Городское и земское самоуправление существовало на протяжении веков. Однако суженные права выборного представительства в городах, где — особенно на южных и восточных рубежах — большую роль играли служилые люди (стрельцы, казаки), не позволяло городам выступать флагманами капиталистических отношений. Экспериментируя с западными методами городского управления и самоуправления, Россия до 1930-х годов даже близко не приближалась к западному уровню урбанизации. Российская цивилизация была деревенской и ментально во многом продолжает оставаться таковой, что ныне подтверждается наличием беспрецедентного для остального мира числа дач и приусадебных хозяйств.
Русская колонизация по многим аспектам напоминала западную, и русские служилые люди и колонисты не были ангелами. Но россияне не уничтожили ни одной цивилизации, как испанцы поступили с ацтеками и инками; жертвы их колонизаторской деятельности не измерялись десятками миллионов человек, как в случае с западной колонизацией. Российские колониальные власти оставляли аборигенов в местах обычного проживания, а не сгоняли в резервации и не уничтожали, как в Соединенных Штатах. Не обращали новых подданных в рабов и не занимались их торговлей в глобальном масштабе, как это делали европейские колониальные державы.
Нередко в местах колонизации образовывалась единая синкретичная культура, когда русские перенимали кухню, одежду или даже язык и элементы верований (шаманства, анимизма) местных жителей. «При российской примирительной внутренней политике присоединенные народы занимали свое органичное место в едином государстве, сохраняли свое физическое бытие, природное окружение, религию, культуру, самобытность»[446], — подчеркивал Нобелевский лауреат Александр Солженицын.
Со времен Ивана Грозного правительство не заостряло вопрос о формальном статусе территорий. Считалось достаточным, чтобы тот или иной регион значился в высшей государственной символике — царском титуле, гербе империи, оказывался в сфере деятельности центральных ведомств, входил в состав какой-либо административной единицы — воеводства, губернии, наместничества, руководствовался общероссийским законодательством, а его население выплачивало бы налоги и выполняло положенные повинности[447].
Система управления нерусскими областями отличалась сочетанием максимально допустимого сохранения местных особенностей и жизненных устоев, невмешательства чиновников в сферы, регулируемые традицией и обычаями. Для всех жителей существовала общая правовая среда, которая если и отличалась для отдельных территорий и народов, то только в лучшую сторону (за исключением, пожалуй, лишь «черты оседлости» для евреев). Полностью отсутствовала система национального господства со стороны «имперской нации» — русских, на которых, напротив, распространялись самые тяжелые повинности и формы дискриминации — от крепостного права и рекрутчины до репрессий и отсутствия этнической государственности. Правящий класс всегда был многонациональным с непропорционально низким представительством собственно русских. Окраинные территории чаще всего и не могли быть источником обогащения, коль скоро большая часть империи была либо совершенно не рентабельна даже для проживания в силу климатических условий, либо сильно отставала в развитии от центра, который выступал источником инвестиций, а не наоборот. Профессор Олег Матвейчев считает: «Россия — это антиимперия, так как империи высасывают все из колоний, а Россия, наоборот, высасывала себя ради развития «колоний»»[448].
Под русификацией нередко скрывался не «колониализм», а объективная потребность модерного общества, складывающегося в единое экономическое и культурное пространство. Русский язык проникал в иноязычную среду не только в результате искусственного навязывания, но и потому, что знание государственного языка, являющегося одним из мировых, открывал более широкие жизненные перспективы.
В дореволюционной и советской мысли понятие нации имело социально-культурологическую, а не политическую интерпретацию, в отличие от Западной Европы, где в период нового времени под нацией понималась гражданская солидарность и народ как источник власти.
Россия на протяжении пяти последних столетий неизменно входила в десятку крупнейших экономик мира. Исключение составили только периоды Крушений — Смута, Гражданская война, 1990-е, — когда она скатывалась во второй десяток. При этом страна неизменно отставала от ведущих держав своего времени по качественным хозяйственным параметрам, технологиям, уровню жизни. В России институт частной собственности, составлявший квинтэссенцию западного общества, не мог сложиться в полной мере. Купеческое сословие оставалось весьма замкнутым и сильно зависело от милостей власти. Низкая производительность сельского хозяйства в России, да еще с учетом того, что до половины крестьянства в течение почти четырех веков находилось в крепостной зависимости, не позволяло сельскому хозяйству рождать капитализм, как в Англии или США.
