Это уж было слишком. Какова наглость?!
В тот же миг в голове у меня созрел коварный план, который я немедленно стала приводить в исполнение.
– Скорее всего, это ошибка, – смиренным голосом предположила я. – Виллемс, наверно, перепутал наши оценки.
– Ты думаешь?
– Я слышала, что так бывает…
– Поди спроси у него.
– Нет, лучше ты. Ты же знаешь Виллемса – если я приду и скажу, что он неправильно поставил мне хорошую отметку, он просто разозлится.
Христа что-то промычала. Прямо она не сказала, что пойдет к профессору. Как же! Она выше таких мелочей!
Но я заранее злорадно потирала руки, предвкушая, как примет ее Виллемс.
Через два часа Христа налетела на меня как фурия:
– Ты нарочно меня подставила!
– О чем ты?
– Виллемс сказал, что ты у него уже была!
– А, так ты к нему все-таки ходила? – невинно спросила я.
– Зачем ты мне устроила эту гадость?
– Да какое это имеет значение? Все знают, что ты у нас по философии первая, а у меня знания поверхностные. Все эти оценки – сплошная чушь. Не понимаю, что ты так волнуешься.
– Дура несчастная!
Она вылетела из комнаты и хлопнула дверью.
– Что там у вас стряслось? – услышала я голос отца.
Ему-то что за дело?
– Ничего, – отвечала Христа. – Бланш задирает нос, потому что у нее по философии отметка лучше, чем у меня.
– Какие пустяки! – сказала мама.
Иной раз пожалеешь, что не родилась глухой, слушать такие вещи – радости мало.
Сессия закончилась, и на другой день Христа уехала на Рождество к родным. Ни адреса, ни номера телефона она нам не сказала.
– Только бы она вернулась! – вздыхал папа.
– Вернется. Она половину своих вещей оставила, – заметила я.
– Да она выше этого! – воскликнула мама. – Не то что ты. У нее по всем предметам оценки лучше твоих, но она ими не кичится. А ты расхвасталась своей философией!
Ну и пусть! Я и не подумала объяснять, что между нами произошло. Мне стало окончательно ясно: что бы я ни сказала, родители все равно сочтут, что права святая Христа.
Антихриста вернется – я знала точно. Не столько ради своих вещичек, сколько ради нас. Она нас еще недограбила. Я не знала, что еще можно сорвать с наших голых скелетов, но она, Антихриста, несомненно знала.
Две недели без мучительницы – райская жизнь! Долгих две недели сладостного покоя.
Ну а родители ныли, как маленькие:
– Кто только придумал эти праздники! Хочешь не хочешь – веселись! Да еще придется идти в гости в тете Урсуле!
Я уговаривала их:
– Да сходим, ничего! Она такая смешная, такие плюхи выдает!
– Можно подумать, тебе сто лет. Молодежь терпеть не может Рождество!
– Ничего подобного! Христа, между прочим, со своими немецкими корнями, обожает Weihnachten![14] И вообще это ее праздник – вспомните, как ее зовут.
– В самом деле! А мы даже не сможем ее поздравить. Она уехала в такой обиде! Знаешь, Бланш, если ты опять получишь отметку лучше, чем она, не вздумай радоваться при ней. Она из неблагополучной среды, у нее комплекс…
Я старалась не слышать эти навязшие в зубах благоглупости.
Тетя Урсула, наша единственная родственница, жила в доме для престарелых. Любимейшими ее занятиями было тиранить персонал и комментировать новости.
– Что у вас у всех такие унылые рожи – прямо покойники! – встретила нас милая старушка.
– Мы скучаем по Христе, – сказала я.
Мне было занятно послушать, что она скажет по этому поводу.
– Что это за Христа?
Отец, едва не прослезившись, описал замечательную девушку, которая теперь живет у нас.
– Она твоя любовница?
– Она ровесница Бланш, ей всего шестнадцать лет, – возмутилась мама, – и она нам как дочь.
– Но за квартиру-то она вам платит?
Отец объяснил тетушке, что это девушка из бедной семьи и мы не берем с нее денег.
– Девчонка не промах! Таких лопухов нашла!
– Ну что вы говорите, тетушка! Девочка приезжает издалека, из восточных кантонов…
– Ах вот что! Так она еще и немка в придачу? И вы не брезгуете?
Бурное негодование. Как можно говорить такие вещи, тетя Урсула! Теперь все по-другому! С тех пор как ты была молодой, много воды утекло! К тому же восточные кантоны – часть Бельгии.
Я слушала и потешалась.
Родители покидали тетушку морально уничтоженные.
– Христе об этом ни слова, ладно?
Да уж конечно. А жаль!
Это было в самый сочельник. Мы, как неверующие, ничего не праздновали. Просто выпили ради удовольствия подогретого вина. Папа вдохнул его аромат и сказал:
– Она, наверное, тоже пьет сейчас вино.
– Наверное, – сказала мама. – Немцы это любят.
Я отметила, что мама даже не уточнила, кто «она».
