Рис. 53. Из пещеры вырывается сатанинский народ, – Гог и Магог, – под предводительством Вавилонской блудницы. Они в компании с лжепророком едут по мосту, иконография которого совпадает с мостом из «Видения Тунгдала». Блудница сидит на удоде – аллегории сладострастия и проституции: он красив, но ест свои собственные испражнения.
У Босха в каждой работе, изображающей ад, можно увидеть мост. Пересечение вод на лодке или по мосту маркирует обряды перехода из одного пространства (посюстороннего, живого) в другое (потустороннее, мёртвое). Примерно с IX века по всей Европе создаются тексты визионерского содержания, посвящённые путешествию в загробный мир. Рассказы о мире ином воспроизводят с различными вариациями одну нарративную структуру: провинившийся герой, находящийся при смерти или избранный ангелом (либо святым), попадает (часто во время какого-нибудь христианского праздника) в загробный мир, где он (воин либо монах) созерцает ад, реже его взору открываются чистилище и рай. Эти описания приключений назидательного толка содержат ряд перипетий: архангел ведёт суд, иногда ему помогает святой, рассказывается о специфике адских мучений, возникает образ моста испытаний, по которому необходимо пройти душе человека на Страшном суде. Пересекая обрыв или адское озеро, душа вынуждена балансировать на узком мосту, сохраняя равновесие. Подобная переправа – испытание для души, желающей попасть на небеса[75].
Рис. 54 а. Адский пейзаж. По мосту крадётся несчастная душа. А на противоположной стороне её поджидает демон, повесивший над пропастью другую жертву. Всполохи света – не напоминание ли о недоступном рае? Или это свет Божьего судного гнева? «Сад земных наслаждений», фрагмент ада.
Рис. 54 б. Одинокая душа пытается перейти мост испытаний, её поджидает монструозный демон с дубиной. «Сад земных наслаждений», фрагмент ада.
Рис. 54 в. Апокалиптическое воинство, возглавляемое чёртом, сидящем на гигантской крысе, переправляется через реку мытарств: штурмуя, атакуя, преследуя грешников. «Сад земных наслаждений», фрагмент ада.
Вероятно, созданный Босхом образ сочетает идею о загробном мосте (в упомянутом видении апостола Павла возникает «узкий, как волос», мост, соединяющий мир живых с раем) с идеей узких врат в царствие небесное (Мф 7:13–14): «Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их».
«Видение монаха Уэнлока», представленное святым Бонифацием в письме настоятельнице Танета (около середины VIII в., Нидерланды), описывает спор ангелов и чертей за души человеческие, монаху являются персонификации его собственных грехов, нападающих на него в физическом обличии. Адский ландшафт состоит из ям, наполненных пламенем, нечистотами, рвотой и плачем. Над чёрной, как смоль, кипящей рекой перекинут мост, и души, переправляющиеся в рай, могут упасть с него в реку. Бесы нападают и пытаются похитить одну из блаженных душ. В «Видении Аилиса», записанном Петром Корнуэллом (XII в.), узнаваемы многие мотивы визионерских произведений. Аилис, бредя через чистилище, попадает в тёмную долину, где он ищет мост, чтобы пересечь реку огня и льда, куда погружаются души. В долинах ада души поднимаются и падают в пламя.
В английском тексте «Видение святого Юлиана» (ок. 1206 г.) ангел берёт с собою героя по имени Туркилл в потустороннее путешествие. Рассказ изобилует описаниями адских чертогов: огонь, холод и солёные озёра, мост с шипами и кольями. Святой Николай председательствует в чистилище, помогая душам спастись. При этом уникально, что он, а не архангел, использует весы для взвешивания душ, определяя, действительно ли они заслуживают награды или кары. Место наказания также необычно: ад описывается, как театр. Обречённых размещают на сидения, причиняющие им боль. Бесы смотрят спектакль с участием грешников: как те воспроизводят свои грехи, затем демоны люто пытают их, прежде чем, наконец, вернуть на свои места[76]. Священник-врун, солдат – убийца и грабитель, адвокат-взяточник, гордец, прелюбодейки и прелюбодеи, клеветники, воры, поджигатели и осквернители религиозных мест, плохие купцы – эти герои ада также сравнимы с социальным набором грешников на Страшном суде босхианского ада.
Мост изображён Босхом и в аду «Воза сена», и на заднем плане ада в «Саду земных наслаждений». В центральной части триптиха «Страшный суд» присутствует мост как маркер ада. У Босха образ моста негативен, по нему идут не праведники, но апокалиптическое воинство. Впереди полчища бежит чудовище с письмом в зубах – скорее всего, это специфический средневековый документ, разрешающий применение телесных пыток.
Ад потребителей
Круг средневековых христианских текстов, дающих представление о путешествиях в ад и рай, действительно очень широк и разнообразен. Работы Иеронима Босха встраиваются в саму ткань апокалиптического дискурса как в триптихе «Воз сена», а обострившееся в культуре чувство милленаризма актуализирует столетиями формировавшийся словарь визуальных образов ада[77].
