В уплату за коня коротышка требует царскую дочь. Иван, ничтоже сумняшеся, дочь у царя похищает и отдает коротышке. Получает взамен коня и едет к царю сказать, что царский указ выполнен, царский сон воплощен, серебряный конь будет отныне стоять на царском дворе, привязанный к столбу, пусть бы даже и пришлось заплатить за эту безумную прихоть десятью годами значительных бюджетных расходов и царской дочерью.
И царь, надо сказать, доволен. Ему, конечно, жаль дочери, но царь относится к своему сну как к непреложному закону, распространяющемуся не только на царских подданных, но и на самого царя. Если царю что приснилось, то так и должно быть, каких бы жертв это ни стоило – хоть народу, хоть самому царю.
К счастью, царевна не задерживается у усатого коротышки: обращается булавкой, вонзается Ивану в ворот, добирается тайно домой и выходит за богатыря замуж. Но это, в отличие от закона о серебряном коне, случайность.
Буква закона, или Последствия проповеди
В классической дихотомии «дух закона против буквы закона» русская сказка неизменно отдает предпочтение букве. В сказке про вершки и корешки, например, урожай делится между Мужиком и Медведем не по справедливости, а по формальному принципу. Договорились – Медведю вершки, а Мужику корешки, получай, Медведь, вершки, даже если они – ботва, даже если корешки – репа и даже если такой раздел несправедлив вопиюще. Ради того, собственно, Мужик и придумывал формальные условия договора, чтобы можно было в рамках договора Медведя обмануть. А в другой сказке, когда надо нести на пари лошадь, чертенок, честно несущий животное на плечах, проигрывает мужику, который несет лошадь между ног, то есть скачет на ней верхом. Ради того, собственно, мужик и придумал это пари, чтобы обмануть чертенка, не нарушая условий спора. В русской сказке, если просоответствовал букве закона – выиграл. Если выполнил формальные условия – выиграл. Справедливость не важна, важно следование букве.
Почему это так, нам становится понятно из сказки про мужика и священника. В этой сказке батюшка на воскресной проповеди говорит, что если кто из прихожан пожертвует что-нибудь на церковь, то богатства этому благотворителю прибавится от Бога вдесятеро против пожертвованного. Недолго думая один из прихожан, бедный мужик, отводит к священнику на двор единственную свою корову, всерьез ожидая, что коров от этого скоро станет у него десять.
Казалось бы, мужик катастрофически наивен. Но не тут-то было. На следующий день обстоятельства неожиданно складываются именно что по слову проповедника. Пастух гонит с выпаса принадлежащее священнику стадо, включая и ту корову, которую привел давеча бедный мужик. Проходя мимо бывшего своего дома, корова по старой памяти заходит на двор, и, повинуясь стадному инстинкту, следом за нею заходят еще и девять коров священника. Мужик закрывает за ними ворота и с этого момента считает всех десятерых коров своими. Еще бы! Все ведь случилось точно так, как говорил батюшка на проповеди: мужик пожертвовал корову попу, а на следующий день коров у него стало не одна, а десять. И логично, что мужик обогатился именно за счет священника. Это ведь батюшка обещал во всеуслышание, что достояние жертвователя увеличится вдесятеро против пожертвованного, стало быть, и ответственность за сказанное должен нести священник.
Сам батюшка, разумеется, с такой постановкой вопроса не согласен и тащит мужика в суд. Заслушав показания свидетелей, судья принимает сторону священника и предписывает мужику коров вернуть. Но мужик противится. Мужик настаивает на том, что формально он прав. Проповедник велел жертвовать имущество церкви? Велел! Обещал, что имущество от этого удесятерится? Обещал! Мужик пожертвовал корову? Пожертвовал! Коров у мужика стало вдесятеро больше? Стало! Формально все сходится, и мужика совершенно не волнует тот факт, что по справедливости коровы принадлежат попу.
Мужик настолько уверен в формальной своей правоте, что апеллирует к высшей судебной инстанции, которая в сказке называется «окружный суд». Но и «окружный суд» присуждает коров священнику. Тогда мужик апеллирует к архиерею, ибо для русской сказки суд – это, конечно, духовное учреждение, а не светское.
Архиерей живет далеко, в городе. На суд к нему мужику и священнику приходится ехать. Священник, будучи человеком состоятельным, ночует на постоялом дворе. А нищему мужику нечем заплатить за постой, вот он и направляется прямиком в дом архиерея, чтобы ждать суда, который состоится только назавтра.
Ночью в доме архиерея мужик становится невольным свидетелем того, как к архиерею под покровом темноты приходит некая дама. Мужик подглядывает и подслушивает, как предаются архиерей с дамой занятию, которое церковному иерарху вовсе не подобает. В частности, мужик слышит эвфемизм, при помощи которого архиерей описывает соитие. Архиерей говорит: «Погружать Иуду грешного в ад кромешный». И мужик запоминает это образное выражение.
