– Да очень просто. Я же тебе говорю: мертвый посылал информацию. Он на самом деле двоюродный брат, только не мой, а его.
– Кого его?!
– Профессора твоего.
– Чего ты несешь?!
– Ладно, оставим пока этот разговор. Сходи к нему, оглядись, войди в доверие.
Известно было, что Максаков никого на порог не пускает, поэтому Елена чувствовала себя не в своей тарелке, когда поднималась по лестнице, ведущей в квартиру профессора. На звонок долго никто не открывал, но за дверью слышалась возня. Похоже, ее долго изучали в дверной глазок. Наконец защелкали многочисленные запоры, и в дверном проеме показалась голова Максакова.
– Что вам угодно?
– Профессор, я пришла… Мне нужно… – она замолчала, опасаясь получить ядовитую отповедь.
– А-а, Донская, – наконец узнал ее Максаков. – Хотите отчитаться по темам? Помню-помню. Как же. Ведь я сам вам назначил. Конечно, проходите.
Крайне удивленная Елена перешагнула порог. Как понять это «назначил»? Ведь никакого предварительного разговора не было. Неужели «работа» Станислава?
– Конечно, конечно… – суетился Максаков, который сейчас был совершенно не похож на неприступного сухаря, каким она привыкла видеть его на занятиях.
И все равно неуверенность не покидала Елену. Она нервно вертела в руках тетради с конспектами, подозревая, что ласковость профессора – просто-напросто маска и истинное лицо не замедлит проявиться.
Просторная комната, куда Максаков провел свою гостью, была от пола до потолка увешана картинами. Кроме того, здесь имелось много книг, стол и диван, застеленный клетчатым пледом.
– Садитесь, пожалуйста, – все так же вежливо и даже подобострастно сказал Максаков, – я сейчас чайку… – И он вышел.
Елена огляделась. В комнате полутемно, на письменном столе неяркая лампа с зеленым абажуром. Картины казались просто черными пятнами на стенах, лишь кое-где поблескивала позолота рам.
Вошел Максаков, держа в руках чайную чашку на блюдце и вазочку с подозрительными на вид конфетами-подушечками.
– Угощайтесь, – почти умоляюще произнес он, – я очень прошу!
Елена взяла блюдце, отхлебнула из чашки. Чай был донельзя жидкий.
– Конфетки тоже… – продолжал лепетать профессор, – кушайте-кушайте, голубушка.
– Валериан Афанасьевич, – начала Елена, решительно отставив блюдце в сторону, – я хочу сдать вам темы. Остеология зачтена, синдесмология тоже, но по другим темам, в частности по миологии, у меня задолженности. Я бы хотела…
– Что вы, что вы! – всплеснул руками Максаков, и голос его задрожал, словно он собирался заплакать. – Разве можно забивать такую прелестную головку разной ерундой.
Елена опешила: «Вот оно! Начинается. Сейчас начнет издеваться».
– И не думайте, – продолжал чирикать Максаков, – считайте, что вы уже все сдали.
– Да как же?..
– Ни-ни! И ни слова больше о гадкой анатомии.
– А если так, нельзя ли получить зачет?
– Да ради бога.
Не веря в удачу, Елена протянула Максакову зачетку.
Тот близоруко разглядывал ее, словно не решаясь на действие, потом странно встряхнул головой, словно отгонял надоедливую муху.
«Значит, все же он издевается», – с тоской решила Елена.
Но Максаков вовсе не издевался. Он отложил зачетку, сходил за авторучкой и медленно, словно через силу, нацарапал: «Зачтено» – и расписался.
Елена смотрела на это действо, разинув от неожиданности рот, а Максаков, словно выполнив тяжелую работу, отер с лица пот и с улыбкой взглянул на девушку.
– Вот и все, – весело сказал он. – А вы говорите: задолженности.
Елена только кивнула.
– Анатомия, конечно, мой хлеб, – продолжал Максаков, – но не она моя страсть. Хотя, конечно, можно подумать именно так. Главное увлечение всей моей жизни – живопись. Видите ли, я родился в Санкт-Петербурге, по-теперешнему в Ленинграде, град Петра, так сказать. Сызмальства, представьте себе, питал пристрастие. Эрмитаж, Русский музей… Все они исхожены вдоль и поперек. Батюшка мой, царствие ему небесное, тоже пристрастие имел. Правда, по скудости средств ничем стоящим не разжился. А я вот… – Максаков не договорил, включил верхний свет, и картины на стенах ожили.
Елена плохо разбиралась в живописи, но картины действительно впечатляли. Что это за художники – она не представляла. Большинство полотен покрыто сеточкой трещин, что свидетельствовало об их старости.
– Видите ли, душенька, – продолжал профессор, – моя страсть – фламандцы. Вот, например, взгляните: этот набросок принадлежит кисти Рубенса, – он ткнул пальцем в невзрачное, на взгляд Елены, небольшое полотно, изображающее нападение львов на группу всадников. – Можете себе представить – Рубенс! Конечно, существуют сотни, если не тысячи набросков Рубенса. Он весьма плодовитый мастер. Но здесь, в Тихореченске, за тысячи километров от Антверпена! Или вот – Йорданс – застолье. Грубовато, но как сочно. Я вообще обожаю жанровую живопись. Гулянки, карнавалы, народные празднества… Вот Браувер. Не правда ли, великолепно?
