окружаем был легкими войсками, теснившими его, как в ящике, и не позволявшими ни одному французскому солдату ни на шаг отлучиться от большой дороги для отыскания себе пищи или убежища от стужи.
Конечно, никогда без содействия линейных сил партизаны не были бы в состоянии преградить неприятелю путь к Калуге, ни обратить его к Вязьме и далее, к направлению, столь впоследствии для него гибельному; но согласимся и в том, что регулярная армия без содействия партизан не могла бы довести неприятеля до того изнурения, до которого он достиг через невозможность найти все то, что необходимо для жизни человека. К несчастью, всякое новое или возобновленное изобретение встречает более порицания, нежели одобрения, и потому все рвение партизан в сию войну навлекло на них одно только негодование тех чиновников, коих оскорбленное самолюбие не простило смельчакам, оказавшим успехи, независимые от их влияния, и наравне с ними занявшим место в объявлениях того времени.
Я сожалею, что недостаток материалов, а еще более близость событий не позволяют отвечать на обвинения и украсить статью сию подвигами наших партизан, обогативших партизанскую войну частными, весьма поучительными примерами. Но если современник принужден молчать, то резец историка не отделит имен Фигнера, Сеславина, Чернышева и Кудашева от великих воспоминаний 1812 года, и поставит их наряду с именами деятельнейших защитников Отечества.
Изложение системы партизанского действия
Превосходство России над европейскими государствами относительно легких войск и соразмерности широты с глубиной ее пространства. Военное устройство каждого государства должно согласовываться с обычаями, нравами и склонностями народными, иначе полководцы обманутся в расчетах своих. Природа непобедима, дорого заплатят те, кои для успеха оружия своего дерзнут преобразовать турков в кирасиры и подчинить их тактическим построениям и оборотам; или обеспечатся в лагере, охраняемом европейцами, одетыми в казачье платье! Все армии между собой равны потому только, что составлены из людей; но учреждение, по коему каждая из них образуется и действует, определяет степени доброты войска, по мере большего или меньшего сближения оного учреждения с коренными способностями, склонностями и обычаями того народа, из которого войско набрано. Что говорю я об армиях и о нациях, то можно сказать и о целых частях света.
В Европе просвещение, а с ним население, умягчение нравов, познание прав собственности, торговля, роскошь и другие обстоятельства суть главные препятствия к введению истинных легких войск в европейские армии. Народ, так сказать, наездничий передает в роды родов способность свою к набегам не через земледелие, художества и торговлю, а через беспрерывное рысканье за добычей среди обширных пустынь, среди ущелий гор или в соседстве и в вечной вражде с горными и пустынными жителями. Самый род войны, о коем рассуждаем мы, носит в существе своем отпечаток чего-то дикого, необразованного и отличается средствами, свойственными одним только ловчим зверям и непросвещенным народам.
В таком положении Азия. Суеверие, ограждая ее от просвещения, сохраняет и поныне в народах, ее населяющих, то беспокойное свойство, которое алчет чужого достояния и питается одной отвагой и случайностями. Все войны, ими предпринимаемые, состоят во внезапных ударах, в неутомимой подвижности и в дерзких предприятиях шумных полчищ наездников. Вызов к бою, натиск, сеча их – все нестройно, безобразно, но быстро, нагло, свирепо!
Штаб-офицер и рядовой Лейб-гвардии Уланского полка, 1812–1814 гг.
Какое устройство соблазнит сих удрученных рабством воинов, дышащих свободно только на поле брани? Кто дерзнет оковать дисциплиной сии кипящие толпы в порыве их своеволия? Аль-Коран, воспрещающий подражания христианам, булат, пустыни и быстрые кони суть союзники их против нововводителей!
Верх совершенства военной силы государства должен бы заключаться в совокупном обладании европейской армией и войсками азиатских народов, дабы первой сражаться в полном смысле слова, а последними отнимать у неприятеля способы к пропитанию и к бою. Но как преклонить дикую необузданность азиатцев к правильному содействию регулярной армии? Одной России, объемлющей треть Европы и знатную часть Азии, предоставлено обладать устроеннейшей армией в свете и с тем вместе владычествовать и над народами одинаковых свойств на войне с азиатцами и подобно европейским войскам покорными начальникам. Я говорю о казаках.
