— Ты беспокоилась, что нашего ребенка будут считать незаконнорожденным?
— Конечно, — ответила она. — Я видела шрамы Максимуса. Я видела, какой безумной стала Фригия Наварис. Я видела других, которые стали… изгоями. Всеми презираемыми. Потому что они не являются законнорожденными. Словно самим фактом своего рождения они совершили преступление. Я не знаю, что делать.
Тави некоторое время молчал и гладил её волосы одной рукой.
Затем сказал:
— Есть две вещи, которые мы могли бы сделать.
Она шмыгнула носом и замерла, ожидая.
— Мы должны провернуть несколько дел, чтоб наш ребенок не был незаконнорожденным, — проговорил он.
— Что?
— Ну, мы, естественно, солжем. Мы уже поженились и просто никому ничего не говорили, а когда ребенок родится мы удивимся, что он…
— Или она, — вставила Китаи.
— Или она должна быть родилась раньше срока.
— А если докопаются до правды? Правдолюбцы тут же раструбят, что это выдумка.
— Ну, все могут подумать, что это выдумка. Но никто не скажет об этом. На это, как говорится, будут смотреть сквозь пальцы, как это принято среди людей, кого волнуют такие вещи. Возможно, кто-то похихикает, кто-то посудачит за нашими спинами, но никто не бросит вызов всерьез.
— В самом деле?
— Так постоянно происходит, — ответил Тави.
— Но… Но это все равно может быть использовано против ребенка. Смешки за его спиной. Издевки над ним…
— Или над ней, — заметил Тави.
— Или над ней, — сказала Китаи. — Это навсегда останется слабым местом, которым кто-то будет спекулировать.
— Полагаю, это зависит от ребенка, — сказал Тави.
Какой-то момент Китаи обдумывала сказанное. А затем произнесла:
— Что еще мы можем сделать?
Тави нежно приподнял ее голову, чтобы взглянуть в глаза.
— Мы сделаем, как пожелаем, — спокойно сказал он, — и пусть кто-нибудь попробует не согласиться. Мы дадим ребенку всю нашу любовь и заботу, игнорируя законы, вредящие ему, и вызовем любого, кто попытается навредить нам в этом деле, на юрис макто. Мы что-нибудь придумаем для всех незаконнорожденных детей Империи, начиная с нашего.
Глаза Китаи вспыхнули более ярким оттенком зеленого, словно что-то неистовое разожгло в них жизнь.
— Мы сможем это сделать?
— Я не вижу причины, почему мы не сможем это сделать, — произнес Тави, — в конце концов, я собираюсь стать Первым Лордом. Любой, кто собирается выступить против меня — сделает это, независимо от того, какой предлог у него для этого будет. Любой, кто поддерживает меня, будет поддерживать меня, независимо от того, как мы провернем это все.
Китаи нахмурилась.
— Чала, — прошептала она, — мне плевать на других алеранцев. Меня волнует, что будешь думать ты.
Он сжал её ладони своими и сказал:
— Мне рассказали, что по обычаю женщины маратов принимают предложение жениха после соревнования с ним перед Единственным.
Она медленно улыбнулась:
— Почему ты интересовался этим обычаем?
— Профессор, который дал мне задание, был чрезвычайно требовательным, — сухо ответил он. — Я сделал несколько выводов из этого факта.
— И каких же? — спросила Китаи.
— Поскольку женщина выбирает себе мужа на соревновании, она вполне может отвергнуть своего жениха. Если она не желает его, она просто выбирает состязание, в котором он вряд ли победит. Скажем, если девушке из клана Лошади не по нраву жених из клана Волка, она заставит его соревноваться с ней в верховой езде.
В глазах Китаи танцевали озорные искры, но её тон и выражение лица были серьёзными:
— Соревнование проходит перед лицом Единственного. Побеждает самый достойный марат. Это всем известно, Алеранец.
— Конечно, — сказал Тави. — Я сомневаюсь, что Единственный проявляет заботу о своих детях, вынуждая девушек соревноваться с теми, кого они не желают себе в мужья.
— Многие молодые мараты-мужчины не согласились бы с тобой. Но в этом ты почти также мудр, как женщина-марат. Не совсем, но очень близко, — торжественно произнесла Китаи.
— Мне кажется, я припоминаю испытание в соревновании между бесспорно прекрасной молодой девушкой-маратом и глупым алеранским юношей. Это было много лет назад. Испытание проходило в Восковом лесу, рядом с Долиной Кальдерона. Смутно помню, но мне кажется, что молодой человек одержал победу.
Китаи уже было открыла рот, чтобы возразить, но затем призадумалась и невесело рассмеялась.
— Только потому, что молодая леди пожелала этого.
— И в чем же отличие от любой другой девушки-марата, которая желает признать в молодом человеке спутника жизни?
Китаи выгнула бровь.
— В том что… — она склонила голову. — В том что… Его нет.
— Хорошо, тогда в соответствии с законами и обычаями твоего народа, которые я глубоко уважаю, мы женаты уже много лет. Следовательно, ребенок совершенно законен.
Китаи прищурилась, и улыбка пробежала по ее губам.
— Мы не супруги. И пройденное испытание не соответствует брачной церемонии.
— Почему нет? — спросил Тави.