На довольно темной картине веселились какие-то средневековые граждане.
Елена издала возглас притворного восхищения, показывая, что пришла в восторг. Она действительно была в восторге, но по другой причине. Мысль о полученном зачете помогла ей реагировать на болтовню старика вполне искренне.
Максаков еще целый час упоенно говорил о фламандцах, сравнивая одного мастера с другим, обращая ее внимание на незаметные профану детали.
– А сколько это все стоит? – наконец не вытерпела девушка.
Максаков быстро взглянул на нее, потом развел руками.
– Затрудняюсь с ответом, – кротко проговорил он.
– И все же?
– Что для меня деньги! – патетически воскликнул профессор. – Я стар, одинок. Вот если бы… – он не договорил, уставился на Елену. – Вы так похожи на мою покойную жену. Вот, посмотрите. – Он подвел девушку к висящей между картин фотографии довольно миловидной пухлой блондинки, не имеющей с Еленой никакого сходства.
– Скончалась несколько лет назад верная спутница жизни, детей нам Господь не дал. Так что нынче я – один как перст.
Елена удрученно вздохнула, разделяя горе несчастного.
– Мне пора идти, – как бы оправдываясь, сообщила она, – уже довольно поздно.
– Но вы навестите меня вновь? – умоляюще произнес Максаков.
– Конечно! – со всей горячностью, на какую была способна, заверила Елена.
– Я буду ждать. Так когда же?
– Через недельку, – чтобы отделаться от старика, пообещала девушка.
– Непременно приходите.
– Ну как? – спросил у нее Станислав, насмешливо вглядываясь в довольное лицо.
– Ты знаешь, замечательно. Зачет я получила. К тому же явно расположила его к себе. Старичок прямо млел. Умолял приходить еще. Словом, произвела фурор. Похоже, он в меня влюбился. Красота – это страшная сила! Еще бы немного и сделал бы предложение. – Елена захохотала.
– Мысль интересная, – серьезно сказал Станислав.
– Скажешь тоже! Жених нашелся.
– А как он живет?
– Убого. Только картины… Он все время о них и рассказывал. Голландцы… фламандцы… Я только про Рубенса и слышала. Спросила, сколько стоит. Он начал неопределенно мямлить. Так я и не добилась ответа.
– Рубенс, говоришь?
– Ага. Набросок.
– Так вот. Этот набросок стоит значительно больше, чем все, что нажили наши с тобой папочка и мамочка.
– Не может быть?!
– Может. И это только одна картинка.
Елена изумленно посмотрела на брата.
– Я тебе советую, сходи к нему еще раз и еще… Сколько нужно.
– Для чего?
– Я же сказал: эти картины стоят огромных денег. Если вывезти их на Запад и продать, можно безбедно существовать до конца жизни.
– Но с какой стати он мне их отдаст? Что он – идиот?! Не выходить же и вправду за него замуж?
– Это и не понадобится. Ты сделаешь, как я сказал.
И она очень скоро вновь отправилась к профессору. В третий визит он сделал ей предложение. Елена вежливо отказала. Максаков пришел в отчаяние. Он всплескивал худыми, словно птичьи лапки, ручками, тряс седовласой головкой, он умолял.
Елена вела себя сдержанно, но не без кокетства. Она позволила взять себя за руку и даже дотронуться до груди. Правда, дальше поцелуя в щечку дело не пошло. «Прыткий старичок», – решила про себя девушка. Максаков наконец не выдержал. Он с гордостью сообщил, что его коллекция стоит очень больших денег, и обещал бросить все свое достояние к ногам Елены. Девушка только смеялась. Теперь она бывала у профессора почти каждый день.
Старичок распалился до предела. Однажды он не выдержал. Запинаясь и всхлипывая, он поведал Елене, что составил завещание, в котором оставляет все ей.
– Теперь мы нанесем ему визит вдвоем, – сказал Станислав, узнав о завещании. – Должен же я познакомиться со своим будущим зятем. Родственными связями нельзя пренебрегать.
– Как же ты туда поднимешься?
– А нянька для чего? Дотащит.
– Но зачем тебе с ним видеться?
– Чтобы расставить все точки, – загадочно ответил Станислав.
– А это кто? – недоуменно спросил Максаков, когда на пороге рядом с Еленой возник Станислав вместе с нянькой.
– Мой брат! – коротко отрекомендовала его Елена.
– Кажется, я его уже где-то видел. Ах да. В анатомичке.
Он недоуменно взирал на Станислава, потом просиял.
– Значит, ты решилась?
– Вы говорите о женитьбе? – поинтересовался Станислав.
– Именно, мой друг. Именно! Конечно, по правилам этикета я должен прийти к вам, а не вы ко мне. Но, увы… Впрочем, мой визит еще впереди. В случае согласия, конечно.
– Честно говоря, – сообщил Станислав, – я явился, чтобы, так сказать, обсудить некоторые щекотливые вопросы.
– Какие, например?
– Дело в том, что мы с сестрой, как бы это сказать, очень близки. Не можем жить друг без друга…
– Конечно, я понимаю. Ваше заболевание… Видимо, болезнь Литтла?
– Дело не в болезни. Хотя, возможно, причина нашей близости именно в ней. Елена для меня и сестра, и нянька, и друг, и… – он подумал, – может, это несколько обидно звучит, – и собака.