Итак, путь катящейся повозки, представленной на центральной панели, переходит в мрачные чертоги правой створки триптиха – к закономерному результату греховного раздрая – в ад, где все люди, за вычетом святых и раскаявшихся, получают возмездие, соответствующее их преступлению. Мы помним, что мир «Воза сена» онтологически зол и нечист. Правая створка – падший рай. Центральная – люди, увлечённые своими низменными желаниями, развращённые, расхищающие сено/благо, не замечая, что над ними всегда идёт перманентный Суд со стороны Христа, изображённого в небе в позе вселенского судьи. Справа сбоку на центральной панели изображён слепой, таковы же и люди этого мира, слепые и глухие к заповедям, к Апокалипсису и даже к аду, ожидающему грешников на следующей створке (рис. 55). Именно последний становится их прижизненной и посмертной темницей. По сути Босх в героях «Воза сена» видит потребителей, зачарованных миром городского консюмеризма эпохи надвигающегося Нового времени. Логика рынка представляется ему чем-то преисполненным негативности в духе падших городов и империй: Вавилона, Рима и, видимо, Европы той эпохи (такое обобщение можно сделать исходя из всеобъемлющей классовой палитры, изображённой художником).
Рис. 55. Старофранцузская поэма «Змей суда» сообщает: в аду – семь башен, в каждой из них грешники претерпевают девяносто девять мук. «Воз сена», фрагмент правой створки (Ад).
Демоны мучают и истязают грешников сообразно их проступкам. Черти строят башню. Каждый её кирпич – грех, замуровывающий человека в архитектуру тюрьмы, – так размышлял об этом триптихе Хосе Сигуэнса (José de Sigüenza). Дирк ван Дельфтский (Dirc van Delft), нидерландский богослов, в своей объёмной (около тысячи страниц) книге «Справочник христианской веры» (нид. Tafel er Kerstenre Ghelove), написанной в духе схоластической энциклопедии, помимо прочих аллегорий, создаёт образ замка дьявола. Монументальное строение возводится из смертных грехах людей, заключивших себя в инфернальную башню[78].
На заднем плане босхианского ада изображён пожираемый пожаром город, в котором выделяются черты разрушающегося собора с силуэтом висельника на нём. Важной деталью является всадник на быке, повёрнутый спиной к зрителю. Всадник – очевидно фигура отрицательная, бык же – распространённый персонаж, охраняющий мост в преисподнюю. Вся эта сцена отсылает «Видению Тунгдала».
Одно из высших переживаний заточения во внутреннем аду передаёт Тереза Авильская, осознавшая ад как самоубийство души, совершаемое в полнейшем одиночестве: «Вход туда напоминал длинный и узкий тупик или очень узкое, очень тесное и очень темное отверстие печи. Пол был залит жидкой грязью, стоял невыносимый смрад и повсюду кишели ядовитые пресмыкающиеся. В самом конце тупика, в стене, было углубление в виде ниши, в которую вдруг я оказалась втиснутой. Мне было очень тесно там, и хотя всё, о чём я перед этим рассказала, было намного ужаснее, чем я способна передать, оно могло бы показаться даже приятным в сравнении с тем, что я испытала, оказавшись в этом углублении. Эта пытка была столь чудовищна, что всё, что можно было бы о ней сказать, не передаст и малой её доли. Я почувствовала вдруг, что душу мою гложет огонь столь страшный, что для меня было бы невозможно описать его таким, каким он был, поскольку и для меня самой это было непостижимо. Мне пришлось испытать боли самые непереносимые, какие только, по мнению врачей, бывают в этой жизни. Но что эти боли по сравнению с тем, что я почувствовала, с ужасом узнав, что им не будет конца! Но и этого ещё мало в сравнении с той агонией, в какой находится душа, когда ей кажется, будто её пытаются раздавить, от чего её скорбь и отчаяние доходят до такого предела, что невозможно описать. Мало сказать, что ей кажется, будто её непрестанно раздирают: ибо это действует внешняя по отношению к ней сила, которая разрывает её на части; но внутренние огонь и безысходность, их предельную ужасную муку – мне и вовсе не хватает слов, чтобы их выразить. Я не знала, что мне их причиняет, но я чувствовала себя как бы разрубленной на тысячи кусков и горящей, и эти внутренние муки казались мне страшнее всех казней и скорбей. В этом ужасном месте нет никакой надежды получить хоть немного облегчения, и трудно представить себе более тесного места, ибо там невозможно ни сесть, ни лечь. Я была словно втиснута в отверстие стены: и эти страшные стены, вопреки законам природы, сжимали и раздавливали всё, что в себе заключали» («Автобиография» или, в других переводах, «Моя жизнь» или «Книга о моей жизни», 1562–1565 гг.).