Разобраться в его идеологии и политическом лице помогли его откровенные высказывания в беседах с руководителями третьего рейха, а также в письмах, которые направлялись им Гитлеру и Риббентропу. Все они были запротоколированы и в качестве трофейных документов попали в Москву.
Мы приведем только самую малую толику из этого богатого архивного материала, который помог снять вопросы в отношении муфтия. Его встреча с Гитлером состоялась в ноябре 1941 года, на ней присутствовал Риббентроп. Запись беседы сделана сотрудником МИДа Германии:
«Муфтий. Арабы благодарят фюрера за неоднократное упоминание в своих речах об участии Германии в судьбах арабских народов. Он благодарит фюрера лично за доставку Гейлани в Германию.
Мы смотрим с полным доверием на фюрера, который возглавляет борьбу против того же противника, который является врагом арабского мира, а именно англичан, евреев и большевиков.
Арабы готовы принять участие в этой борьбе на стороне Германии не только пассивно, как, например, в форме совершения актов саботажа или организации волнений, но и активно, в частности организовать Арабский легион, который воевал бы на стороне Германии.
Гитлер. Нужно хорошо обдумать, какие меры нам могут помочь или, наоборот, навредить в нашей борьбе против всемирного еврейства, англичан и большевиков.
Мы ведем тяжелые бои за выход к Северному Кавказу. Если мы в этот момент огласим заявление по Сирии, то усилится влияние тех элементов во Франции, которые поддерживают де Голля. В ближайшее время вермахт дойдет до южных рубежей Кавказа, — это и будет самым подходящим моментом сделать такое заявление.
Он, фюрер, счастлив спасению Великого муфтия, находящегося под защитой держав оси.
Он просит принять во внимание, что путь от Ростова до Ирака или Ирана короче, чем от Берлина до Ростова. Он надеется весною будущего года открыть эти ворота».
Из беседы муфтия с японским послом в Берлине (запись от 19 декабря 1941 г.):
«Великий муфтий высказал пожелания успехов японской армии. Зная настроения мусульманского мира, он считает очень важным распространить уже сейчас в форме официальной японской декларации заявление о предоставлении свободы и независимости восточным странам. Это произвело бы большое впечатление на угнетаемые англичанами страны, и особенно на Индию, откуда они черпают большую часть войск, используемых в военных действиях против Японии.
Посол сказал, что передаст сказанное своему правительству».
Тогда же состоялся обмен письмами между муфтием и бывшим премьер-министром Ирака Гейлани, получившим убежище в Германии, и Риббентропом. Арабские политики просили оказать поддержку арабским странам, «страдающим от британского гнета». Риббентроп ответил: «Германия ценит доверие арабов. Их независимость является целью Германии и Италии. Германия готова оказать всемерную поддержку арабскому делу».
Посол Гробба, который всю войну опекал и муфтия, и Гейлани, и Каукджи, записал в своем дневнике, что «муфтий после беседы с начальником абвера адмиралом Канарисом согласился обсудить все вопросы их взаимоотношений с Гейлани». «Отношения эти,—писал германский дипломат, — были хорошими, пока оба добивались от держав оси декларирования их обязательства признать независимость арабских стран. Но они сразу же испортились, как только такие заверения им были даны. Спор идет о едином политическом руководстве арабским миром. Каждый видит лидером себя».
Факты участия муфтия в мероприятиях немецкого военного командования и в нацистской пропаганде, которые то в одном, то в другом месте всплывали после окончания войны, бросали тень и на тех, кто работал вместе с ним или поддерживал контакт, как говорится, из идейных соображений.
В начале ноября 1946 года турецкая газета «Стамбул» поместила большую статью о сотрудничестве Великого муфтия с немецкой разведкой. В публикации говорилось, что во время войны по инициативе муфтия офицером связи между организацией северокавказских эмигрантов и германскими политическими и военным ведомствами стал небезызвестный Саид Шамиль.
Фигура эта действительно была хорошо известна и за рубежами СССР, и на Лубянке. Еще во время Гражданской войны он пытался по примеру своего деда поднять Северный Кавказ с целью его отделения от России. После неудачи своего предприятия, когда он не нашел на своей исторической родине сколько-нибудь значимой поддержки, Шамиль бежал в Турцию, где и обосновался на многие годы, возглавляя одну из весьма активных эмигрантских организаций. В 30-е годы, когда все четче обрисовывалась перспектива приближавшегося нападения Германии на Советский Союз, Шамиль начал сотрудничать с германской разведкой. Именно в большой войне и победе нацистов он видел путь достижения провозглашенной им цели достижения независимости Северного Кавказа.
Германское политическое руководство видело в эмиграции из СССР, исповедовавшей идеологию сепаратизма, один из инструментов освоения оккупированных территорий, поэтому всячески стимулировало ее деятельность, а абвер и Главное управление имперской безопасности опекали ее ведущих деятелей3.
