Во время грузинской агрессии в Южной Осетии в августе 2008 года была применена сила для принуждения зарвавшегося Саакашвили к миру. Одержав победу и закрепив ее признанием независимости Южной Осетии и Абхазии, Россия решительно вернулась за стол большой геополитической игры. На обострение отношений с Западом Россия отреагировала выражением крайнего разочарования результатами партнерства с западными странами, которые единодушно встали на сторону агрессора.
Столкнувшись с очевидными проблемами на западном направлении, Россия начала увеличивать свою стратегическую глубину по всем остальным азимутам. Была усилена военная составляющая Союза России и Белоруссии, в частности, в сфере функционирования совместной ПРО. Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ) одобрила 16 новых соглашений, превращающих ее в полноценный военно-политический блок. Кремль протянул руку антикризисной помощи своим союзникам и предложив создание антикризисного фонда ЕврАзЭС, долгосрочные кредиты. Были предприняты шаги к оформлению Таможенного союза России, Белоруссии и Казахстана. Открытие первого предприятия по производству сжиженного природного газа и запуск месторождения «Сахалин-2» означало прорыв на энергетические рынки Азиатско-Тихоокеанского региона. Китай предоставил кредит в 25 млрд долл. на сверхльготных условиях, чтобы, помимо прочего, обеспечить ответвление дальневосточного нефтепровода на юг и гарантировать бесперебойные поставки российской нефти на десятилетия. Бразилия, Россия, Индия и Китай приняли решение формализовать отношения в рамках БРИК, что и произошло в 2009 году в Екатеринбурге.
Да и на Западе после «грузинского обострения» ситуация менялась. В США заявили о необходимости «перезагрузки» в российско-американских отношениях, об отсутствии у администрации Барака Обамы намерений форсировать расширение НАТО или размещение компонентов ПРО в Восточной Европе, о растущем интересе в сотрудничестве по Афганистану, Ближнему Востоку и т. д. Москва согласилась обеспечить наземный транзит невоенных грузов в Афганистан. В Женеве пошли интенсивные переговоры по новому договору об СНВ. Итоговые цифры новых потолков ядерных вооружений (1500–1675 для боеголовок и 500–1100 для носителей) не выглядели революционными. Но у договора с такими параметрами было не много противников в США и России (включая военных), что способствовало ратификации. В сочетании с подписанным соглашением о ядерной безопасности, препятствующим расползанию атомных технологий, был подан важный сигнал для нераспространения и разоружения, первый за многие годы.
Правитель не может быть слабым
Матрицу традиционной российской государственности можно определить как сословно– (профессионально– и национально-) территориально-представительную автократию с сильным самоуправлением и чувством индивидуальной свободы человека.
Для российской политической культуры — как дореволюционной, так и послереволюционной — характерна, в первую очередь, ярко выраженная этатистская ориентация. Государство — это не «ночной сторож» и не механизм управления, основанный на принципе «общественного договора», для реализации которого граждане отказываются от части своего естественного суверенитета. Государство нередко понимается как полный синоним понятиям Россия или Отечество. «В России государство воспринимается как становой хребет цивилизации, гарант целостности существования общества, устроитель жизни, в том числе экономической. Такое воспитание отражало, пусть в несколько гипертрофированной форме, реальную роль государства в стране со специфическими геополитическими, географическими условиями и отсутствием гражданского общества»[444], — подчеркивал политолог Эдуард Баталов.
В российской модели, как и в западной, наблюдались элементы общественно-политического плюрализма, однако многие из западных факторов и институтов действовали слабее или не действовали вообще. По степени плюрализма Киевская Русь, где князь, княжеская (боярская) дума и вече были неотъемлемыми компонентами системы управления, ничем не уступала Западной Европе, если не превосходила ее. В то же время в Древней Руси и Московском государстве отношения между монархом и его вассалами не оформлялись в договорном порядке, значимых усилий законодательным путем ограничить прерогативы верховной власти не предпринималось. Аристократия в западном понимании этого слова не развилась, она не обладала экономической самостоятельностью, находясь в сильной зависимости от верховной власти.
Совокупность этих черт определяло отсутствие в России реального разделения властей на исполнительную, законодательную и судебную, их функции неизменно были переплетены. Верховная власть в России — после прекращения созыва Земских соборов и Боярской думы — была неразделенной. «Порядок — от Царя», спасать и строить страну способна только верховная власть, «горе тому царству, коим владеют многие», «лучше грозный царь, чем семибоярщина».
