Надо искать самому…
И я решил поехать в Полетаево-2. Хотя бы просто присмотреться к месту…
Я выезжал из двора на улицу. И где-то недалеко «выстрелила» выхлопная труба. С некоторыми машинами при российском стремлении производителей бензина разбавлять топливо своей мочой это бывает. А моя рука уже оказалась в боевой готовности, и пистолет щелкнул предохранителем… Значит, организм за время пенсионного расслабления полностью не растерял наработанные реакции. И я еще кое на что годен…
Рабочий день уже близился к завершению, и в это время поток автомобилей на улицах стандартно снижается, словно автомобилисты накапливают силы перед предстоящим стоянием в пробках. И потому город я миновал быстро. И даже остановился на окраине, чтобы пообедать в придорожном кафе, поскольку с утра во рту ничего не было. Потом выдержал экзамен на способность Кима Валерьевича и его людей работать качественно. Меня остановила машина ГИБДД, проверяли и мои документы, и документы на машину, и даже с кем-то связывались, как я понял, через компьютер, проверяя мои права. Скорее всего права и без дополнительной проверки не вызвали сомнения, просто новый компьютер, установленный в ментовской машине, еще не успел ментам надоесть, и им очень хотелось его еще раз испробовать. Права, к моему удивлению, оказались подлинными. По крайней мере так сказал компьютер. Следовательно, куратор работать умеет, и я занесен уже во все списки регистрации и даже, вероятно, имею со своим паспортом избирательное право.
Отыскав без труда поворот на Полетаево-2, что неудивительно, поскольку читать дорожные указатели я умею, я проехал через весь поселок, ничем не напоминающий Полетаево-3, и издали увидел три милицейские машины, стоящие около большого дома на окраине. Эта окраина, по всей видимости, и была той самой деревней, что срослась с поселком. Ехать туда мне особо не захотелось, и я остановился около магазина. Рядом, на аккуратно сложенных почерневших от возраста бревнах, бывших когда-то стеной рубленого дома, несколько мужичков потрепанного вида посасывали из двухлитровой пластиковой бутылки пиво, передавая бутылку от одного к другому и сильно морщась при этом. Приблизившись к ним, я понял, что морщатся они не от пива, а от самогона, запах которого держался устойчиво и неистребимо. Закуску в компании, видимо, гордо презирали…
– Привет, земляки…
Мужички переглянулись и признать меня за земляка не поторопились. И вообще мое присутствие восприняли по-своему:
– Тебе не нальем… – сразу предупредили. – Ты одет хорошо, и можешь сам себе позволить… Но закурить все ж таки дай…
Я чувство юмора оценил.
– Не курю, к счастью… Что тут у вас произошло-то?
– А ты кто будешь?
– Из газеты я…
Поморщились больше, чем от самогонки. Это я могу понять. От современных газет любого нормального человека, пьющего много, пьющего мало или вообще не пьющего, покоробит и уронит головой в унитаз. Профессия журналиста в нынешние времена стала презираемой простым людом.
– А-а… Тогда туда кати… – Старший мужичок, с профессиональными темными прожилками в сизом носу, махнул рукой в сторону ментовских машин. – Там расскажут…
– Там народ, понимаешь, жадный… Новостями делиться не любит… – постучав по предполагаемому погону, сказал я. И достал из кармана сто рублей – по нынешним ценам, как я слышал, как раз пластиковая бутылка самогонки. – У меня с этим народом разговор никогда не получается…
– Что там произошло… – сказал другой. – Обычное дело… Чечена, слава богу, расстреляли… Свои же, кажется… Говорят, два чечена приехали к нашему чечену, собаку стрельнули и его самого… С автомата… Хлоп-хлоп-хлоп… И кладите, как мусульманина, головой на восток…
А у меня в голове, в сторону востока не повернутой, сразу словно бы шестерня начала проворачиваться, при каждом повороте фиксируясь на отдельном имени – капитан Тропилин, капитан Югов, старший следователь Шторм… Последний сюда ездил, двое других знали, что он сюда ездил. Кто-то из них не пожелал, чтобы местный чеченец с кем-то поделился информацией…
Чуть подумав, капитана Тропилина я из списка убрал. Он проявил себя как мой помощник. И нет причин в нем сомневаться. Подумав еще несколько секунд, убрал и капитана Югова, который добраться сюда, похоже, не должен успеть. У него допрос… И вообще он мало информацией заинтересовался…
В списке основным фигурантом остался только старший следователь Шторм… Максим Юрьевич Шторм, знакомый Аркадия Ильича, который не хочет афишировать своего знакомства, как, впрочем, и сам Аркадий Ильич…
Аркадий Ильич… Отчим моей дочери…
Чечены… Убирают свидетелей…
Эти понятия вдруг совместились и вызвали острое беспокойство…
ОЛЬГА РУСИНОВА,
дочь подполковника в отставке
Наверное, я с ума сошла…
Иногда слышу, как мама меня то из большой комнаты зовет, то из кухни… Прислушиваюсь, жду повторного зова, а его нет… Раньше так всегда было… Она звала в первый раз, я слышала и не откликалась, и выходила только после второго… Даже раздражалась, когда она звала, потому что мама чаще всего звала по каким-то пустякам… А сейчас этого не хватало… Так готова была бы сейчас бегом по первому зову броситься… Но понимала при этом, что мне голос только мерещится… Мерещится оттого, что очень хочется его услышать…
Потом в подъезде, слышу, кто-то идет – разговаривают… Опять голос мамы… Голову поднимаю, волосы с ушей убираю, к двери броситься готова… А голоса уже удаляются…
И все-таки… Все-таки… Невозможно это… Верить в то, что произошло, я упорно не могу и не хочу и все жду, когда мама если не позовет, то хотя бы позвонит и скажет что-то… И на каждый телефонный звонок реагирую вздрагиванием.
