Сотрудник Моссада высказывался с осторожностью, но мысль его понятна. Эдмонд Коэн наверняка знал, был ли манускрипт полным, когда он его хранил, или в нем уже не хватало больших кусков. То есть он знал, исчезли ли листы перед тем, как он получил манускрипт, или после того, как он передал его торговцу сырами, а может быть и в то время, когда он сам его хранил. В любом случае он наверняка знал больше, чем сообщил во время интервью. Позже в своем отчете Саттон снова вернулся к Коэну.
Учитывая сделанные выводы, следует склонить Эдмонда Коэна к еще одной беседе, попытаться прояснить эти вопросы. Если он не согласится говорить перед камерой, мы должны записать беседу на диктофон. Ибо господин Коэн становится ключевой фигурой всей этой истории.
Однако Саттону не удалось вторично проинтервьюировать Коэна, пока тот был жив.
Любой, кто изучал разношерстные свидетельства о периоде после погрома, когда «Корона» находилась еще в Алеппо, но уже не в синагоге, не может не заметить различий в описаниях книги, полученных от одних прятавших ее людей, и нежелания говорить о ней со стороны других. Если алеппские евреи действительно пребывали в уверенности, что отослали в Израиль почти полный манускрипт, то естественно было предположить, что они заявят об этом публично. Но они этого не сделали, и их молчание объяснялось предположением, что в воровстве замешан кто-то из своих. Если это так, то вымышленный рассказ про судьбу «Короны» в романе Амнона Шамоша «Мишель Эзра Сафра и сыновья» – саге об алеппской семье – может быть не так уж далек от истины. В книге умирающий патриарх выдуманного алеппского клана оставляет своему первенцу таинственный сейф, который тот имеет право открыть только через три года, а пока сын знает лишь то, что в сейфе хранится некое сокровище, связанное с «ужасной тайной».
В машине во время долгого пути домой Рамо закрыл глаза, откинулся на сиденье и думал о завещанной отцом ужасной тайне. Знай он, что в сейфе его подстерегает грозное чудовище, он и то не испытывал бы такого страха. А ведь этот груз страшной тайны ему предстоит тащить на себе еще целых три года… Теперь ему было ясно, что именно ощущение греха мучило Мишеля с того самого дня, как он, прихватив эту святыню, покинул город. Что это за предмет, Мишель открыть не захотел. Сказал только, что он священен и обладает огромной ценностью – за него можно выручить миллионы. Но продавать его нельзя, разве что в безвыходном положении. Он его не украл, сказал Мишель, он его спас. Но все эти годы его мучает совесть, из-за этого сокровища померк для него свет жизни.
Когда я его расспрашивал, Шамош высказал уверенность, что именно алеппские евреи присвоили большинство пропавших листов: «Манускрипт переходил от одного торговца к другому, а какой торговец, получив в руки такое сокровище, не отщипнет себе хоть кусочек?»
Осенью 1957 года, после десятилетнего пребывания в тайнике, «Корона» по приказу главных раввинов была передана Мураду Фахаму, собиравшемуся покинуть Сирию. Фахам упаковал ее вместе с собственными пожитками и провез через турецкую границу.
2. Сило
Фахам приехал в пограничный город Александретту примерно в сентябре 1957 года. Израильские агенты, переправлявшие иммигрантов через Турцию, знали, кто такой Фахам и что он везет. Фахам оставался в Турции до середины декабря, после чего отплыл в Израиль.
Когда Фахам прибыл в Александретту, он связался с местным лавочником и резником, который занимался организацией отправки в Израиль сирийских евреев. Я уже называл здесь его вымышленное имя – Исаак Сило. Сило, как указано в архивных материалах Еврейского агентства, был ключевой фигурой, контролирующей важный маршрут; ему были доверены секретные сведения, касающиеся личности тайных перевозчиков, и большие суммы денег, часть которых шла на подкуп пограничников и таможенников. В то время это был человек средних лет, умер Сило в семидесятые годы.
В ходе своих поисков я научился примечать не только то, что сказано главными персонажами этой истории, но и то, что ими не сказано; иногда второе оказывалось важнее. Странное молчание по поводу пропавших частей «Короны», которое, как я заметил, характерно для писем и протоколов того времени, вроде бы соблюдалось не только выходцами из Алеппо, но и израильтянами. Это молчание началось с момента прибытия Фахама в Израиль, когда он дважды отчитывался перед президентом Бен-Цви, а также написал о манускрипте письмо главе Отдела Алии Шрагаю. Нигде не было ни единого упоминания о том, что израильтяне задавали вопросы по поводу недостающих листов или сам Фахам вызвался что-то об этом сказать. Во время суда в Иерусалиме свидетели повторяли историю про то, как «Корона» попала к Фахаму и как была перевезена в Израиль. Но ни Фахам, ни кто-либо другой из участников процесса словом не обмолвились о том, что самая знаменитая еврейская Библия почему-то оказалась в Израиле без самой существенной своей части. Можно допустить, что молчание в архивах пятидесятилетней давности не отражает молчания тех лет – наверняка об этом говорили, но письменных свидетельств не осталось, а если записи и существовали, их впоследствии уничтожили или спрятали.
