).
Послание картины: человек, лишённый внутреннего закона и разума отправился в необузданное путешествие по семи смертным грехам. Осознание природы греха и собственной греховности посредством одновременно эмпатического и остранённого созерцания соответствующих визуальных образов может привести к покаянию и стать очистительной практикой.
Вся композиция вписана в систему восьми кругов.
Тем не менее каждого человека ожидают Четыре последние вещи: сначала смерть.
Рис. 50. В центре самого большого, центрального, круга, напоминающего огромный глаз или вогнутое зеркало, изображён «Муж скорбей» – Христос, восстающий из могилы и демонстрирующий рану в боку. Подобное изображение обнаруживается у Босха в «Мессе святого Григория», на закрытых створках триптиха «Поклонение волхвов» (глава 7, рис. 2, 24). Это обращение к верующим, призыв идти по тому пути, который показал Иисус, размышлять о Его мученической смерти на кресте за прощение грехов человеческих. Внутренний круг, или «зрачок», окружён позолоченными лучами, простирающимися к внешнему кольцу, которое делится на семь сегментов, изображающих грех. Грех же Босх передаёт через повседневные бытовые сцены с участием людей разных социальных классов, наблюдаемых всевидящим оком Бога.
Рис. 51. Гнев (Ira – подписи к грехам даны в левом углу каждого сегмента), расположен в привилегированном месте: между фигурой Христа и подписью на бандероли, традиционно занимаемом Гордостью и Завистью – источниками всего человеческого греха, как полагали богословы. Босх же ставит во главу угла гнев, представленный в сцене пьяной драки, развернувшейся неподалёку от таверны. Источник разлада, судя по всему, женщина. Разбросанная обувь – визуальный намёк на прелюбодеяние. Преступление на бытовой почве, подогреваемое алкоголем и развратом, разворачивается перед зрителем, призывая следить за своим поведением и контролировать гнев.
Рис. 52. Двигаясь по часовой стрелке, обнаруживаем сцену с изображением греха зависти (Invidia): девушка выглядывает из окна, но смотрит не на юношу, который дарит ей цветок, а на его толстый кошелёк. Две собаки стоят перед брошенными хозяином костями, исследователи предполагают, что это иллюстрация фламандской поговорки «Две собаки и одна кость согласия не найдут»: двух костей одной из собак мало, и она лаем требует у хозяина последнюю, которую тот зажал в руке, вторая собака завидует первой. Конфликт повторяется и между людьми: хозяин с костью в руке и его супруга завистливо смотрят на богатого юношу с соколом на руке и его слугу с мешком добра на спине – горожанин завидует дворянину.
Рис. 53. Алчность (Avaritia) показана через сцену взяточничества: судья обещает одному и берёт взятку у другого. Перед ним раскрыто Священное Писание, но он следует не закону, а лишь своей жажде наживы.
Рис. 54. Чревоугодие (Gula). Бытовая сцена: неухоженный дом, костёр на полу, стол ломится от яств, – всё центрировано обжорством. Ребёнок в оборванном и грязном тряпье тянется к отцовскому пиву и рульке. Друг рядом – под стать. Хозяйка-жена обслуживает чревоугодие, потворствуя греху. Над ней, над дверным проёмом видна ниша, в которой сидит зловещая сова – символ тьмы и дьявола. Чуть правее нарисована широкополая шляпа, пронзённая стрелой – метафора пронзённой стрелой головы. Глупость, безумие, грех – дорога в ад. Позже во фламандской живописи возникнет целая традиция изображения разгульных домашних пиров и весёлых попоек. Босха же по праву можно считать оригинальным родоначальником подобных сцен.
Рис. 55. Лень духовная (Acedia): отказ от молитвы, чётки заброшены на коленях спящего, Священное Писание закрыто и пылится на скамейке, монахиня обращается к унылому духом – мужчина не бдит, он не готов ко Второму пришествию Христа, которое может случиться в любой момент.
Рис. 56. Придворные пары и шуты. Похоть (Luxuria) – и это снова куртуазный сад! Фрукты и вино – аллегории вкушения, плотских утех. В шатре – сцена флирта, она же перед: женщина держит сорванный цветок, мужчина, лежащий перед ней, пьет из чаши. Театр и музыка развращают. По обнажённой заднице бродячего музыканта, одетого ослом, будто по барабану поварёшкой стучит актёр. Ваганты, меняющие роли, маски, лица, напоминают притворства и корчи чертей, ведь одна персона дана человеку Богом, игра с ними – дорога в ад. Слова Эразма Роттердамского очень точно описывают визуальные размышления Иеронима: «Впрочем, многие мужчины – и прежде всего старики, более пьяницы, чем женолюбы, – высшее блаженство полагают в попойках. Можно ли представить себе весёлый пир, на котором отсутствуют женщины, об этом пусть судят другие, но совершенно несомненно, что без приправы Глупости нам ничто не мило. Это до такой степени справедливо, что во всех случаях, когда подлинная или притворная Глупость не потешает гостей, нарочно приглашают наемного шута или смешного блюдолиза, который забавными, или, говоря попросту, глупыми речами гонит прочь с попойки молчание и скуку. В самом деле, стоит ли обременять чрево всякой снедью, лакомствами и сластями, если при этом глаза, уши и дух наш не услаждаются смехом, играми и шутками»?
