядом с ним.
Пока богатыри спят, в шатер по очереди прилетают три птицы, каждая вьется над Полянином и щебечет: «Проснись, Белый Полянин, убей Ивана-царевича, пока он не убил тебя». Хорошо, что утомленный битвой Полянин спит крепко, а царевич — вполглаза. Этих трех птиц царевич успевает поймать и убить, не разбудив Полянина.
Наконец Белый Полянин просыпается, и начинается между царевичем и Полянином честный бои, вовсе не основанный на взаимной неприязни, а просто имеющий целью установить, кто из двух богатырей сильнее. Побеждает Иван царевич. Полянин клянется быть Ивану младшим братом и почитать Ивана как отца. С этими словами богатыри обнимаются.
Царевич выясняет, что не просто так Полянин тридцать лет сражается с войском Бабы яги, а ради того, чтобы жениться на ее красавице дочке. Немедленно царевич берется для младшего брата своего Полянина дочку Бабы-яги добыть. Они вяжут бесконечно длинные ремни, и Полянин опускает Ивана в преисподнюю. Там, в преисподней, царевич видит, как Бабе-яге удается столько лет противостоять столь беспримерному богатырю, как Полянин. В преисподней работают портные, которые что ни кольнут иглой, получается казак с пикой, и сапожники, которые что ни ткнут шилом, получается солдат с ружьем. Иван убивает портных и сапожников. Баба-яга теряет возможность пополнять войско. Потом Иван убивает и Бабу-ягу, про которую известно, что, если ударить ее мечом одни раз, она умрет, а если ударить два раза, то умрет и оживет снова. Понятия о воинской доблести удерживают Ивана от применения избыточной силы. Он бьет Бабу-ягу мечом одни раз, и, несмотря на то, что отрубленная голова Бабы-яги просит рубить ее еще, Иван говорит, что одного удара достаточно.
Можно было бы подумать, что красавица дочь Бабы-яги прельстит царевича и тем посеет вражду между ним и Полянином. Но царевич совершенно благороден и ничуть не вероломен. Он отвозит невесту своему названому брату и только выспрашивает у девушки, нету ли на свете другой какой-нибудь красавицы. Оказывается, есть. Дочь Бабы-яги говорит, что дочь Змея красивее ее. Царевич отдает Ягишну Полянину, убивает Змея, берет в жены Змееву дочь, и в мире воцаряется всеобщее довольство и счастье.
Поразительна в этой сказке только роль царевичевых сестриц. Помните тех трех птичек, которые прилетали в шатер, когда царевич спал с Полянином бок о бок? Так вот это были сестры Ивана царевича. Вероятно, когда царевич был робким юношей, сестры нарочно ставили брату Полянина в пример, чтобы царевич искал дружбы великого богатыря. По-видимому, сестры нарочно подстраивали все так, чтобы царевич встретился с Полянином и Полянин царевича убил.
Но зачем? Сказка не дает ответа. За эту свою интригу сестры поплатились жизнью. Но ни царевичу, ни нам не понятно, ради чего девушки старались уничтожить того, кто о них заботился.
Дурные органы и хорошие
Троп (т. е. сюжетный кирпичик, из каковых кирпичиков складываются сказки) про живую и мертвую воду, встречается довольно часто. Рецепт применения живой и мертвой воды известен каждому с детства. Если богатырь убит, следует полить сначала мертвой водой его раны, отчего раны заживляются, а потом следует спрыснуть живой водой самого богатыря, и тот оживет.
В боевых условиях за живой и мертвой водой летает, как правило, ворон, и мы не знаем, куда он летает. Зато в мирной жизни за живой и мертвой водой старики, как правило слепые цари, отправляют своих детей, дабы от слепоты излечиться, и тут уж нам вполне известно, куда и как едут царевичи. Они едут к некоторой волшебной женщине: то ли Елене Прекрасной, чей портрет, к слову сказать, не менее полезная вещь, чем живая и мертвая вода, то ли к Соньке-богатырке, о происхождении которой мы можем только гадать.
Но вот вопрос: почему недостаточно живой воды? Почему русская сказка не придумала панацеи, волшебного эликсира, столь распространенного в западноевропейских мифологиях, и разделила целительный эликсир на две составные части — добрую и злую, живую и мертвую?
Рискнем предположить, что как сказка состоит из тропов, каждый из которых существует сам по себе и способен кочевать из сказки в сказку, так и человеческое тело в сознании русских сказителей состоит из органов, существующих самостоятельно. Есть множество примеров того, как смотрели вне человека вырезанные из человека глаза или открывала заговоренную дверь отрубленная у человека рука.
В сказке про Соньку-богатырку, например, старшие братья (как водится) воруют живую и мертвую воду у младшего брата, добывшего жидкости, и, вернувшись к слепому старику отцу, брызжут ему в глаза мертвой водой, не зная, которая вода живая, а которая мертвая. Мертвая вода — не яд, заметьте. Если брызнуть в глаза ядом даже и слепому, человек этот умрет. Но слепой старик не умирает от того, что дети брызжут ему в глаза мертвой водой. Глаза старика и так мертвы, поэтому мертвая вода не может повредить им. А с другими органами глаза в сказке как бы не связаны и существуют сами по себе.