Наряду с тем, что не было сказано или зафиксировано, наблюдатель заметит и то, чего не было сделано. Человека, знавшего о том, что «Корона» была благополучно вынесена из синагоги целиком, то есть, в сущности, от погрома не постарадала, а именно синагогального смотрителя Ашера Багдади, не допросили ни разу, даже много лет спустя, когда президент Израиля с энтузиазмом искал пропавшие листы. А ведь Багдади жил рядом, в Тель-Авиве.
Это молчание в первые месяцы пребывания «Короны» в Израиле не может не удивлять. Вторая странность – необычное поведение Шломо-Залмана Шрагая, главы Отдела Алии. По официальной версии, Шрагай получил «Корону» 23 января 1958 года и на следующий же день отнес ее президенту. Позже оба они единодушно сошлись на этой исправленной дате, и она зафиксирована в книге, выпущенной Институтом Бен-Цви. Однако если тот факт, что «Кодекс» был передан президенту Бен-Цви 24 января, можно считать достоверным, то к Шрагаю он попал не за день до этого, а 6 января, на семнадцать дней раньше, что согласуется с его собственным свидетельством в суде.
Бен-Цви годами пытался вызволить «Корону» из Сирии, а Шрагай заявил, что он две неделю продержал ее у себя, даже не сообщив президенту о ее получении. Как мы видим, эта история вскоре была подчищена, и в конечном счете Шрагай вообще ушел в тень; в книге, опубликованной Институтом Бен-Цви, его имя упоминается лишь вскользь, и о его роли в той истории не говорится вообще. «Изъятие» Шрагая все упростило до предела: алеппские евреи переправили книгу в Израиль и отдали ее президенту. Такова официальная версия, позволившая обойти неудобный эпизод с «религиозным человеком» и судебным разбирательством. Это стерло и семнадцатидневный промежуток времени, в течение которого глава Отдела Алии утаивал «Корону» от президента страны.
Возникает ощущение, что Шрагай вместе с другими влиятельными официальными лицами что-то знал и скрывал. «С “Короной” есть определенные сложности, – написал Шрагай в 1964 году в письме к президенту Еврейского университета, копия этого письма была направлена президенту Израиля[41]. – Человек, который привез книгу в Израиль, сейчас проживает в Соединенных Штатах, он уже не в силах с собой совладать, несмотря на все мои успокаивающие письма и наши с ним беседы. – Человеком, проживающим в Соединенных Штатах, был Фахам, и он угрожал обнародовать нечто, что было ему известно. – Очень боюсь, – пишет далее Шрагай, – как бы это дело не открылось и не обернулось громким мировым скандалом». И добавляет, что его письмо продиктовано отчаянием.
Деталей в письме нет, нет и объяснений, о чем речь. Шрагай был слишком осмотрителен, а получатели его послания явно не нуждались в объяснениях. Шрагай, который десятки лет был погружен в израильскую политику и помог организовать иммиграцию сотен и тысяч людей, не был новичком, и его не легко было вывести из себя; слова «громкий мировой скандал» и «отчаяние» не были для него типичными. Что-то случилось с «Короной», пока манускрипт был у Фахама – нечто серьезное, что могло привлечь внимание самой значительной фигуры в израильском научном мире – президента Еврейского университета, а также президента страны. Это было что-то не подлежащее разглашению, и люди самого высокого ранга хотели сохранить тайну. Им это удалось, и мы можем лишь догадываться, о чем шла речь.
Возможно, секретом Фахама было то, что нам уже известно: его помощь правительству в захвате книги. Трудно, однако, предположить, что торговец решил бы усложнить себе жизнь, привлекая внимание к своим действиям; к тому же, хотя эта история успешно скрывалась в последующие десятилетия, в свое время она не представляла собой тайны, и уж точно не для алеппской общины. Мне кажется, что Шрагай имеет в виду то, что произошло с книгой, пока она была на хранении у Фахама – за три месяца, прошедшие между днем, когда ему передали «Корону» в Алеппо, и до момента, когда он отдал ее израильтянам в хайфском порту. Мы можем также предположить, что случившееся как-то связано со Шрагаем: иначе зачем бы главе Отдела Алии пытаться успокоить Фахама и писать это письмо? Ответственность за «Кодекс», как мы теперь знаем, легла на Шрагая вскоре после того, как этот манускрипт пересек турецкую границу.
Роясь в Государственном архиве в Иерусалиме, я нашел три написанных от руки листка. Документ этот не подписан, но его содержание указывает на то, что это первое сообщение Фахама президенту Бен-Цви после прибытия в Израиль. Никогда раньше я не видел ссылок на этот документ. Прежде чем коснуться чего-то, связанного с «Кодексом», или с Алеппо, или с его опасным (как он его назвал) путешествием, Фахам захотел рассказать президенту нечто другое. Там, в частности, написано: «Вот что известно про Эль-Камышлы [имеется в виду один из городов на сирийско-турецкой границе] и про ограбление иммигрантов евреем по имени Сило и работниками Еврейского агентства. Сило взял 11 000 турецких лир у Фахама вдобавок к тому, что забрал у других».