В императорской России права государственной власти в полном объеме принадлежали Государю Императору (до Основных законов 1906 года, которые создавали представительные органы). В СССР Советы воплощали в себе идею соединения исполнительной и законодательной властей. В современной России по Конституции 1993 года существует институт очень сильной президентской власти, поставленной над системой разделения властей.
В числе отличительных свойств российской системы власти — ее неинституционализированность и персонификация. Важны не столько институты власти, сколько люди у власти. Академик Юрий Пивоваров подчеркивал, что «это Власть всегда персонифицирована, т. е. обязательно предполагает определенного ее носителя (в отличие от этого на Западе власть имеет абстрактную природу — отделена, независима от правителя, не является его личной прерогативой)»[445]. В России верховным правителям прощали все. Кроме слабости. Правитель, воспринимавшийся как слабый, мог столкнуться с крайними формами протеста. Характерны в этом смысле судьбы Николая II и Михаила Горбачева.
Вместе с тем мнение о всемогуществе во все времена самодержавной российской власти не следует абсолютизировать. Даже в эпоху абсолютизма (XVIII–XIX века) способность монархов по своему усмотрению строить жизнь страны, реформировать ее была весьма ограниченна: их прерогативы сдерживались наличием традиции, влиятельной бюрократии, императорской семьи, дворянского землевладения, армейской верхушки, перспективами возможных дворцовых переворотов и народных бунтов.
Система управления во все времена не отличалась четкостью, функции различных государственных органов традиционно были переплетены и запутанны. Привычка, которую Ключевский называл наследственной, «к административным боковушам, клетям и подклетям» прошла в неизменном виде — от домостроительных привычек московских правителей до сегодняшнего дня. Власть никогда не была полностью формализованной, существовало несоответствие между реальной и предусмотренной законом процедурами принятия решений. Российской традицией стало существование узкого внеинституционального круга лиц, которые на практике подменяли собой формальные государственные институты. Этот круг принимал формы Ближней думы, Избранной рады, Тайного совета, Негласного совета, узкого круга Политбюро, малого Совнаркома, «семьи» Бориса Ельцина и т. д.
Родовой чертой российской государственности можно считать разделение верховной власти, которая концентрировалась в руках князя, царя, императора, Генерального секретаря ЦК КПСС, президента, и высшей исполнительной власти, находившейся в руках высшей бюрократии — Боярской думы, Сената, Государственного совета, Совета министров, Совнаркома, Правительства. При этом в руках верховной власти неизменно оставался контроль над армией, спецслужбами и дипломатической службой.
Россия на протяжении большей части своей истории располагала системой представительных органов — вече, Земские соборы, Государственная дума, Верховный Совет. В период после заката вече, которое представляло так или иначе все население отдельных городов и прилегающих к ним местностей, представительство носило сословный и территориальный характер: призываемые верховной властью лица представляли отдельные социальные и профессиональные группы и регионы страны. Такой характер представительства характерен и для дореволюционной, и для советской, и для современной системы представительной (и законодательной) власти, в которой, по мнению и власти, и общества, должны находиться и начальники, и интеллектуалы, и рабочие, и крестьяне из всех уголков страны. Представительные (законодательные) органы в России были, за редким исключением — не столько противовесом, сколько продолжением верховной власти, ее подспорьем, и именно власть в решающей степени определяла их повестку дня.
Русская система права изначально — через первые судебники Киевской Руси — была связана с византийскими номоканонами, включавшими и церковные правила, и гражданское законодательство, а через них — с системой римского права. Судебные функции длительное время принадлежали исполнительной власти, но на региональном и местном уровнях издревле существовали выборные судебные органы. Кодификация законов неизменно оставалась слабым местом, противоречия между различными законодательными нормами были в порядке вещей. Правовая система не носила универсального характера, существовала серьезная асимметрия, учитывавшая особенности отдельных регионов с их национальной спецификой. Идея права связана не столько с государственными законодательными актами и формальным правом, сколько с пониманием справедливости и народной «правдой». Закон часто противопоставляется правде как высшей справедливости, велика снисходительность к правонарушителям.
Государство выступает единым пространством власти, которая распространяется иерархически. Наделение властными полномочиями идет с высших ярусов иерархии к низшим, вертикальные связи оказываются важнее горизонтальных или сетевых. На уровне территорий эта неразделенность власти тоже очевидна. Маятник постоянно качался между стремлением все решать из столицы с помощью органов центрального правительства и созданием относительно самостоятельных органов местного управления и самоуправления. Вместе с тем система отношений между центром и провинциями во все времена отличалась повышенным уровнем централизованного контроля, высокой долей национального богатства, концентрируемого в столице, асимметрией в статусе различных субъектов, связанной с их национальным составом.