– Хорошо, Иван Степаныч, я распоряжусь.
– Ты уж не подведи меня, Калюжный.
Матрос кивнул, затем встал и направился к двери.
– Слышишь, Калюжный? – окликнул его Иван Степанович. – Ты там распорядись, чтобы ему еды принесли. И пусть у него шнурки из ботинок вынут. Мальчишка впечатлительный, не дай бог повесится.
– Сделаю, – сказал матрос.
«Черт, что же делать? Думай, Берсенев, думай. – Алеша сидел на тюфяке, обхватив голову ладонями. – Надо отсюда выбираться, – говорил он себе. – Но как? Что бы на моем месте сделал идальго? Он бы достал откуда-нибудь из потайного места нож и метнул сквозь дверную щель в часового. Черт, что за чушь я говорю? Он бы не смог просунуть нож в щель. Но какой-то выход должен быть. Обязательно должен. Я не могу погибнуть. Ни в коем случае. Только не сейчас!»
Возле двери послышалась какая-то возня. Алеша убрал руки и прислушался. Возня стихла.
– Должно быть, показалось, – тихо проговорил Алеша, но тут же убедился, что не показалось.
Дверной замок сухо щелкнул, и дверь со скрипом приоткрылась. В образовавшемся проеме возникла черноусая голова артиста. Он подмигнул Алеше черным глазом и сказал:
– Ну, господин гимназист? И долго вы еще намерены сидеть?
– Идальго! – радостно выдохнул Алеша. Он вскочил с тюфяка и бросился к двери.
– Тише, – осадил его артист, оглядываясь назад. – Постарайтесь не производить шума.
Несмотря на призыв к спокойствию, Алеша все-таки не удержался и обнял артиста.
– Ну-ну, – сказал тот, похлопывая Алешу по плечу. – Оставьте чувства на потом. Сейчас должен действовать разум. – Он мягко отстранил от себя Алешу. – Слушайте внимательно, Алексей. Возле крыльца стоят две лошади – гнедая и вороная. Вы сядете на гнедую, я возьму себе вороную. Выезжаем со двора и скачем по направлению к рощице. Помните, где это?
– Да.
Артист наклонился к распростертому на полу часовому и забрал у него револьвер.
– Возьмите это. – Артист протянул револьвер Алеше. – Если кто-то встанет у вас на пути – стреляйте.
Алеша испуганно посмотрел на револьвер и покачал головой:
– Нет. Я не могу. Вы же меня знаете, он мне будет только обузой.
– Вы правы, – сказал артист. Только сейчас Алеша увидел, что в другой руке он сжимает второй револьвер. – Ладно, разберусь сам. Теперь идем. Держитесь за мной.
Они двинулись по коридорчику к лестнице. Внизу послышались голоса приближающихся людей. Артист жестом остановил Алешу и выглянул из-за угла. Тут же отпрянул, поднял перед собой револьверы и прошептал:
– Ну, сейчас заварится каша. Помните, что я вам говорил. На гнедую лошадь и – к роще.
– Я помню, помню, – взволнованно прошептал Алеша.
Голоса приближались. На лестнице послышались тяжелые шаги.
– Ну, с богом, – прошептал артист и вышел из-за угла.
В следующую секунду Алеше показалось, что от поднявшегося грохота у него лопнули барабанные перепонки. Раздались крики и стоны. Все вокруг застлали клубы вонючего порохового дыма.
– Быстро вниз! – крикнул ему артист.
Они побежали вниз. Алеша почти оглох от шума выстрелов. Он видел перед собой только спину артиста и старался не отставать. Внизу они перепрыгнули через тела трех мужчин, один из которых – светловолосый, усатый, в испачканной кровью матросской одежде – был еще живой.
– Куда? – простонал он и попытался схватить Алешу за ногу. Артист быстро обернулся, и тут опять громыхнуло. На лбу у матроса появилась аккуратная красная точка. Алеша оцепенел от ужаса, но артист схватил его за рукав и крикнул:
– На улицу! Быстро!
Алеша на негнущихся ногах побежал на улицу. Навстречу им выскочили два человека с винтовками. Артист вытянул руки и открыл по ним огонь из двух револьверов. Один из них словно споткнулся и упал, с размаху ткнувшись лицом в землю. Второй присел на колено и прицелился из винтовки, но выстрелить не успел – пуля артиста сразила и его.
Артист быстро отвязал лошадей и крикнул:
– Гнедая! Живей!
Алеша подбежал к гнедой лошади, сунул ногу в стремя и взобрался в седло. В здании раздались крики, послышался звон разбитого стекла.
– К роще! – услышал Алеша голос артиста.
Алеша пришпорил лошадь, и они галопом поскакали к роще. Из окон по ним начали стрелять. Алеша слышал, как свистят пули возле его головы. Рощица стремительно приближалась.
– Быстрей! Быстрей! – кричал артист.
Лошади хрипели под ними и брызгали пеной.
Сколько времени они скакали – Алеша не смог бы сказать. Он потерял счет времени и думал лишь о том, как бы не отстать от маячившего впереди вороного коня с черноусым седоком.
Наконец, когда Алеша уже валился из седла от усталости, артист придержал коня. Измученный Алеша тут же последовал его примеру.
– Ну, кажется, оторвались, – сказал артист, оглядываясь. – Давайте на эту тропу!
Они свернули с дороги на лесную тропу. Проехали еще немного и свернули на другую. Здесь артист пустил коня шагом.
– Ну, как вы? – спросил он у Алеши. – Вы не ранены?