— Потому что оно не задумывалось как таковое! — ответила Китаи.
Тави легко взмахнул рукой.
— Намерения стоят гораздо меньше, нежели последствия от действий, ими порожденные. Ты моя жена.
— Я так не думаю, — сказала Китаи.
— Я знаю, — торжественно произнес Тави. — Но в этом ты менее мудра, чем юный Алеранец. Однако, он должен быть терпелив к редким вспышкам иррациональных эмоций со стороны своей жены. Итак, что по-твоему надо сделать, чтобы испытание соответствовало брачной церемонии?
— Испытание! Не смей даже думать, что… — ее голос затих. — Ой!
Тави удивленно взглянул на нее и стал ждать.
— Ты… — она посмотрела вниз, — Ты действительно думаешь, что ребенок… что все в порядке?
— Почему нет? — спокойно сказал он. В его голосе больше не звучало игривых ноток.
— Китаи, разве играет значение предлог, который мы используем для признания нашего ребенка? Неужели это важнее, чем осознание того, что наш будущий ребенок желанен и любим? Разве не это самое важное?
— Да, — ответила она. Закрыв глаза она произнесла: — Спасибо, Алеранец.
— Тебе не за что меня благодарить, — ответил он, дотронулся до ее подбородка и встретился с ней взглядом.
— Китаи, если у нас будет ребенок, — его голос звучал не громче шепота, — я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить его. Это мой долг. Я не смогу поступить иначе. Таков уж я. Ты понимаешь?
— Я поняла, что ты решил оставить меня в безопасности и отправиться на эту войну один, — нежно произнесла она.
— Я должен, — сказал он, — Китаи, я не переживу, если потеряю тебя. Но теперь может пострадать еще один человек.
Она медленно не моргая покачала головой:
— Я не останусь, Алеранец.
— Но почему?
На минуту она задумалась, затем произнесла:
— Ты помнишь, как я сказала, что наличие или отсутствие ворда для нас ничего не меняет?
— Да, — ответил он.
— А знаешь, почему я так сказала?
— Нет.
Она обхватила его лицо руками и прошептала:
— Смерть для меня ничто, чала. Если мы вместе, она для меня не страшна.
Она прижалась к нему и очень нежно поцеловала его в губы, после чего уютно устроила свою голову у него на плече.
— Быть в разлуке. Вот что действительно пугает меня. Я готова идти в затерянную пустошь, в ужасный город, пройти любой кошмар, чала, лишь бы ты был рядом. Но только не проси покинуть тебя, отправить тебя навстречу опасности одного. Это выше моих сил. Это то, кем я являюсь. И именно поэтому я не сказала тебе о ребенке. Потому что я знаю, кто ты.
Тави тяжело вздохнул, понимая:
— Потому что мы оба недоговариваем друг другу. Кто-то должен измениться.
— Как можем мы остаться вместе перед лицом происходящего? — спросила она. Отчаянье сквозило в простых словах. — Сможешь ли ты уважать меня, если я предам свои убеждения? Смогу ли я уважать тебя, если ты откажешься от своих?
— И сможем ли мы уважать сами себя? — произнес Тави.
— Да.
Тави сделал глубокий вдох. Повисла гробовая тишина.
Шум в лагере вокруг них усиливался, указывая на то, что люди готовы к дневному маршу.
— Я не знаю, что делать, — сказал Тави, — Пока не знаю. Но время еще есть. Я подумаю об этом.
— У меня были недели, — ответила Китаи, — И я ничего не придумала.
— До границ Кальдерона два дня, может больше. Время еще есть.
Китаи закрыла глаза и кивнула. Слезы потекли по ее щекам. Тави почувствовал тошнотворный страх, охвативший ее. Он ее такой не видел.
— Я тут кое о чем подумал, — мягко сказал он. — Сними доспехи.
Она заколебалась.
— Все хорошо, — сказал он. — Сними их.
Она сняла, очень медленно. Тави помог ей снять безрукавку. Она соскользнула с нее.
Затем медленно снял с нее рубашку через верх.
Взяв на руки, он аккуратно положил ее на постель.
Очень мягко, как-будто он мог разбить ее на много мелких осколков льда, если бы двигался не так осторожно, он положил свою руку на ее живот, развел пальцы так, чтобы его ладонь коснулась ее бледной кожи.
Ребенок был еще слишком мал, что увидеть его.
Но он закрыл глаза и еще раз смог почувствовать его присутствие внутри утихающего, контролируемого ужаса самой Китаи.
— Ты чувствуешь? Ты пробовала? — спросил у нее Тави.
— Я не могу, — печально ответила она, — Я подслушала разговор акушерок. Они говорили, что нельзя почувствовать ребенка при помощи фурий, когда он в моем теле. Он слишком похож на меня. А ребенок еще слишком маленький, чтобы начать шевелиться во мне.
— Дай мне свою руку.
Тави взял руку Китаи и переплел свои пальцы с ее.
Он сконцентрировался, и его восприятие девушки внезапно трансформировалось во что-то куда более яркое и детальное, чем можно было достичь с помощью одной только близости.
Он сконцентрировался на ней, а затем на присутствии чего-то крохотного, разделяющего с Китаи свою теплоту и умиротворённость.