Ирвин помолчал, затем продолжил:
– Кошмары снял Тэйт – его дар прорезался рано. Не представляю, что было бы со мной, Мэй, если бы мои родители сгорели наяву. Я могу лишь восхищаться вашей стойкостью. Вы потеряли родину, дом, семью – и нашли в себе мужество жить дальше.
– То, что вы считаете мужеством, в Орлисе называли бездушием. – Я взглянула в его глаза, прозрачные, словно чистая вода в роднике. – Разве до вас не дошли слухи о кирейке, у которой вместо сердца камень?
– Я не слушаю сплетни, – отмахнулся Ирвин. – О стихийниках тоже болтают гадости, разве что никто не посмеет высказать это одарённому в лицо – чревато последствиями. Расскажите мне о вашем детстве, Мэй. С кем вы дружили, чем увлекались, кто учил вас языкам?
– Вам это правда интересно?
– Ещё как, – улыбнулся он. – А потом я поделюсь своими детскими шалостями. До Кагара два часа, вот увидите, мы приедем добрыми друзьями.
– У меня было очень счастливое детство. – Я повернулась к окну. Солнечный диск резал взгляд, но теперь для слезящихся глаз появилось оправдание. – Любящие родители, заботливый старший брат, множество подруг. Я росла книжным ребёнком, рано научилась читать, однако находила время и для игр. В нашем доме часто жили гости из других стран – друзья и партнёры отца, их жёны, дети, все они говорили на разных языках. Когда ты с рождения слышишь чужую речь, легко запоминаешь слова. Мы с Лайдом даже не замечали, как переходили с одного языка на другой – фраза на нейсском, другая на катизском, третья на гидарском. Восемнадцать лет – словно один чудесный день. Подарки, наряды, развлечения. Папа с мамой не отказывали мне ни в чём, баловали и чересчур оберегали от реального мира. Я хорошо знала языки и древнюю историю, только оказалось, что этого слишком мало, Ирвин. Меня не подготовили к тому, с чем я столкнулась, и выжила я лишь чудом.
***
– Мэй, девочка, проснись! – раздался над ухом голос тёти.
– Ещё полчасика, – сонно протянула я, но она не унималась.
– Вставай, Мэй! Вставай!
Я открыла глаза. Спальню освещал фонарь в руке тёти – стеклянный шарик, внутри которого переливался знаменитый гидарский огонь. Эти светильники не требовали подпитки и никогда не гасли окончательно – достаточно было встряхнуть посильнее, и свет разгорался вновь. Стрелки часов на стене слились в одну вертикальную линию остриём вниз.
– Тётя, половина шестого! Зачем ты меня разбудила?
– Надо уезжать, Мэй, – синие глаза были непривычно суровы.
– Куда? – растерялась я.
– Подальше отсюда. – Тётя кинула на кровать мои тунику и лосины, распахнула шкаф, нагнулась, перебирая обувь. – Сначала в Дао́рр, потом… потом решим. Здесь оставаться опасно.
– Ты что? – рассердилась я. – Какой Даорр? Сегодня приезжают Лайд и папа с мамой!
– Они не приедут, – тётя прятала лицо.
– Почему не приедут? Ты получила письмо?
– Не я, – она вытащила из шкафа ботинки и пальто. – С леттой Арилéйн только что связался сын, он живёт в столичном пригороде… жил. Огория в полночь открыла тоннель и перебросила войска к нашей столице, гидарские стихийники сожгли Лиорр… Да одевайся ж ты, Отрешённого ради!
К тунике я не притронулась.
– Что значит сожгли?
– Тебе не пять лет, Мэйлин. – Тётя выпрямилась. – Ты знаешь о силе гидарского огня. На месте нашей столицы теперь пустой город. Там не повреждён ни один камушек – и не единого живого существа на несколько часов пути вокруг. Мгновенная смерть. Нам в Куарре так не повезёт, нас захватят войска. Возможно, они уже близко. Мне не страшно, я прожила долгую хорошую жизнь, да и не польстится на меня никто. Другое дело ты.
Я никак не могла ухватить смысл тётиных слов. Гидарский огонь, мёртвый город, родители не приедут… И вдруг в груди словно лопнула сжатая пружина, которая разорвала внутренности нестерпимой болью.
– Тётя, они погибли?! Они все погибли?! Мама, папа, Лайд!
– Тихо! – маленькие сильные руки встряхнули меня. – После, Мэй. После всех оплачем. Сейчас на это нет времени. Одевайся, я заведу везиль. Если есть деньги, бери с собой, но больше ничего, поняла?
Кивнула, дрожащими руками натянула бельё, тунику, лосины, зашнуровала ботинки, застегнула пальто. Переложила в карман монеты, из ящика стола забрала мамин подарок на восемнадцатилетие – цепочку с подвеской в виде знака бесконечности, вписанного в треугольник, символ Отрешённого. Надела на шею, шепча молитву. Кровать заправлять не стала, спустилась вниз, в пристройку, где уже тарахтел, разогреваясь, везиль – ещё дядин, старенький, но надёжный и мощный. В двух огромных фонарях тоже бился гидарский огонь, беспощадный и равнодушный к тому, как и для чего его используют. Села на переднее сидение рядом с тётей. По щекам текли слёзы, которые не приносили облегчения. Мама, папа, Лайд…
– Мэй, это слабое утешение, но запомни мои слова. – Тётя натянула нитяные перчатки, чтобы руки не скользили на управляющих рычагах. – Мёртвых не вернёшь, но живые должны жить. Бороться до конца, не сдаваться, не опускать руки. Дáймар не зря отправил тебя ко мне – он знал, что я сделаю всё, чтобы ты уцелела. А теперь плачь, Мэй. Плачь. Пока человек способен плакать – он ещё надеется.
