А потом наставник кланялся нам.
Мы ему.
И расходились.
После дня рождения наставник, видимо, убедившись в наших теплых чувствах, стал снова рассуждать про разные вещи.
Я никак не могла решиться уходить во время этих бесед: вот только что мы махали руками и терли себе уши, все было чудесно и весело, теперь все сидят, отдыхают и слушают, и вдруг я встану и пойду, проявив неуважение к людям, неуважение к наставнику. Сестру брошу — и пойду домой одна, так что ли?
Я старалась отвернуться и думать о чем-нибудь своем. Но получалось плохо — все равно ведь слышишь. А есть вещи, на которые очень сложно не откликаться. Например, если ты выкормила двоих детей и прекрасно знаешь, как оно и что — и тут тебе начинают объяснять, как правильно это делать, что лучше для ребенков. А ты уже опытным путем поняла, что все наоборот, и то лучшее, к чему призывает наставник, давно пройдено, ты отказалась от этой дороги с младшим сыном, потому что видела, сколько мучений она доставила старшему.
Есть очень простые знания. Но которые многим кажутся неправильными. Их учили по-другому, а возможности сравнить у них не было. Младенца, особенно новорожденного, нужно кормить тогда, когда он хочет, а не тогда, когда ты думаешь, что ему нужно поесть. Если он хочет есть ночью — его нужно кормить ночью. Столько раз, сколько потребуется. Это не капризы, это необходимость. Когда он наберется сил, сам дорастет и до спокойного сна, и до больших перерывов между кормлениями.
После такой беседы я не выдержала, написала наставнику, что мой личный опыт выкармливания детенышей грудным молоком, расходится с тем, что он говорит и к чему призывает.
Он, как всегда, промолчал, не ответил.
На следующем занятии у меня сильно разболелась голова. Так иногда бывает, когда что-то в шее зажмется. Или на погоду. Опытному костоправу достаточно пальцем нажать в нужном месте — и боль уходит. Но зачем далеко ходить, когда у нас есть наставник? В перерыве между занятиями начинающих и продолжающих, я подошла к нему и спросила, может ли он помочь: голова болит.
Он охотно откликнулся, придерживая меня спереди левой рукой, начал проминать мои шею и плечи правой, долго и тщательно. Руки, как всегда, у него были волшебными, приносящими покой и тепло. Было слышно, как бьется его сердце.
— Ты что, терпишь что ли? — вдруг перешел на "ты" наставник. — Я тебе болевую точку на руке продавливаю, давно орать должна.
Боли в руке я не чувствовала.
— Нет…
— У тебя плечи зажаты так, словно ты мир на них держишь, — сказал наставник. — И каналы забиты. Так не надо.
— А как надо? — спросила я удивленно. Я-то думала, что у меня наоборот, все расслабленно после занятий, мы ж только и делаем, что раскрываем эти самые загадочные каналы и расслабляемся, расслабляемся, расслабляемся.
— Перестань пытаться сделать все дела на свете, дай им волю и себе тоже, — посоветовал наставник.
Я поблагодарила его за помощь — головная боль утихла.
Сделала пару шагов к выходу, и ойкнула:
— Ой, наставник, вы будете смеяться, но теперь у меня попа болит!
Продолжающие ученики радостно заржали.
Наставник улыбнулся:
— Ничего удивительного. Пройдет.
И, правда, прошло.
Видимо, после занятия наставник перестал меня бояться, и ближе к полуночи прислал коротенькую записочку — ответ, где было написано, что каждый живет в своем мире. И пририсован цветочек.
Я так обрадовалась, что у нас установились доверительные отношения, он перешел на ты, он стал давать мне советы, и, похоже, он понимает, в чем кроется беда.
И написала ему, что да, мы живем в разных мирах. Но мне очень хотелось бы хоть немного эти миры сблизить, если это возможно. Потому что очень сложно жить, когда при взгляде на человека завораживаешься, от рук таешь, а от слов его же волосы на голове встают дыбом.
Я написала, что понимаю — у нас за одними и теми же словами стоят разные понятия. Возможно, наставник говорит одно, а я слышу совершенно другое. Миры совершенно разные — но когда так происходит, люди садятся рядом и разговаривают.
Как друзья.
Не как гуру и ученики.
Не спеша, выясняют, как именно каждый понимает то или иное слово. Сближают миры, строят мостики, учатся понимать друг друга.
И только после этого, можно слушать — и слышать.
Но я же не могу отвлекать наставника во время бесед! Он же разговаривает с людьми, они заплатили за это время. И мои беды — это не их беды.
А я пока пытаюсь одна хоть как-то разобраться в том, что говорит наставник. Вот, нашла про веды книгу гуру Дандакара, читаю. Как дура, делать мне вот больше нечего.
Это было такое счастье, такое облегчение — наконец-то откровенно сказать о том, что мучает, о том, что мне плохо во время его речей, что просто необходимо обговорить какие-то основные вещи, чтобы когда один произносит "котел", второй не слышал "сундук" и наоборот. А если ничего не получится, мостик не выстроится, то вежливо объяснить наставнику, что я не могу слушать его речи, и хотела бы, да не могу, пусть уж он меня извинит и не обижается. Я буду уходить с бесед.
