Барышев слегка побагровел. Он хотел сказать что-то гневное, но отец Андрей его опередил.
– А что за журнал вы редактируете? – вежливо поинтересовался он у Барышева.
– У нас культовый журнал для богемы, – гордо ответил Барышев. – Мы работаем для истеблишмента общества, для самых продвинутых его слоев.
Ларин наморщился:
– Ей-богу, приятель, меня сейчас стошнит. Какая к черту «богема»? Какая на хрен «культура»? Все, что вы сделали, это очертили свою аудиторию, обозвали ее истеблишментом и показали рекламодателю, чтобы он знал, за что платит деньги. Валяете человечество в дерьме, так хоть не лицемерьте.
– Мы пишем о культуре и к тому же…
– Об ублюдках, наворовавших денег, об их новых яхтах, бутиках и любовницах. Кто, как, у кого и сколько раз. А вообще, ты прав. Людям нужно вешать лапшу на уши, иначе они заскучают и начнут резать друг другу глотки. Люди ведь, по сути, недалеко ушли от зверей.
– В своем глобальном отрицании ты доходишь до абсурда, – сердито сказал Барышев. – Недалеко ушли? А искусство? А история в конце концов?
– История человеческой тупости, алчности и жестокости – вот что такое ваша «великая история», – с неожиданной жестокостью произнес Ларин. Потом тряхнул головой и, как-то странно усмехнувшись, добавил: – Нет, ей-богу, я бы все учебники истории побросал в огонь. Спалил бы их к чертовой матери собственными руками! А взамен раздал бы детишкам по листку бумаги с одной-единственной фразой: «Человек – это жестокая скотина, которой нравится мучить и убивать». – Тут Ларин выпучил глаза и громко икнул. – Что-то меня развезло, братцы… Видишь ли, друг Барышев, если ты не боишься вида крови, это еще не значит, что ты великий полководец. Если так уж хочется кромсать и потрошить людей, стань врачом. По крайней мере, врач всегда знает, когда нужно остановиться.
– Господа, не могли бы вы дымить на кухне? – наморщился Барышев, увидев, что отец Андрей и Вероника собираются закурить. – Золотце, ты ведь знаешь, я не выношу табачный дым.
– Пойдемте, дьякон, – сказала Вероника, презрительно глядя на мужа, – он нас все равно отсюда выкурит своим нытьем.
Стоять на кухне под открытой форточкой после духоты гостиной было особенно приятно.
– Вы пришли сюда с Марго? – осведомилась Вероника, пытливо глядя дьякону в глаза.
В одной руке у нее была дымящаяся сигарета, в другой – покрытый стразами мобильный телефон, с которым она, похоже, никогда не расставалась.
– Да, – ответил отец Андрей.
– Вы с ней любовники?
Дьякон удивленно на нее посмотрел и покачал головой:
– Нет, не любовники.
– Что же вы так покраснели? Постойте… У вас волосок на губе. Нет, не здесь. Давайте я уберу.
Протянув руку к лицу отца Андрея, Вероника вдруг прижалась к дьякону упругим бедром. Он слегка отпрянул, но наткнулся на стенку и оказался зажатым в угол.
– Что это вы от меня шарахаетесь? – улыбаясь, спросила Вероника. – Неужели я такая страшная?
– Вовсе нет, – ответил дьякон, хмуря брови.
– Так в чем же дело?
– Дело в том, что в комнате ваш муж.
Вероника посмотрела на дьякона удивленно.
– И что с того? Думаете, ему не наплевать? Мой муж самовлюбленный болван. Он может думать и говорить только о себе. – Она провела тыльной стороной ладони по щеке отца Андрея. – А вы симпатяга. Вы правда священник?
– Я дьякон.
Вероника приблизила свои губы к губам отца Андрея.
– Никогда не спала со священником, – произнесла она, горячо дыша ему в лицо. – Мне кажется, это должно быть забавно.
Левая рука Вероники скользнула по животу дьякона.
– Нам пора вернуться в комнату, – сказал отец Андрей.
Улыбка Вероники стала кривой.
– Послушайте, дорогуша, хватит корчить из себя недотрогу. Я же знаю, чем монахи занимаются по ночам в своих кельях. Публичный дом в сравнении с этим – просто Диснейленд.
– Вы слишком много выпили, – сказал отец Андрей и отвел ее руку от своего живота.
– А вы слишком мало, – ответила Вероника. – Ладно, черт с вами. Позвоните мне, когда созреете. Мой номер есть у Ларина. Кстати, я знаю пару фокусов, от которых мужики просто лезут на стенку.
– Я это запомню, – сказал дьякон.
– Запомните, дорогуша. Запомните.
Отец Андрей затушил сигарету и подошел к двери. Вероника проследила за ним насмешливым взглядом.
– Замороченный какой-то, – тихо пробормотала она, когда дьякон вышел. – Ну и хрен с ним. – Она прислушалась к звукам, долетавшим из гостиной. – А этот все разглагольствует, – с ненавистью проговорила Вероника, услышав голос мужа. – Болтун несчастный. В постели бы так языком работал.
Вероника взяла со стола пульт и включила телевизор. Рассеянно взглянула на экран, хотела отвести взгляд, но вдруг остановилась. Некоторое время она смотрела на экран телевизора, при этом лицо ее делалось все удивленнее и удивленнее. Поняв наконец, в чем дело, Вероника опасливо покосилась на прикрытую дверь кухни, затем поднесла к глазам телефон и, повторяя шепотом цифры, быстро набрала номер, указанный на экране телевизора.