Роль государства в регулировании экономики неизменно была велика. Широкое распространение получило государственное предпринимательство, которое развивалось параллельно с централизацией власти и переходом под ее контроль все большего объема земельной собственности. Частное богатство рассматривалось как следствие правительственной милости и на деле часто являлось таковым.
Дух свободного предпринимательства и практики бизнеса отставали от западных. Торговля слишком долго тяготела к натуральному товарообмену. Зарубежный капитал играл внутри России неизменно большую роль, чем российский за границей. Весьма неразвитой во все времена оставалась банковская система, отсутствовал доступный кредит. Отличительной чертой является неразвитость транспортной инфраструктуры.
Богатство в соответствии с представлениями раннего христианства считалось грехом. Люди не испытывали тяги организовывать частное хозяйство, недолюбливали богатых и удачливых, интеллектуальная элита с пренебрежением относилась к торговле и промышленности. И в современной России без труда можно разглядеть неуважение к собственности, чиновничье предпринимательство, госслужбу как источник обогащения, отрицательное отношение к бизнесу, относительно низкие среднедушевые показатели. Российское сознание также отличается своей нерыночностью, слабо развитой «мотивацией достижения». Россиянам свойственно более терпимое и сострадательное, чем на Западе, отношение к неудачникам, к бедным и обездоленным. Люди не любят рутинную работу даже за большие деньги. Россияне никогда не жили лишь материальным, в идеале их должна осенять высокая цель.
В России — даже на пике демографической активности — всегда проявлялось несоответствие между относительно небольшой численностью населения и колоссальными размерами территории, протяженностью границ, масштабами требовавших освоения пространств, неразвитостью поселенческой сети. Немногочисленность бюрократии при столь большой территории предопределила и слабость вертикали власти: в уездах, волостях, не говоря уже о сельских поселениях, представителей центральной власти веками не видали.
Но как же тогда управлялась страна? Ответ в том, что в России веками существовало сельское самоуправление. Крестьянский мир имел самые широкие полномочия и возможности решения всех общинных проблем на основе обычного права. Определяющее слово оставалось за главами семейств. Жизнь в мире не гарантировала гармонии — и в деревнях кипели страсти, — но она предполагала поиск согласия во имя общего блага. Западное сознание рассматривает конкуренцию, конфликт как определенную ценность. Для российского сознания ценностью была скорее бесконфликтность. «В мире жить — с миром жить»[449], — гласит русская поговорка. Русская деревня не знала института частной крестьянской, индивидуальной или семейно-дворовой собственности на землю. Земля воспринималось как принадлежащая Господу, а не человеку. Крестьянин пользовался наделом, предоставленным общиной, которая на всем протяжении своего существования вплоть до образования колхозов в 1930-е годы — сохранила принцип периодического уравнительного передела[450].
Общинное мировоззрение не ограничивалось сельскими сообществами, оно проявляло себя в принципах организации труда и в промышленной области, в частности, в принципах организации промысловых артелей. Община — это коллектив, общинное сознание — коллективное. Даже спасение виделось как коллективное, а не индивидуальное.
Однако в России личность вовсе не растворялась в социуме, как это происходило на Востоке. Народу всегда была присуща тяга к индивидуализации, желание человека «быть о себе». Еще византийские источники отмечали свободолюбие славян, склонность расходиться друг с другом во мнении и обнаруживать взаимную страстную неуступчивость (сочинения Маврикия, Прокопия XI века). Во все времена люди сбрасывали тягло — «постылое тягло на мир полегло» — и уходили «на волю», в степи и леса. Отсюда множество «людей вольных, гулящих», людей без оседлости, без собственного хозяйства.
Российское сознание расходится с западным в трактовке свободы и справедливости. На Западе свобода — это реализация прав в сочетании с обязанностями, а справедливость является синонимом законности. В России свобода — воля, отсутствие ответственности; справедливость — равенство для всех и сильное патерналистское государство. Идея естественных прав человека практически не существовала в отделенном от государства виде. Если на Западе, в идеальном виде, права и свободы следовало защищать от государства, то в российской традиции права даровались государственной властью, которая и должна была их защищать.
У россиян достаточно сильно развита национальная гордость, но нет национального чванства, претензии на мессианскую исключительность. При этом они очень критичны в отношении самих себя. Россиянам свойственна самоироничная отстраненность. Александр Герцен называл одним из свойств русского духа «способн