– Быстро у тебя получается. Но сегодня вряд ли успеем.
– Тогда завтра утром. Итак, решено?
– Решено, – неуверенно сказала Катя. – Но что я скажу мужу?..
– Мне ли тебя учить. Придумаешь что-нибудь.
Возвращение блудного мужа произвело в семействе Олеговых грандиозное впечатление. Он отсутствовал на даче больше недели, и Людмила никак не могла объяснить детям, почему его все нет и нет. «Папе нужно работать над диссертацией», – говорила она, но ребятишки чувствовали: что-то тут не так.
Людмила и сама пребывала не в своей тарелке. Минутная слабость могла поломать жизнь не только ей, но и детям. Она страшно жалела, что повела себя необдуманно и призналась мужу в измене, но еще больше жалела она, что наговорила лишнего. То, что призналась – во всяком случае честно по отношению к нему, но зачем было называть его занудой – корила она себя. Зная характер мужа, Людмила в общем-то не сомневалась в примирении. Однако не так скоро, да и сцена встречи превзошла все ее ожидания.
Нужно заметить, что Егор не ограничился коньяком, выпитым с доброй и умной библиотекаршей. Возвращаясь домой, он остановился у пивного павильона и принял две кружки; и там же с неким незнакомым гражданином оприходовал чекушку водки. После этого он некоторое время без всякой цели гулял по городу, купил детям подарки: какие-то сладости, слипшиеся конфетки – подушечки, пастилу, соевый шоколад и прочую ерунду. Напоследок он приобрел бутылку коньяка. Вызвано это было оригинальной, с его точки зрения, идеей изобразить, что он запил. Идея сия, опять же по мнению Егора, убивала сразу двух зайцев: во-первых, объясняла его появление на лоне природы в нетрезвом, так сказать, состоянии и, во-вторых, демонстрировала серьезность намерений в смысле запивона. Он довольно ясно представлял, какой эффект произведет его появление подшофе, и, надо сказать, не ошибся. Остается только добавить, что Олегову очень хотелось спать, но он изо всех сил крепился, понимая, если заснет – опоздает на поезд. И только в вагоне он рухнул в объятия Морфея. А тут и Валек подоспел, и лишился несчастный историк своего чудо-оружия в виде бутылки коньяка. Однако неугомонный рогоносец не успокоился. Явившись на порог дачи, он устроил демонстрацию силы. Отголоски его выступлений и услышали Коломенцев и Валек.
– Что с тобой? – спросила жена под радостные вопли детей «Папа приехал!».
Олегов хотел сурово посмотреть на нее, но неожиданно для себя икнул.
– Ты, кажется, выпил? – поинтересовалась Людмила. Она могла бы этого и не спрашивать. Поскольку густой дух перегара перебивал даже сельские ароматы. Однако вопрос привел в действие механизм осуществления плана мести.
– А что мне остается делать? – слезливо спросил Егор. – Ведь я… – он забыл эту часть монолога, а сколько раз повторял про себя, – …ведь я… страстотерпец. Неделю пью, вторая пошла…
– Неделю?! – изумилась Людмила.
– Увы, – развел руками Егор, – пропил почти все наше состояние, вот на последние купил… – Он полез в свою котомку, долго там рылся, при этом большая часть содержимого выпала на землю. – Где-то была… – произнес он растерянно, имея в виду бутылку, – наверно потерял… ну ничего, сейчас к хозяйке схожу.
– Никуда ты не пойдешь! – сердито сказала жена.
– Женщина, молчи! Ибо лучшая из них змея!.. Ницше сказал: «Идя к женщине, бери с собой кнут!!!» – заорал вдруг он, вспомнив совет доброй библиотекарши. – Где тут кнут! Васька, тащи кнут! – крикнул он сыну.
– Кончай паясничать! – резко сказала Людмила.
– Папочка! – заплакала дочь, – что они с тобой сделали?
– Все кончено, милая, – заныл Олегов, наклоняясь и слюняво целуя дочь. Ребенок в ужасе отпрянул. – Мне нужно выпить, – сумрачно произнес Егор. – Анисья Трофимовна?..
– Я тут, – мгновенно отозвалась хозяйка, видимо, давно наблюдавшая за сценой.
– Анисья Трофимовна, принесите мне немедленно жбан бражки.
– Никак запил? – удивленно сказала хозяйка, обращаясь к Людмиле. – А я думала, только простые так-то бесчинствуют, а и образованные тоже горазды.
– Бражки! – повелительно крикнул Егор.
– Сейчас, милок. Уведи-ка детей, Люда.
– А что вы хотите делать? – испуганно спросила жена историка.
– Как чего? Протрезвлять буду. Дело привычное. Могу, конечно, и не вмешиваться, но тебя жалко. Он, видишь ты, куражиться вздумал.
– Я кому сказал! Я тут хозяин!!
– Ты, ты, золотой, пойдем, налью тебе.
– А ты – готовься! – обернувшись, сказал Егор Людмиле и двинулся следом за Анисьей Трофимовной.
– Вот сюда, в сарайку, – указала она, – там я тебя и угощу. Ты подожди малость.
Ничего не соображающий историк проскользнул в дверь сарая и стал ждать.
Внутри было темно, пахло мышами и сеном.
– Ты где? – услышал он наконец.
– Здесь, – произнес он, стараясь говорить как можно грубее.
– Выпить еще не передумал?
– Хочу!
– Ну, раз хочешь, получи.
Крепкий удар чем-то тяжелым и твердым свалил его с ног. Олегов больно ударился боком о какую-то железку.