Вековые вторжения племен восточных в недра России через Украину, берегами Днепра, Дона и Урала образовали в южной части отечества нашего народы, принявшие нравы, обычаи и образ действия на войне от племен, с ними враждовавших. Вся часть земли от южных берегов Днепра до берегов Урала, разных родов казаками обитаемая, есть живое доказательство справедливости моего изложения. Правда, что по мере покорения, отлива и рассеяния сопредельных им хищных народов, они уступили всадникам оных в пылкости натисков и в личной ловкости; но, сохраняя еще в достаточной силе и пылкость, и ловкость наездников, чтобы быть пугалищем всей европейской легкой конницы, они превзошли азиатскую в том, что к качествам оной присоединяются чинопослушание, и по воле просвещенных начальников действуют на слабейшие части неприятельской армии, или на те, коих поражение более соответствует цели общего предназначения. Вот истинное войско наездников – наездников не по одежде, не по названию, но по преданию, по воинственным обычаям сородичей, и по неутомимому охранению своей личной свободы и собственности от хищных народов, с ними граничащих.
Но обладая войском, исключительно нам принадлежащим, воинской ли проницательности русских оставлять его без внимания, потому только что легкие войска других европейских государств, составляемые из одного брака пехоты, артиллерии и тяжелой конницы, не имеют и не могут иметь важности, равной с сими тремя коренными частями военной силы? Какой из военачальников наших при первой европейской войне не поднимет легкую конницу свою на черту означенных трех первостепенных частей и через то не усилит себя лишним против других армий орудием?
Польза сего подвига будет тем действительнее, что превосходство России над прочими государствами относительно оборонительного ее положения (я не говорю о наступательной войне; рассуждения о сем роде действия, будучи сопряжены с политическими рассуждениями, не касаются до моего сочинения) ограничивается не одним соединением чрезвычайных легких войск с чрезвычайной армией; оно умножается от необъятной ее местной обширности. Погрузившийся в бездну оной неприятель принужденным находится и удаляться от средоточия средств и пособий своих, и, дабы не увеличивать еще больше расстояния, подчинять все движения свои прямолинейному пути, исходящему от означенного средоточия. Та же местная обширность представляется в другом виде армии и легким войскам нашим: действуя в самых недрах широкого и глубокого основания своего, они обладают полной волей двигаться по оному во все стороны. Посредством искусных или отважных изворотов они всегда могут сохранять свободное сообщение с частью земли, удобнейшей для военных действий, и к тому же еще не опасаться быть ни изгнанными за пределы государства, ни притесненными ко дну или к боковым рубежам оного.
Однако ж надобно и то сказать: не всякому государству удобно допускать военные действия в собственные пределы. Область, подъявшая бремя вторжения, требует не только великого местного простора, но и глубины, соразмерной с шириной поперечника оной. Иначе вторжение обратится в пользу наступательной армии и в гибель оборонительной. Пример сему у нас в памяти. В 1806 году прусская армия, претерпев поражение у границы своей, лишилась сообщения с недром государства, была приперта к морю и положила оружие, потому что глубина Пруссии в отношении к неприятелю, действующему от юга, несравненно короче протяжения ее поперечника.
Сие неудобство не существует в коренной России, и я твердо уверен, что, хотя бы неприятель овладел в продолжение войны или Нижним, или Орлом, или Тверью и тогда бы независимость России осталась непоколебимой: ибо или Арзамас, или Дмитров, или Старица заменили бы Тарутино и французская армия потерпела бы не меньшие бедствия, как те, кои потерпела она от занятия нами сего превосходного стратегического пункта.
И действительно, каким способом неприятель может достичь до той цели, без коей война не что иное, как рыцарское странствие; до той цели, которая состоит не в преследовании повсеместно, может быть умышленно, отступающей армии; не во временном занятии нескольких губерний, а в истреблении до основания противоборствующих ему военных сил и в прочном покорении всего государства? Что предпримет он для достижения сей недостижимой цели? Прибегнет ли он к вторжению в полном смысле этого слова, то есть к движению быстрому, решительному, совокупному, чтобы изумить народ и армию? Но таковой род нашествия полезен тогда только, когда бывает употребляем недолговременно, когда посредством оного можно, так сказать, одним духом загнать противника на дно области, им защищаемой, или припереть его к какой-либо естественной преграде, на одном из боковых пределов театра войны находящейся. Я, кажется, доказал, и 1708, и 1812 годы тому порукой, что сей род войны против России неудобен. Быть может, что неприятель обратится к методическому, размеренному действию? Но тут не менее препятствий. Сколько для сего нужно времени, столь драгоценного в войне против государства, коего недра сами собой неприступны при зимних вьюгах, осенней слякоти и весенней ростепели?
В сих обоих родах действия пропитание войск представляет главные затруднения; оно производится только двумя способами: или армия питается тем, что находит в городах и селениях, на пути ее лежащих; или она продовольствуется посредством магазинов и транспортов, наполняемых произведениями обывателей той области, в коей происходит действие. Но малолюдность и слабое население России, предание огню своей собственности и отлив жителей в леса и дальние губернии противятся первому способу;