Таким образом, раны мертвого богатыря, которые полагается поливать мертвой водой перед оживлением, воспринимаются русской сказкой как самостоятельные органы. Мы сейчас так относимся только к раковой опухоли. Есть дурные органы и есть хорошие. Есть органы, приносящие телу пользу, и органы, приносящие телу вред. Раны, стало быть, должны быть уничтожены, ибо их физиологическая функция — уничтожать свое тело.
Ни в коем случае русская сказка не воспринимает зло как ошибку в добре. Зло (энтропия, смерть) материально, как сердце, и тут уместно вспомнить Кощееву смерть на конце иглы.
Важно понимать при этом, что сами сказочные герои вполне осознают присутствие смерти в себе, как теперешний человек понимает, что у него есть сердце. В упомянутой уже сказке про Соньку-богатырку Василий-царевич прокрадывается к богатырке в дом, аккуратно переступая через растянутые повсюду струны, привязанные к колоколам, то бишь обманывает весьма изощренную систему сигнализации. Неслышно подходит к спящей Соньке, ворует у нее из-под подушки живую и мертвую воду, целует Соньку так, что та беременеет, выбирается вон из дома и, когда ему остается переступить последнюю сигнальную струну, говорит вдруг: «Как же я, добрый молодец, и не зацеплю струны?»
И нарочно цепляет последнюю струну. И рискует жизнью. И отправляется во всегдашнее богатырское странствование с переплыванием морей и отрубанием голов змеям горынычам.
Потому что смерть (зло, энтропия) присутствует в сказочном персонаже материально, как сердце, и имеет право проявлять себя подобно сердцу, имеющему право проявлять себя стуком.
В конце сказки богатырка грозит уничтожить царство отца Василия-царевича. Его старшие братья едут с богатыркой на переговоры со всей почтительностью. Василий же царевич бесцеремонно врывается в ее шатер верхом и топчет конем дорогие ковры. И она узнает в наглеце отца своего зачатого во сне ребенка. Почтительным братьям богатырка ломает позвоночники. А за Василия-царевича выходит замуж.
Смысл безделья
Один из вариантов сказки «По щучьему велению» примечателен особо. В отличие от тех общеизвестных версии истории про Емелю-дурака и волшебную щуку, что легли в основу многочисленных мультфильмов и детских книжек, этот вариант объясняет, почему, собственно, дурак лежит на печи и отказывается от работы. В этом варианте сказки героя не зовут Емелею, а зовут просто бедным мужиком. И поначалу он трудится не покладая рук.
Он трудится, а все беден. Работает день и ночь, а все нищ. Причем полуголодное прозябание в ветхой избушке нисколько не беспокоило бы его, если бы не зависть. Задуматься о богатстве, бедности, справедливости, счастье и несчастье бедного мужика заставляет именно что социальное расслоение. У бедного мужика есть богатый сосед. И однажды бедный мужик спрашивает: «Почему он богат, а я нет?» Вернее, бедняк формулирует вопрос даже жестче: «Почему я тружусь целыми днями и никак не могу справиться с бедностью, а сосед ничего не делает, целыми днями лежит на печи, а богатство само идет ему в руки?»
Вопрос технологий, ноу-хау и эффективности и не рассматривается. Бедному мужику не приходит в голову, что работать не покладая рук он может как-нибудь неправильно. Из тысячи возможных причин своей бедности бедный мужик сразу выбирает самую сомнительную, но зато требующую не рациональности, а веры. «Видать, я чем-то прогневил Бога», — умозаключает бедный мужик и решает в дальнейшем посвятить себя Всевышнему.
Посвятить себя Богу — не значит уйти в монахи, молиться и поститься. Посвятить себя Богу значит именно ничего не делать. В огромном множестве сказок мы можем найти указания на то, что труд сам по себе греховен, является такою же данью необходимости, как, например, секс. Во всяком случае, работать в праздник, т. е. в день, посвященный Богу — это уж точно грех. И, следовательно, если человек решил посвятить Богу не отдельные дни своей жизни, а всю жизнь, то и трудиться не надо вовсе, никогда, чего бы это ни стоило.
И бедный мужик прекращает трудиться вовсе. Его бедность становится катастрофической. Ему буквально нечего есть. И даже в день светлого праздника (т. е. Пасхи) ему нечем разговеться.
Поразительно, насколько героически бедный мужик соблюдает свой обет ничего не делать, каковой обет должен примирить бедного мужика с Богом и обеспечить бедному мужику на всю жизнь довольство и благосостояние. Это совершенное безделье если и имеет отношение к Богу, то похоже скорее на шантаж Всевышнего. Мужик и по воду-то идет, чтобы принести воды и похлебать воды вместо щей.
Щуку, попавшуюся в ведро, бедный мужик воспринимает не как дар, а как заслуженную награду: он стоически ничего не делал, посвящал себя на этот свой странный манер Богу и вот, разумеется, заслужил наконец награду и отношения с Богом наладил.