Кодекс Алеппо — страница 14 из 43

е преисполнено страхом за судьбу этого драгоценного манускрипта». И далее он продолжает:

Я слышал, что нынче она находится у гоя и хранится у него в тайнике. Хотелось бы думать, что гой, ею владеющий, – человек достойный доверия, но в конечном счете он не более чем постороннее лицо, которое даже в течение собственной жизни может изменить собственные воззрения, особенно если принять во внимание обстоятельства нынешнего времени. И потому я в страхе, как бы пока он жив или же после его смерти «Корона» не попала в чужие руки, из которых нам ее уже не спасти. Если эта драгоценная «Корона», которую наши отцы и раввины стремились передать сынам своей общины, чтобы она хранилась и сберегалась в руках Израиля, если она пропадет, то наше умолчание будет расценено как грех.

После такого введения раввин переходит к тому, что, по его представлению, является главным: проклятию, которое постигнет любого, кто извлечет книгу из ее хранилища.

Я слышал, – пишет он, – что сыны Арам-Цовы боятся прикасаться к этой святой книге из-за того, что написано по поводу каждого, кто ее сдвинет с места. Но сейчас, когда «Корона» уже исторгнута из своего хранилища и вырвана из оберегавших ее рук, этот страх напрасен, и мы не можем оставлять ее у чужаков. Нет сомнения, что не таковым было желание тех, кто писал эту книгу, – напротив, они желали, чтобы «Корона» пребывала в руках ревностных и заботливых хранителей в Израиле. И если мы этого не обеспечим, то все будем держать ответ перед Господом, даровавшим нам Тору, и перед теми, кто «Корону» написал, ибо мы не сделали всего возможного для ее спасения.

Письмо это не помогло, а Бенцион Узиэль вскоре умер.

Бен-Цви не оставлял своих усилий. Он встретился с Исааком Даяном, раввином, возглавлявшим маленькую общину алеппских евреев в Израиле, и безуспешно настаивал на том, чтобы тот добивался перемещения книги в Израиль. «Сложилось впечатление, что Даян и сам желает того же, но не видит никакой срочности», – писал секретарь президента после этой встречи в 1955 году. Затем президент встретился с Исааком Шаломом, богатым алеппским евреем, живущим в Нью-Йорке и владеющим израильской компанией по производству холодильников, в надежде, что бизнесмен повлияет на ход дел в Алеппо. Через несколько месяцев он направил ему и письмо. «С июля 1955 года, – писал Бен-Цви, – я не услышал от Вас ни слова о “Короне”. Не знаю, связались ли Вы уже с Алеппо по этому поводу». В президентскую канцелярию просачивалась новая информация, и Бен-Цви стало известно, что «Корона» теперь находится под контролем четырех представителей алеппской общины. «В связи с этими сведениями, – писал Бен-Цви, – я считаю, что пришло время действовать. Ответственность за “Корону” лежит на этой четверке; появился реальный шанс на них повлиять и истребовать книгу». Израиль готов взять на себя любые расходы, писал он, а израильский посол в Париже поможет в передаче «Короны» по дипломатическим каналам.

Президент был готов пойти еще дальше. Алеппская община сильно зависела от помощи американского еврейства, передаваемой через организацию под названием «Объединенный распределительный комитет», сокращенно Джойнт. Президент предполагал, что угроза прекратить эту помощь – то есть угроза выживанию самой общины – может помочь вызволить книгу. «А потому я прошу Вас использовать все свое влияние и возобновить финансовое давление на алеппскую общину, – писал президент в Нью-Йорк Исааку Шалому. – Как я сообщал Вам, правление Джойнта, оказывающее алеппской общине финансовую помощь, обратилось к общине с этой просьбой. Я прошу Вас также с ними связаться».

Он намекнул, что тайные израильские агенты в Сирии только и ждут знака. «Люди, прячущие у себя “Корону”, должны знать: как только мы получим их согласие, человек, ответственный за эту операцию, тут же с ними свяжется».

Начальник президентской канцелярии Давид Бартов вспоминает, что подумал, хотя и не осмелился высказать эту мысль в присутствии президента, будто алеппские раввины ни за что не согласятся отдать кому-то «Корону», а если и согласятся, то вывоз книги из враждебной страны будет связан со слишком серьезными трудностями и опасностями. Однако он недооценивал президента Бен-Цви.

6. Миссия торговца сырами

В этот период еврейская жизнь в Алеппо практически прекратилась: хранителей «Короны» становилось все меньше, оставшиеся евреи подвергались дискриминации со стороны властей, население их ненавидело, и их существование зависело от зарубежной благотворительности. Манускрипт тайно хранился в Старом городе у богатого торговца Ибрагима Эффенди Коэна и его взрослого племянника Эдмонда Коэна. Это было известно только кучке людей, включавшей оставшихся старейшин общины и самих хранителей.