Рис. 57. Гордыня (Superbia). Богатый интерьер, распахнутый сундук с украшениями: дама увлеченно примеряет новый чепец. Она занята собой и не видит, что зеркало ей держит субтильно-женственный бесёнок. Гордыня вымащивает дорогу в ад. Если присмотреться, то можно заметить, как в правой комнате стоит юноша, столь же увлеченный собой и зеркалом, в это же время у нерадивой хозяйки в доме – мышь. Гордость – грех, одна из злейших эмоций, многие средневековые мыслители (Босх в том числе) полагали, именно гордость первоимпульсом всех грехов: не из-за неё ли Люцифер восстал против своего господина? На подоконнике лежит апельсин – любопытная деталь, фрукт этот был весьма ценен, привозился издалека и часто использовался в декоративных целях, для украшения богатых домов, на картинах же можно его встретить в изображении сцен Благовещения, в сакральном контексте, в отличие от фрагмента у Босха.
Рис. 58. Смерть. Мотив всей столешницы – исповедь, своевременное покаяние. В этой сцене скелет Смерти со стрелою в руке приходит к ложу испускающего дух, как и в «Смерти скупца». У его одра – чёрт и ангел ждут наступления смерти тела, дабы принять и сопроводить душу. В руке – свеча, подле – монах с распятием, священник, служка, монахиня: уходящему отпускаются грехи, читаются отходные молитвы, и вершится одно из семи таинств – елеосвящение. Примечательна символическая симметрия: семи смертным грехам противопоставлены семь таинств церкви. Суд по всему, ангел, в отличие от картины «Смерть скупого», выигрывает поединок с чёртом и умирающий получает последнее искупление. У постели также стоит родственник, а в дальней комнате две женщины молятся за умирающего, над ними изображена птица – подобно душе, она находится в клетке тела, но скоро высвободится и упорхнет в окно.
Рис. 59. Фрагмент триптиха «Семь таинств» включает сцену елеосвящения, можно проследить сходство композиций, любопытная деталь – белая собачка у ложа умирающего. Если присмотреться, видно, что Иероним тоже на уровне рисунка изобразил спящего пса, которого, впрочем, решил не оставлять в итоговом варианте. Рогир ван дер Вейден, 1445–1450 гг. Koninklijke Musea voor Schone Kunsten van België, Brussel.
Остальные «последние вещи» показывают возможные сценарии развития, происходящие за гробовой доской. Каждого человека ждёт Суд частный и всеобщий. Босх изображает, как мёртвые воскресают во плоти, ангелы трубят, Христос, восседая на радуге и сфере мира, ведет процесс. Соответственно, недостойные рая, представленного под сценой Суда, отправляются в ад. Очевидно, что в рай допущены лишь немногие, и даже на пороге чёрт хватает и тянет за руки, пытаясь украсть душу, но архангел защищает своим орудием – длинным крестом. Ад же изображён под сценой смерти. В нём грешники страдают за свои проступки и преступления. Имя каждого греха подписано рядом с определённой сценой (рис. 60 в).
Данте Алигьери начинает свою прославленную «Божественную комедию» словами: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…». Для Босха же земная жизнь – это и есть сплошной сумрачный лес, путешествие по которому осложняется пагубными влечениями и атаками соблазнов. Противостоять бесовским козням и заблуждениям можно лишь с помощью веры и подражания Христу. Тропа жизни разветвляется и уводит грешника в ад, а праведника, аскета – в царствие святых.
Рис. 60 а, б, в. Три из Четырёх последних вещей, – Страшный суд, рай и ад. Код земной жизни представлен в свете этих важнейщих средневековых категорий.
Глава 6. Ады Иеронима Босха
И стены сжалися, тускнея,
И смотрит зорко глубина,
Вот притаились веки змея,
И веет смерти тишина…
«Игра в аду»
Ген ада
Огонь, прорезающий тьму, всполохи его, горящие храмы и мельницы, монстры всех мастей и немыслимых извращений. Если бы картины могли звучать – эти бы источали крики и стоны, скрежет железа, вой сражений, молитвы и песни, брань и ор грешников, мучимых и терзаемых, насилуемых в аду. Происхождение зла и его коллективный образ, воплощённый в чём-то конкретном, всегда и не на шутку волновали людей, ничуть не менее, нежели ответ на вопрос – что ждёт человека после смерти.
Ад! – то, чем славится Иероним Босх. Волнительно интригуя современного зрителя, он развлекает и щекочет нервы своими извращёнными и затейливыми образами преисподней, поднимает на поверхность потаённые желания и запретные фантазии человека, грезящего о насилии. Главный герой знаменитой кинокартины Стэнли Кубрика «Заводной апельсин», – Алекс, – в своей концепции ультранасилия опирался именно на кровавый, исполненный наказаний и правосудия Ветхий завет, на жестокость Бога-Отца, на образы пыток, мук и бичевания Иисуса. Средневековые же тексты, проповеди и картины были преиспол