Алеша оглядел себя и покачал головой:
– Кажется, нет.
– Однако и бледны же вы, – заметил артист. – Прямо как мертвец.
– А вы наоборот, – слабым голосом проговорил Алеша. – Таким живым я вас никогда еще не видел.
– Опасность заставляет меня острее чувствовать вкус жизни.
Алеша снял фуражку и вытер запястьем пот со лба.
– Давно хотел вас спросить, идальго, где вы научились так стрелять?
– Там же, где метать ножи, – ответил артист. – Я три года жил в Америке. Работал на золотых приисках в Калифорнии, потом перегонял лошадей… Да много чем занимался. Мечтал разбогатеть, но, увы, не преуспел.
– Ведь вы на самом деле итальянец?
Артист покачал головой:
– Нет. Но итальянская кровь в моих жилах течет. Равно как и испанская. Моя бабка была дочерью неаполитанского купца и испанской танцовщицы. Дед привез ее в Россию, когда ей не было и семнадцати… Ба, да на вас лица нет! Вас что, мутит?
– Слегка, – тихо ответил Алеша. – У меня перед глазами до сих пор стоит тот матрос.
– Какой матрос? – не понял артист. – А, вы про того большевика. Да, он чуть было вас не сцапал. Не приди я на помощь, худо бы вам пришлось. Испугались?
Алеша хотел объяснить артисту, что лицо матроса стоит у него перед глазами вовсе не из-за испытанного страха, что его более всего поразило, как легко и быстро человек расстается с жизнью. Маленькая точка в центре лба – и человек уже не человек, а груда холодеющего мяса. Одно мгновение – и все мысли, чувства, желания и страсти человека улетучиваются из обмякшего тела. Все это Алеша хотел высказать артисту, но вовремя остановился. Разве такое объяснишь?
– О чем задумались? – поинтересовался артист.
– Так, ни о чем, – вяло ответил Алеша.
– За нами наверняка погоня. Нам надо отойти подальше, а потом избавиться от лошадей. В нескольких верстах отсюда узловая станция. Можно попытаться сесть на поезд до Орла. А если повезет, то и до самой Москвы. Смотрите, что я прихватил у наших друзей.
Артист достал из кармана пальто золотой портсигар с треугольным бриллиантовым вензелем и показал его Алеше.
– Откуда это?
– Со стола моего мучителя, – ответил артист.
– Мучителя? – Алеша поднял на него глаза. – Вас пытали?
– Так, несколько зуботычин да пара ударов сапогом по ребрам, – небрежно ответил артист. Пошевелил плечом и поморщился: – Хотя ребро он мне, похоже, все-таки сломал. В любом случае внакладе я не остался. Этот портсигар доведет нас до самой Москвы.
Они ехали по узкой лесной тропке еще полчаса, после чего артист сказал:
– Здесь можно бросить коней. Дальше пойдем пешком.
Иногда жизнь преподносит нам страшные сюрпризы. Кровь, пот, выстрелы, боль, кровожадные звери в человечьем обличье – все это можно пережить, имея в душе хотя бы частицу веры в добрую природу человека. Но предательство близкого человека, в которого верил как в самого себя (и даже больше, чем в самого себя), способно поколебать самую стойкую душу и испепелить самые радужные надежды.
И что думать о мире и человеке, если сидишь за грязным столом, покрытым чернильными пятнами, и видишь перед собой улыбающееся лицо дьявола, а по правую руку от него – своего верного товарища, который (как переварить такой парадокс?) не раз спасал тебе жизнь, а теперь стал этому дьяволу помощником?
Бледное лицо артиста выглядело больным. Усы его больше не топорщились в стороны, а вяло обвисли по краям рта, твердый очерк губ размяк и потерял форму.
В душе у Алеши царило смятение. Он посмотрел на дьявола в серой шинели, сидевшего за обшарпанным столом, потом перевел взгляд на артиста, разжал пересохшие губы и тихо произнес:
– Вы меня предали, идальго?
– Можно сказать и так, – услышал он в ответ.
– Зачем вы это сделали?
– Помните, я как-то говорил вам о том, что Бог любит злодеев?
– Да. Но я не совсем понял.
– Кажется, Достоевский где-то написал, что если Бога нет, то можно людей резать. Я хочу к этому прибавить, что если у человека нет настоящей веры, то он не имеет права творить добро. Иначе все это лишь фальшь и обман. Желание избежать проблем. Пустое самолюбование!
Артист мучительно наморщил сухой лоб. (За последние дни он сильно отощал. Щеки метателя ножей прилипли к черепу, из небритой, щетинистой шеи проглоченным угловатым камешком торчал кадык.)
– Большинство людей за всю свою жизнь не делают ни настоящего добра, ни настоящего зла, – продолжил артист. – Так, одни пустяки, облегчающие существование. Там чуток подмазал, там чуток оторвал – вот и вся метафизика их жизни. А я утверждаю, что если человек не способен ни на добро, ни на зло, если он просто живет себе, коптит воздух, то он и не человек вовсе.
– Что же он такое?
– Ни то ни се, ни рыба ни мясо. Одна человеческая оболочка с ветошью внутри.
– И вы не захотели быть ветошью?
– Человек, если он хочет быть человеком, должен на что-нибудь решиться! – возбужденно проговорил артист. – Если не на добро, так на зло. Зло ведь тоже требует храбрости и самоотдачи, оно требует напряжения всех душевных сил, а значит, возвышает человека над самим собой. Зло – только настоящее, осознанное, сопряженное с риском, – выводит человека из безликой, равнодушной, ни на ч