– Алло… – тихо сказала Вероника в трубку. – Я хочу сообщить про двух людей… Про священника и журналистку, которых вы…
Кто-то крепко взял ее за руку и аккуратно вынул из пальцев телефон.
Вероника испуганно обернулась.
– Ларин! Что ты делаешь?
– Спасаю тебя от неприятных последствий.
Ларин выключил телефон. Положил его на стол. Вероника смерила его холодным взглядом.
– Ты знаешь, что эти двое – бандиты? – спросила она.
Ларин усмехнулся, дунул в патрон папиросы и вставил ее в уголок рта.
– Детка, они такие же бандиты, как мы с тобой.
– Но за тебя не обещали вознаграждение, – возразила Вероника.
– Вознаграждение? Зачем тебе вознаграждение? Твой муж богат.
– Он скуп, и ты об этом знаешь.
Ларин покачал головой:
– Он не скуп. Просто ты слишком много тратишь.
– Может быть, и так. Но иначе я не умею. Мне нужны деньги, Ларин.
– Они всем нужны.
Несколько секунд Вероника молча на него смотрела, ожидая, что он еще что-нибудь скажет, затем тряхнула волосами и решительно произнесла:
– Ладно. Я знаю, что делать.
Она взяла со стола телефон и направилась с ним к ванной.
– Если ты вызовешь милицию, я скажу, что ты звонила по моей просьбе, – сказал ей вслед Ларин. – И по просьбе Барышева. Премию придется разделить на три части, а это не ахти какие деньги.
Вероника остановилась в дверях. Медленно повернулась к Ларину.
– Это нечестно, – сказала она подрагивающим от ярости и обиды голосом.
– В этой жизни все нечестно, – ответил Ларин. – Обещаю тебе, я сделаю все, чтобы ты как можно дольше не видела этих денег. Ты знаешь, это в моих силах.
– Но почему?
– Неважно.
Вероника вгляделась в лицо Ларина, и вдруг ее темные, аккуратные бровки взлетели вверх.
– Ты к ней неровно дышишь! – воскликнула она. – Черт, как это я раньше не замечала! А я думала, такие, как ты, неспособны любить. Интересно, а когда ты развлекался со мной, ты меня тоже любил?
– Я не хочу это обсуждать, – сухо ответил Ларин.
Лицо Вероники стало злым и некрасивым.
– Ладно, не напрягайся, – ядовито проговорила она. – Мне только интересно, почему она? Что такого ты в ней нашел, чего нет во мне?
Ларин несколько секунд молчал, потом ответил с неожиданной серьезностью:
– Она хороший человек.
– Вот как? – Казалось, Вероника не верит своим ушам. – Хороший? С каких это пор тебе стали нравиться хорошие люди? Раньше ты их просто презирал.
На переносице Ларина появилась вертикальная складка.
– Я уже сказал, что не хочу это обсуждать, – произнес он.
Белокурый локон упал Веронике на лоб. Она оттопырила нижнюю губку и яростно на него дунула.
– Ты не можешь мне указывать, – сказала она. – Я все равно сделаю как хочу.
Ларин пожал плечами:
– Пожалуйста. Но тогда я кое-что расскажу твоему мужу, и он вышвырнет тебя на улицу, как блудливую кошку.
Лицо Вероника одеревенело. Она прищурила глаза и медленно процедила сквозь зубы:
– Ты этого не сделаешь.
– Сделаю, – спокойно ответил Ларин.
Несколько секунд Вероника размышляла, потом кивнула своим мыслям и произнесла с холодной усмешкой:
– Кажется, я поняла.
– Что ты поняла?
– Ты хочешь сам заграбастать все денежки. Поэтому и запрещаешь мне звонить.
Ларин брезгливо поморщился.
– Мне плевать на деньги.
– Тогда зачем? Неужели все это для того, чтобы затащить эту сучку в постель?
Ларин ничего не ответил.
– Эй! – послышался из гостиной зычный голос Барышева. – Вы где там? Решили уединиться, голубки?
Вероника повернул голову на голос, затем посмотрела на Ларина и сказала с холодной отчетливостью:
– Берегись, Ларин. Я тоже умею быть злой.
– В этом с тобой никто не сравнится. – Ларин швырнул папиросу в раковину и небрежно обнял Веронику за талию. – Пойдем в комнату, детка, нас уже заждались.
– Ну тебя и развезло, Ларик, – насмешливо сказала Марго спустя полчаса. – Ладно Барышев напился, он хоть художник, а ты-то куда?
– Художник! – криво ухмыльнулся Ларин. – Художник – это человек, который при слове «масло» вспоминает о холсте, а не о бутерброде.
– Однако я тебя не понимаю, Артур, – пьяно заговорил Барышев. – Ты хочешь сказать, что я плохой художник?
– Дерьмо ты, а не художник, – ответил ему Ларин.
Барышев слегка побледнел. Облизнул губы и кивнул:
– Ясно. Значит, я дерьмо. А ты – герой. Послушай, герой, а ты не боишься, что я дам тебе по роже?
– Ты? – Ларин покачал головой. – У тебя кишка тонка. Еще тоньше, чем единственная извилина в твоей корпоративной башке.
Ларин вдруг напрягся и громко рыгнул. Барышев презрительно усмехнулся и изрек, показывая на Ларина вилкой:
– Полюбуйтесь, господа, вот он – человек. Мыслящее существо. «Я мыслю, значит, я существую»!
– Пускай другие мыслят… – проговорил Ларин. – Мне достаточно того, что я существую. И вообще я… никогда… потом… и вообще…