– Жрать, значит, желаешь? Ну, так жри! – хозяйка навалилась на него своим долгим костистым телом и сунула под нос какую-то тряпку. Запах ударил несчастного аспиранта не хуже, чем копыто лошади. Он дернул головой и замычал.
– Давай-давай, – приговаривала хозяйка, тыча ему тряпкой в лицо. Запах аммиака мгновенно привел Олегова в чувство.
– Ох! – простонал он.
– Ну, как, очухался?! – ласково поинтересовалась хозяйка.
– Отпустите меня, – взмолился Егор.
– Да вставай, нечего по чужим сараям валяться, еще чего подумают… Забирай, – крикнула она куда-то в сторону. На зов явилась Людмила, подхватила Егора под острый локоток и повела домой.
– Я своего завсегда так лечила, – сказала ей в спину Анисья Трофимовна. – Тот тоже, как что, за вожжи хватался. Первая его баба смирная была. Вот он и привык куражиться. Только со мной не покуражишься. Ты, Люда, как чего – меня зови, для его же пользы.
Получив, так сказать, афронт, горячий аспирант мгновенно успокоился и присмирел. Гнев еще бурлил в нем, но нашатырный спирт в сочетании с увесистым кулаком взывал к осторожности. Поэтому Егор только скрипел зубами, но и этот звук производил на близких достаточно сильное впечатление.
– Мама, я боюсь! – шептала дочь.
– Не трусь, Катька, – успокаивал ее братишка. – Я снова Анисью Трофимовну позову, если он…
– Тише! – одернула детей Людмила. – Прекратите эти глупые речи. Сейчас мы его уложим спать, а завтра он снова станет прежним папой.
– Ненавижу, ненавижу! – угрожающе шипел Егор, однако покорно позволил довести себя до кровати и уложить.
Пробуждение принесло невыносимые страдания. Олегов открыл глаза и прислушался. В доме царила полнейшая тишина. Он застонал и спустил ноги с кровати. Голова раскалывалась, мучительно хотелось пить.
– Воды, – чуть слышно произнес он пересохшими губами. Получилось нечто невнятное. – Воды, – повторил он более отчетливо. Но никто не откликнулся, не подал умирающему от жажды кружку с водой.
Олегов кое-как поднялся, нетвердой походкой доплелся до стола. Он был пуст, только посредине лежал лист бумаги, на котором было что-то написано. Олегов подался в сени, где, как он помнил, стояло ведро с водой, зачерпнул полный ковш и пил, пил до изнеможения. Мысли стали проясняться. Он вдруг вспомнил, что вчера вытворял. Не все, конечно, а лишь отдельные фрагменты. Наиболее отчетливо в памяти зафиксировался плач дочери. Он напряг мозги. Ребенок, точно, плакал и кричал: «Папа, папа, что ты делаешь?!» А что он делал? Кажется, пытался драться. А потом?.. В сознании всплыли какие-то неясные образы… Что-то такое, в высшей степени омерзительное. Он вернулся в дом, взял записку и стал читать:
«Вчера ты вел себя безобразно, – писала жена. – Я даже не знала, что ты на такое способен. И, что хуже всего, дети все видели. Такой отец нам не нужен. Мы уезжаем домой, а ты живи здесь и пей сколько угодно».
– Как, живи здесь?! – недоуменно сказал Егор. – Что происходит?
Он скомкал записку, швырнул ее в угол… Этого просто не может быть! Как же так?!
Олегов, несмотря на упадок сил, выскочил во двор и стал лихорадочно озираться, но и здесь было пусто.
«Пугают, – соображал он, – или правда?» Спросить хозяйку, но и с хозяйкой были связаны какие-то неприятные моменты. Это он помнил. И все-таки ничего не оставалось, как пойти к ней на поклон.
– Анисья Трофимовна? – позвал он, увидев, что хозяйка копается в огороде.
– А-а, золотой, – хозяйка подняла голову и насмешливо посмотрела на Егора, – проспался?
Он кивнул.
– А похмелиться не хочешь?
– Нет-нет! – замахал руками Егор. – Что вы! А где мои?
– Похмелиться тебе нужно обязательно, – со знанием дела сказала хозяйка, – иначе сердце можно надорвать. Жила там лопнет, и каюк! С похмелья всегда жила натянута, поэтому и сердце трепещет, а выпьешь граммульку – и отпустит. Давай бражки налью? Ты же вроде охотник до бражки?
Как только Анисья Трофимовна произнесла проклятое слово «бражка», Егор сразу все вспомнил: и свои вопли с требованием рокового напитка, и последующее избиение, и нашатырь… Это было ужасно!
– Я вчера, кажется… – смущенно начал он.
– И хорош же ты, золотой, был, – подтвердила хозяйка. – Прямо не ожидала. Изверг рода человеческого. Страшно смотреть было. Я думала, всех перекалечишь. – В голосе Анисьи Трофимовны звучал откровенный сарказм. – Так что прими, враз полегчает. А твои-то, – она махнула рукой в направлении станции, – ушли они, золотой. Люда сказала – домой, мол, поехали. От него, изверга, подальше. А то, что видят дети? И, знаешь, золотой, она права. Непотребство-то, оно и есть непотребство. Погоди, сейчас…
– О-о! – завыл Егор.
Вернулась хозяйка, держа в руках полулитровую банку с мутной жидкостью.
– Давай, – сунула она банку в руку Егору. – И выть не стоит. С каждым мужиком такое-то случалось. И вашего брата понять можно. От скуки все, от безделья…