На следующий день у архиерея происходит суд. Стороны – мужик и священник – излагают свои позиции. Архиерей готов уж поддержать священника и велеть мужику вернуть коров. Решение архиерея окончательное и обжалованию не подлежит.
Но за миг до оглашения приговора мужик говорит вдруг: «А видал я сегодня ночью, ваше преосвященство, как опускают Иуду грешного в ад кромешный».
После минутного молчания архиерей-судья диаметрально меняет свою позицию и присуждает коров мужику, лишь бы тот не выдал архиерейской тайны. Неправосудное решение окончательно и обжалованию не подлежит.
Потому что в русских сказках все грешны. Все мерзавцы, плуты, воры, убийцы, прелюбодеи. Нету праведников, нету святых, нету моральных авторитетов. А если бы и были, то русская сказка заведомо считает их всего лишь грешниками, умело скрывающими грехи, подобно нашему архиерею, скрывающему блуд за эвфемизмом «опускать Иуду грешного в ад кромешный».
Никакое судебное решение, стало быть, по справедливости не может быть принято, потому что нету на свете человека, который не был бы запятнан и, следовательно, не пятнал бы своим решением самое справедливость. Нету в русских сказках ни одного честного человека, чтобы судить честно.
Оттого суд всегда вершится и споры всегда решаются по формальному признаку, на основании формального следования букве закона.
Право разбойников, или Удачливый вор Каспирка
Каспирка – бедный человек, крестьянин. Одна коровенка в хозяйстве, одна немощная лошаденка. Да еще детей восемь ртов… И трое суток – хоть шаром покати в кладовой, так что вся семья совершенно ничего не ест, кроме пустой воды, ни дети, ни Каспиркина жена, ни сам Каспирка. Положение настолько отчаянное, что гонимый нуждой многодетный отец решается на преступление: запрягает лошадку в дровни, едет в барскую усадьбу, валит там два дерева в барском лесу, чтобы порубить на дрова, продать и купить детям хлеба.
Разумеется, Каспирку ловят. Лошаденка его слишком слабенькая, чтобы тащить полные дровни, плетется кое-как, и бедный Каспирка, когда встречает в лесу барина, возвращающегося с охоты, не успевает ни ускакать от него, ни даже свернуть с дороги.
«Ну что ж, – говорит барин, завидев Каспирку с ворованными дровами. – Я тебя, мил человек, сошлю».
Русская сказка, надо заметить, знает только три наказания – розги, каторгу или казнь. Каторга и розги – это для слабых, несчастных, робких. Казнь – это для удалых сорвиголов, и не случайно смелый человек в русской традиции называется сорвиголовою.
Каспирка просит о пощаде, оправдывается тем, что дети, дескать, голодают, кланяется в пояс, ломает перед барином шапку, но барин неумолим – за пару срубленных деревьев он, ничтоже сумняшеся, сошлет бедного крестьянина навечно в сибирские рудники, если только…
Если только Каспирка не пожелает перейти из категории каторжников в категорию смертников.
«Простить я тебя не прощу, – говорит барин, – но вот укради у меня скакуна пятилетнего, который за семью замками стоит и тремя сторожами охраняется. Украдешь – одарю деньгами и хлебом. Попадешься – голова с плеч».
Подобного рода договор для русских сказок не редкость. В неадаптированном фольклоре кто рассмешит царевну Несмеяну – возьмет ее замуж вместе с половиною царства, кто будет смешить неудачно – взойдет на плаху. Солдат в сказке о царской дочери либо проследит, как ночью девушка ходит, обернувшись зверьком или птицей, на свидания к морскому царю, либо, если не проследит, будет казнен. Сотни Иванов-царевичей сотни раз в русской сказке оказываются в одних и тех же условиях – либо выполнишь задание, либо голова с плеч.
Кроме договора подряда (когда за выполненную работу человек получает плату, а если работу не выполнил, то не получает ничего) русская сказка знает еще своего рода «преступный договор», «разбойничий договор», «договор татей». Плоды преступления, богатства и почести, нажитые преступным путем, в русской сказке могут быть легализованы, но только если преступник шел на преступление с готовностью умереть и, совершая преступление, не попался.
Если ты бедный крестьянин Каспирка, если украл пару бревен, надеясь на снисхождение, то будешь наверняка пойман и снисхождения наверняка не получишь. Но если ты Каспирка-разбойник, если шел на преступление с тем условием, что либо пан, либо пропал, если преступление удалось – все на свете признают твоими по праву блага, приобретенные тобою преступным путем. Бог весть, почему так.
Наш Каспирка выбирает стать разбойником. Стать человеком, который готов либо победить, либо умереть. Он обещает барину на следующий же день прийти к нему и попытаться украсть особо охраняемого скакуна. Каспирка принимает условия: либо украдет коня и получит в придачу две тысячи рублей и два воза хлеба, либо будет казнен. Как только Каспирка соглашается, барин великодушно разрешает ему забрать и ворованные дрова – чего уж тут? Чего уж тут мелочиться, если назавтра Каспирка либо серьезно разбогатеет, либо взойдет на плаху.