А звонят часто…
Больше, конечно, Аркадию Ильичу. И из милиции, что-то уточняют, вопросы задают, которые сразу задать не сообразили, и из похоронного бюро, и какие-то его помощники с работы, которые всю заботу и о рабочих проблемах, и о похоронах тоже на себя взяли.
Но и мне звонят тоже… Знакомые, и с работы, из фирмы – все слышали уже, что произошло, потому что наша секретарша в соседнем подъезде живет, а она всегда все первой узнает и всем, как сорока, разносит… Звонят, слова какие-то непонятные и ненужные говорят, я по инерции тоже что-то отвечаю, но никакой благодарности к звонившим не испытываю. Абсолютно никакой… Мне совсем не нужно их сочувствие…
Мне мама нужна…
Живая…
Когда папа позвонил, я сначала, кажется, даже облегчение почувствовала, словно свежего воздуха глотнула, едва-едва из воды вынырнув, – такое странное ощущение было. Это потому что знала, и его вместе с мамой у меня отобрать хотят. Может быть, не так, а может быть, и так же точно, как маму… Отобрать хотят последнее родное, что у меня осталось, и я за это последнее цеплялась… И папину просьбу выполнила, когда Аркадий Ильич в магазин уходил. А потом, в какой-то момент, мысль дурная в голове взбрыкнула, и даже обозлилась на папу – как он может о чем-то другом думать, когда мамы не стало… Потом подумала немного и успокоилась… Папе сейчас нужны как раз трезвый ум и ясная голова, чтобы опровергнуть глупейшие обвинения, которые против него выдвигают, и остаться моим… Если я ему не помогу, то кто же поможет ему моим остаться…
А Аркадий Ильич…
Честно говоря, мне стало трудно ему в глаза смотреть после того, как я в его записную книжку заглянула. Словно я за ним в замочную скважину подсматривала и что-то нехорошее увидела, стыдное… Непонятно, конечно, откуда у него в записной книжке телефон этого следователя. И совсем не показалось мне, что встретились они, как давние знакомые. Впрочем, что я тогда увидеть могла? Я вообще ничего не увидела… Меня словно и не было там… Все, как во сне, как в тумане… Как в представлении по чужим рассказам… Я даже не помню, как они поздоровались, потому что смотрела же я, конечно, не на Аркадия Ильича…
Но и папу Аркадий Ильич к следователю адресовал совсем не так, как адресовал бы к своему знакомому. Это уже на моих глазах было… Слова вроде бы простые говорились, но не таким тоном, как о знакомых говорят. Знакомым обычно еще и привет передают или еще слова какие-то. А здесь – ничего, просто номер продиктовал…
А запись эта… В записной книжке… Она совсем другой ручкой сделана. Последние записи все – той ручкой с золотым пером, что Аркадию Ильичу на юбилей подарили. Чернильная ручка, дорогая. А предыдущие записи сделаны обыкновенной, шариковой… Тоже дорогой… Он любит дорогие ручки… Но не чернильной…
Так день проходил, медленно, вяло, без чувства времени… Чувство времени пропадает, когда не ждешь какого-то определенного часа, всегда пропадает, это я знаю… Когда Аркадий Ильич меня обедать позвал, я из комнаты вышла, за стенку придерживаясь, потому что ноги меня носили неуверенно, посидела на кухне перед тарелкой, но даже ложку в руки не взяла.
– Тебе обязательно нужно поесть, обязательно… – настаивал Аркадий Ильич.
Он умеет говорить голосом, внушающим строгую обязательность. Но сейчас на меня это не подействовало. Даже протест вызвало.
Пусть и обязательно, хотя это вовсе не обязательно, а если не лезет ничего, то и есть не можешь… В горле спазм комом стоит. Проглотить кусочек – невозможно… И не понимать этого он не может… Он же тоже переживает… Не так, как я… Как я, ему не дано переживать… Он по-своему переживает… Тем не менее ест и не поперхнется…
– Не могу, – сказала я и, не дожидаясь дальнейших умных и нудных уговоров, ушла к себе в комнату. Уговоры всегда бывают нудными, особенно если выглядят умными, и сильно утомляют. А я и без того сил не имею, и совсем утомляться не могу… Уже некуда мне дальше утомляться…
Но он заботливый… Чай мне в комнату принес. Заварил специально тот, который я люблю. Зеленый, с цветочными добавками. Мне его мама из Москвы привезла. Шарики какие-то, а не обычные сухие лепестки. На конфетку похоже… Но чай вкусный, и мы с мамой его пить любили… Она, правда, для себя другой привезла, без цветов, а мне с цветами… Но у нее тоже чай был шариками… На чашку кладется один шарик…