По мере приближения вермахта к Кавказу аппетиты росли и у тех, и у других. И вот уже в Берлине гитлеровцами созывается совещание представителей кавказской эми1рации, на котором обсуждается вопрос о формировании временного правительства Кавказской конфедерации. Кстати, информацию об этом сборе, намечавшемся на конец 1942 года, советская внешняя разведка получила как по своим каналам, так и от британской разведки, с которой сотрудничала во время Великой Отечественной войны.
Шамиль, как стало тогда известно, заверял Риббентропа, что как только вермахт приблизится к Северному Кавказу, он незамедлительно восстанет и покончит с вековым подчинением России. Но на прямой вопрос министра, в какую точку люфтваффе следует планировать выброску десанта, ответить затруднился. Остальное хорошо известно: Кавказ немцам захватить не удалось, пронемецкая активность эмиграции сошла на нет, а ее лидеры стали искать других спонсоров.
Началась «холодная война», породившая новые разделительные линии в мирной политике, и люди, подобные Шамилю, вновь оказались востребованными. На упреки в сотрудничестве с германскими фашистами Шамиль поспешил быстро отреагировать, послав опровержение в турецкую газету:
«На протяжении 32 лет моей жизни я служил интересам своей родины и моего народа. Я никогда не был каким бы то ни было офицером связи, а также личным представителем какого бы то ни было лица. Я самым категорическим образом опровергаю эти инсинуации».
Очевидно, положение доверенного лица германской разведки он полагал более высоким, отсюда и обида, а может быть, рассчитывал на неосведомленность общественности и прессы о его тайных делах. Конечно, от того, чем во время войны, особенно в ее начале, можно было гордиться, теперь приходилось отмежевываться. Кто-то не поверил, осведомленные люди промолчали, опровержение сделано. Как раз во время этой беспредметной полемики Шамиля с турецкой газетой надежный источник советской внешней разведки сообщил, что живущий вроде бы в стороне от политической жизни Шамиль поддерживает контакт с муфтием Иерусалимским. Сам он занимается бизнесом, вложив некоторые средства, происхождение которых не известно, в каучуковое дело, правда не очень прибыльное.
Далее в донесении говорилось, что Шамиль находится в хороших отношениях с бывшим министром внутренних дел албанского королевского правительства Мусса-беем Юна, который направляется в Египет по вызову экс-монарха Зогу. Зная, что и муфтий в это время находится в Каире, Шамиль попросил албанца встретиться с ним и передать его личное устное послание.
Информации о содержании переговоров Шамиля с муфтием через посредника, в роли которого выступал бывший албанский министр, получить не удалось. Предстояло проследить за попытками Шамиля найти какую-то поддержку у единоверцев в арабском мире.
В задачи «Бритта» входило освещение роли англичан не только в событиях на Ближнем Востоке, но и в некоторых европейских странах. В одну из них — Чехословакию — уехал его бывший начальник Гибсон, о чем «Бритт» сразу же нам просигнализировал. С другой — Румынией — он был хорошо знаком; и в Каире оказался к месту, поскольку именно там начались первые контакты союзников с оппозицией режиму Антонеску.
Маршал Антонеску
Румынский монарх Кароль II не чуждался житейских радостей и не вполне понимал, почему королевский дом и общество не в восторге от его связи с госпожой Лупеску. У него в юности уже был роман с одной симпатичной мадемуазель, но тогда семье удалось отговорить его от нежелательного шага. Его новое увлечение оказалось устойчивым, и менять что-либо в своем образе жизни он не желал.
Конечно, термин «фаворитка» давно исчез из общепринятого лексикона, и приходилось что-то придумывать, чтобы придать даме статус то ли консультанта, то ли советника, то ли личного секретаря. На нескладное положение своей законной супруги Елены — греческой принцессы он не обращал внимания, был рад, что она вдалеке, за границей. Вот такой забавный королевский треугольник получился, вполне легализованный, но доставляющий королю некоторые неудобства.
Далеко не всем по душе была сама эта ситуация, многие предпочли бы видеть бытие монарха более упорядоченным и соответствующим принятым канонам. Имелись такие настроения и в армейской среде, вернее сказать в высшем звене командного состава. И Кароль задумал устроить некую демонстрацию особого уважения и доверия к армии, рассчитывая на понимание генералами его личных проблем. Вероятно, он осознавал, что симпатиями к его избраннице они вряд ли проникнутся, но полагался, по крайней мере, на их лояльность в щекотливом вопросе.
По желанию короля во дворце состоялся прием, на него были приглашены старшие командиры, в которых глава государства хотел бы видеть опору трона и стабильности в стране. А на самом деле существовала и скрытая цель приема, притом весьма прозаическая, о которой знал только начальник королевской канцелярии генерал Ильяневиц. Ему и была поручена организационная сторона дела, с наказом об этом не распространяться. А состояла она