Она резко дёрнула рычаг хода, и везиль покатил по ночной дороге, освещая себе путь прокля́тыми гидарскими огнями.
***
В Кагар мы въехали в сумерках, хорошо, что фонари в городе уже горели. Ирвин достал карту и пересел к Дирину, вдвоём они отыскали нужный дом в центре города. Столичного проверяющего здесь ждали, навстречу сразу высыпало несколько человек, среди которых выделялся тучный летт в бархатной куртке. Летт тараторил что-то неразборчивое и увёл Ирвина в дом. Я спрыгнула на мостовую и прошлась, разминая ноги.
– Засуетились, – фыркнул подоспевший Дирин. – Сейчас устроят показательное представление, почище, чем в рексорском Большом театре. Лучшие комнаты, торжественный ужин, отборное вино, потом девицу в неглиже подсунут… Простите, летта Мэйлин!
– Что, и в Орлисе подсовывали? – понизила голос я.
– А то ж! – Дирин склонился к моему уху. – Сразу двух – одну Ирвину, вторую летту Тэйту. Приграничное, мол, гостеприимство. Ага, так и поверили! Это они пытаются ублажить проверяющего от Совета управителей, чтобы ничего лишнего в столицу не отписал. Ничего, Ирвин умеет их на место ставить, не глядите, что он всегда вежливый.
Я вспомнила летта Тувора, рассуждающего о нравственности в его городе, и ухмыльнулась.
– Дирин, а почему в Орлисе вы не жили вместе с леттами Гирел?
– По поручению ездил, в Дери́с. В поездках я в основном водитель и охранник, Ирвин сам справляется, а летту Тэйту помощники не нужны. Кстати, где он?
– Спит, – в шутку предположила я.
– Скажите ему, что мы приехали, – попросил Дирин. – Вон уже чемоданы разгружают, мне нужно везиль с улицы убрать, а то он всю дорогу перегородил.
Ответить: «Не пойду, Тэйт меня терпеть не может» я постеснялась. Залезла в салон, постучала в закрытую дверь, подождала минуту и постучала снова, уже громче. Тишина. Осторожно потянула ручку, заглянула. Целитель действительно крепко спал – на животе, лицом в подушку. Шнурок, стягивающий волосы, развязался, и светло-пепельные пряди рассыпались по плечам. Рубашка сбилась, обнажив полоску смуглой кожи между белой тканью и поясом брюк. Я замерла в нерешительности. Выручил меня вернувшийся Ирвин.
– Ох, ну надо же! – добродушно возмутился он и без всякого пиетета потряс острое плечо. – Просыпайся, спящая красавица, твой суженый здесь.
Тэйт завозился, приподнялся на локте, огляделся и потянулся.
– Что, Ирви, уже?..
– Уже, уже. Поднимайся, летт Тегéр зовёт нас ужинать. Поешь – и спи дальше.
Я отступила и незаметно выскользнула наружу: не хватало ещё попасться целителю на глаза в такой интимный момент. Нужно вообще пореже с ним сталкиваться, раздобыть где-нибудь книгу и не выходить из комнаты.
– Мэй, прошу, – Ирвин подставил мне руку. – Я познакомлю вас с хозяином дома.
Дом летта Тегера ничем не отличался от хором летта Гивора. Два этажа, широкая лестница посередине, резная деревянная балюстрада, толстые ковры и роскошные люстры, которые сейчас сияли в полную мощь. Летт Тегер при ближайшем рассмотрении выглядел ещё толще, двойной подбородок и вислые щёки портили когда-то приятное лицо. Ирвин представил меня как свою помощницу, Тегер скользнул по моим лицу и фигуре оценивающим взглядом и, несомненно, записал в любовницы. Тем не менее он подобострастно поклонился и поспешил заверить, что счастлив принимать нас в своём доме. Ирвин проводил меня в комнату – небольшую, зато с отдельной ванной и уборной, слуга занёс мою сумку.
– Моя спальня слева от вашей, справа спальня Тэйта, за ней комната Дирина. Ужин через четверть часа, я зайду за вами, – улыбнулся мне Ирвин. – Осваивайтесь, Мэй, мы задержимся в Кагаре дней на пять, не меньше. Нас с Тэйтом вы будете видеть редко, зато Дирин целиком в вашем распоряжении. Он славный парень, хотя порой и излишне болтлив, и в его компании вас никто не посмеет задеть.
– Дирин очень приятный человек.
«В отличие от некоторых», – мысленно докончила я.
Переодеваться я не стала, лишь умылась, причесалась и разложила вещи. Выглянула в окно: тихая пустая улица с цепочкой фонарей, тёмные дома – в приграничье ложились рано, тающие кружевные силуэты деревьев. В небе половинкой серебряной серёжки повис месяц – молодой, тонкий. Если не знать, что это не Орлис, можно подумать, что никуда не уезжала. Никаких отличий – такие же приземистые кирпичные домики с острыми крышами, те же тишина, покой и умиротворённость.
Ирвин оказался точен. Столовая поразила меня пышностью: роспись на потолке, стены, затянутые пурпурным катизским шёлком, облицованный мрамором камин и знаменитые на весь мир полупрозрачные фарфоровые вазы из Киреи. Не хотелось думать о том, что, возможно, они вывезены из Лиорра, из домов погибших в гидарском огне людей. Ужин тоже подали великолепный, под стать обстановке. Я проголодалась и ела с удовольствием, Дирин и Ирвин не отставали, даже Тэйт, как оказалось, обладает неплохим аппетитом.