Ибрагим Эффенди был типичным представителем алеппского еврейства. Когда-то он занимал важную должность в мэрии, и на втором этаже дома возле базара Кхан-аль-Джумрук помещалась его посредническая фирма. Титул, с которым к нему обращались – эффенди, сохранился еще с турецких времен. Он носил жилет с карманными часами на цепочке и восседал за большим письменным столом с золотым ножом для резки бумаги. В углу его кабинета стоял телефон, по которому он вел деловые переговоры с алеппскими евреями в диаспоре, зародившейся за десятки лет до известного нам погрома, когда сыны общины стали покидать экономически отсталый Ближний Восток ради лучшей жизни на Западе. Ибрагим Эффенди вел дела с родственниками и другими эмигрантами из Алеппо, торговал хлопком и текстилем на биржах в Манчестере, Нью-Йорке, Сан-Пауло, Буэнос-Айресе и Токио. Дело было поставлено так, что родственник в Милане разузнавал, что носят итальянские модницы, и посылал образцы в Алеппо, где другой родственник, все еще проживавший в родном городе (в данном случае Ибрагим Эффенди) организовывал покупку хлопка и переправку его на Восток, родственнику в Калькутте, где из него изготавливали ткани и посылали для продажи другому родственнику на Запад, в Манчестер. Ибрагим Эффенди, который сам не коснулся и лоскута ткани, получал проценты. Сейчас контора Эффенди почти всегда пустовала, так как евреям запрещалось свободно передвигаться по стране или вести дела с другими странами. Крупные бизнесмены былых времен типа Ибрагима Эффенди с его карманными часами на цепочке и старомодными османскими манерами уехали или прозябали без дела.

Евреи Алеппо исчезали один за другим, парами или маленькими группами, подкупом или обманом прокладывали себе дорогу через границу. К середине пятидесятых годов там осталось примерно две тысячи евреев, из которых треть были забитые, запуганные бедняки. Они жили в условиях отвратительной правительственной пропаганды, в страхе перед толпой, принуждаемые ко все более унизительным контактам с тайной полицией, махабаратом, штаб-квартира которой располагалась в роскошном особняке сбежавшей еврейской семьи. Евреи живут «если не в атмосфере террора, так уж точно в бесконечном страхе перед сирийской службой безопасности», – писал в 1957 году один из очевидцев. Оборачиваясь назад, мы можем сказать, что это были последние годы существования общины, но тогда не все было ясно до конца. Тот факт, что образование еврейского государства непременно означает конец еврейских общин в странах ислама, еще не казался непреложным. Понадобилось несколько лет, чтобы это стало очевидным. В ту осень 1957 года, когда евреи осознали, что конец близок, оставшиеся в Алеппо раввины совершили нечто неслыханное.

И тут рассказ во второй раз возвращается к торговцу сырами Мураду Фахаму, тому, что в утро погрома оказался на улице Старого города, а значительно позже вспоминал, что именно он спас «Корону», унеся ее из синагоги. В 1957 году Фахаму было около пятидесяти. Отца он потерял в детстве и еще подростком взял на себя ведение семейного бизнеса по продаже сыров. Как он рассказывал позже, в годы после алеппского погрома он помогал раздавать еврейским беднякам денежные пожертвования из Соединенных Штатов, а также тайно переправлять евреев в Израиль. В середине пятидесятых в наказание за деятельность в пользу еврейской общины сирийская тайная полиция бросила торговца сырами в печально известную тюрьму Аль-Мезе, где подвергала его пыткам. (Аль-Мезе еще с полвека пользовалась печальной славой, пока власти ее не закрыли в 2000 году.) «Тюремщики прижигали мне кожу горящими сигаретами и вставляли в рот зажженные спички, пока все там не начинало гореть», – говорил Фахам в устном свидетельском показании, которое было записано в 1970 году. Он говорил палачам, что недавно перенес операцию, а они, уточнив, какую именно, стали бить по этому месту. Из-за новых истязаний он почти ослеп на один глаз. Воспоминания Фахама очень драматичны; все детали тех событий проверить невозможно, но, судя по всему, в его рассказах есть доля правды, и потому их стоит здесь привести.

С течением времени кое-кому из алеппских евреев удалось обзавестись заграничными паспортами, обеспечивающими им некоторую защиту. У Фахама появился иранский паспорт, который, возможно, и спас его от еще более жестокого обращения. Тайная полиция его освободила («он был совершенно сломлен», как сказал мне его сын) и затем выслала с семьей в Турцию, разрешив взять с собой лишь матрасы и кое-какие пожитки. Фахам переехал в Иран, где выхлопотал себе разрешение вернуться домой, хотя бы для того, чтобы продать имущество и собрать деньги с должников. Осенью 1957 сирийцы разрешили ему приехать на короткое время, чтобы забрать вещи и покинуть страну навсегда.

Однажды ночью, прямо перед отъездом из Сирии Фахам отправился в синагогу, где встретился с двумя раввинами общины, Моше Тавилом, который много лет назад в синагоге Рафи Саттона осуждал сионизм, и коллегой Тавила, Салимом Заафрани. Как правило, евреям не разрешалось выезжать легально, и раввины поняли, что отъезд Фахама по решению правительства, да еще с иранским паспортом на руках, это шанс, который может не повториться.