Оба любовно держали бокалы в ладонях и, закрыв глаза, наслаждались запахом. Я знала, что в корично-гвоздично-лимонно-мускатном букете им мерещится еще один компонент – Христа, а прикрытые веки служат экраном, на котором они видят цветущую девушку в кругу домашних, кто-то играет на пианино, она поет со всеми вместе Weihnachtslieder[15] и смотрит в окно – в ее далекой провинции крупными хлопьями падает снег.
Насколько эти образы совпадали с реальностью, было совершенно не важно. Я диву давалась, как ухитрилась Христа так прочно завладеть душами моих родителей, а заодно и моей.
Хоть я ее и ненавидела, но избавиться от ее власти не могла. Она все время была во мне, я натыкалась на нее ежесекундно. По сравнению с родителями мой случай был еще тяжелее: они хоть любили свою поработительницу.
Если бы и я могла ее полюбить! Тогда мое рабство оправдывалось бы возвышенным чувством. Впрочем, в иные минуты я была недалека от этого: я страстно желала любить Христу, и ведущая к любви спасительная или губительная бездна уже раскрывалась передо мной, но что-то – прозорливость? здравый смысл? – удерживало на самом краю. Или мне не хватало душевной широты? Или мешала зависть?
Я не хотела быть как Христа, но хотела, чтобы меня так же все любили, как ее. Не колеблясь отдала бы я всю оставшуюся жизнь за то, чтобы глаза хоть одного, пусть самого ничтожного человеческого существа загорелись ради меня несказанной силой и прекрасной слабостью, самозабвением, преданностью, радостной покорностью и слепым обожанием.
Итак, рождественская ночь превратилась в ночь Антихристы, хотя ее и не было с нами.
Она снова заявилась к нам накануне Богоявления. Родители обрадовались ей так, что неловко было смотреть.
– А вот и пирог! – возгласила Христа с порога, протягивая пакет из кондитерской.
С нее сняли пальто, умилились ее отдохнувшему виду, расцеловали в обе щеки, пожаловались на то, как долго тянулась двухнедельная разлука, а пирог и золоченые картонные короны торжественно водрузили на стол.
– Отличная идея! – воскликнула мама. – Мы почему-то никогда не вспоминаем про этот веселый обычай[16].
Христа разрезала небольшой пирог на четыре части, и каждый принялся есть, осторожно пережевывая куски.
– У меня боба нет, – сказала Христа, доев свою порцию.
– У меня тоже, – сказал папа.
– Значит, он у Бланш, – уверенно сказала мама, тоже не найдя боба.
Все с нетерпением уставились на меня, ожидая, пока я дожую последний кусок.
– Нет, мне тоже не попался, – сказала я, заранее чувствуя себя виноватой.
– Но этого не может быть! Осталась только ты! – возмутился папа.
– Может, я купила пирог без боба? – предположила Христа.
– Да нет! – сердито сказала мама. – Просто Бланш страшно быстро ест. Я уверена, она проглотила боб и не заметила.
– Если я ем так быстро, то почему же осталась последней?
– Ну, просто у тебя кукольный рот. Как можно быть такой невнимательной! Христа хотела устроить праздник, так мило придумала, а ты все испортила!
– Вот интересно! Если кто-то проглотил боб, то почему обязательно я? Может, это ты сама, или папа, или Христа?
– Христа слишком деликатно ест, чтобы проглотить боб и не заметить! – окончательно разозлилась мама.
– Ну да, а я жру, как свинья, заглатываю оловянных солдатиков и не давлюсь! Но от кого же мне передались такие манеры, как не от родителей? Выходит, вы оба, ты и папа, могли проглотить боб не хуже меня!
– Ладно, Бланш, прекрати эту глупую ссору! – сказала Христа тоном миротворца.
– Как будто я ее начала!
– Христа права, – сказал папа. – Перестань бузить по пустякам, Бланш.
– Все равно наша королева – Христа! – провозгласила мама и надела Христе на голову корону.
– Это почему же? – запротестовала я. – Если все уверены, что боб случайно проглотила я, значит, и корона моя!
– Пожалуйста, раз ты так хочешь, я тебе отдам, – сказала Христа, выразительно закатывая глаза, и с раздраженным вздохом протянула мне корону.
Но мама перехватила ее руку и вернула корону на прежнее место.
– Нет-нет, Христа! Ты слишком добра! Королева – ты!
– Но Бланш права! Это несправедливо! – сказала Христа, как будто хотела вступиться за меня.
– У тебя благородное сердце, – восхищенно глядя на нее, сказал папа. – Но не стоит подыгрывать Бланш, она позорно скандалит.
– Заметь, что начала скандал не я, а мама!
– Да хватит, Бланш! Уймись! – прикрикнула мама. – Сколько тебе лет?
Перед моим мысленным взором вновь предстал газетный лист, заметка в рубрике «Происшествия»: «Шестнадцатилетняя девушка зарезала кухонным ножом своих родителей и лучшую подругу, не поделив с ними королевский пирог».
Христа решила разрядить обстановку и громко шутливо-торжественным тоном произнесла:
– Ну, раз я королева, мне нужен король! Я выбираю Франсуа!
Она возложила корону на голову отца. Он просиял:
– О, спасибо, спасибо, Христа!
– Надо же, какая неожиданность! – проскрипела я. – Было столько претендентов!