Запечатала записку и отправила за Реку.
Глава тринадцатаяМОНАХ СНИМАЕТ ОДЕЖДУ
На следующее занятие наставник опоздал.
А появился, прикрываясь как щитом девушкой, с которой спал. Мы уже и подзабыли, как она выглядит, так давно ее не было.
Время от времени поглядывая в мою сторону, повел занятие.
Есть вещи, которые нюхом чувствуешь.
Когда тянет гнилью. И страхом.
Ни о каком доверии со стороны наставника и речи не шло.
Я отзанималась и ушла на Гору.
Сердцем чувствуя, что никакого ответа на мое письмо не будет. И никаких разговоров не будет.
И не понимая — чего он испугался?
Чего он ТАК испугался?!
Какие черви в нем закопошились, что за страхи выгрызают его изнутри?!!
Бесповоротно рушилось все то, что было с трудом восстановлено после Празднования Темных Дней.
Я был полностью сбита с толку.
Мне, конечно, лестно видеть, как меня боятся, но я совершенно не гожусь на роль обуянной похотью прелестницы, которая пытается использовать любой повод, чтобы дорваться до наставника, живущего счастливой семейной жизнью с молодой женой, и изнасиловать его жестоко и сладострастно.
И я, и наставник, это прекрасно знаем. Он собственными глазами видел мою семью, моего мужа, моих детей. Я ему все показала, потому что скрывать мне было нечего. Он проигрывает моему мужу по всем статьям, если уж перечислять по порядку: он ниже на пару голов, он не так красив, он отвратительно образован, он скучный собеседник во всем, что не касается его учения. Да и в том, что касается его учения — он не собеседник, он проповедник, он же не слышит других людей. Он живет за Рекой с мамой. Он так и не пригласил нас в свое жилье — соответственно, похвалиться ему нечем, иначе давно бы позвал всех в гости. Он меня не любит и уж, конечно, не бросит все силы к тому, чтобы сделать меня счастливой — а я, знаете ли, привыкла, что мне окружают люди, которые любят меня и балуют. Я даже плавать не умею — а зачем? У меня муж прекрасно плавает и моя задача состоит лишь в том, чтобы догрести до него, обхватить могучие плечи, и наслаждаться купанием.
Наставник мне даром не нужен. Он это знает.
Он знает, что между нами установлено расстояние, и более того, это расстояние установил он сам, напрягаясь при моих попытках приблизится, но сразу заводя разговоры о доверии и прочей лабуде, как только я пыталась отойти подальше.
Он знает, что я отнюдь не стремлюсь упасть в его объятия, более того, я всячески этого избегаю. Настороженность по отношению друг к другу у нас взаимная.
Почему он так странно себя ведет?
Но раз такой ответ — хорошо, возвращаемся к началу. Я пришла осенью на занятия, чтобы укрепить спину. Вот этим я и буду заниматься все оплаченное мною время.
От неприятных переживаний живот скрутило узлом.
А у сестры так болело плечо, что она, бросив все дела, пошла к костоправу.
На следующее занятие я брела, нога за ногу, одна.
Мне не хотелось туда идти.
Но денег было жалко. Это были деньги моей семьи, вынутые из кошеля, чтобы у мамочки не болела спина.
Именно в этот день, не раньше и не позже, по пути меня нагнал наставник. Один.
И сообщил:
— Вы плохо выглядите.
Вообще-то он тоже был отнюдь не красавец. Даже в годы молодости. А сейчас, учитывая его постоянные занятия и неустанные призывы к счастью, должен выглядеть раз в десять лучше, чем был. Или в сто.
И мы опять перешли на "вы", как интересно. А по какой тогда причине, без всяких поводов с моей стороны мы во время проминания шеи так сблизились до дружеского тыканья мне, ведьме, и практически объятий при всем честном народе? Что это за странная непоследовательность?
— Живот болит, — чистую правду сказала я.
— Это вы неправильно питаетесь, — объяснил наставник. — У нас есть прекрасные средства, помогающие перевариванию пищи.
— Я не сомневаюсь, что у вас есть прекрасные средства, помогающие перевариванию пищи, — равнодушно подтвердила я.
Разговор затих.
Я не собиралась его поддерживать, пока наставник прямо не ответит на мое письмо, как это принято у сильных. Пусть скажет мне в лицо — если он не хочет со мной поговорить. По понятиям. В силу каких причин — это сугубо его личное дело, мне эти причины не интересны. Я вежливо попрощаюсь и уйду. Мне есть чем заняться, я ведьма.
Если же будет продолжаться эта игра в "ничего не было, а я продолжаю вести вас к счастью", я выйду из игры точно так же, как в нее вошла.
Если ведьма спрашивает, лучше честно ответить.
Мы должны были уехать на неделю из Зимнего Города проведать родственников.
Это было достаточное время для того, чтобы наставник определился, хочет он видеть меня на своих занятиях или не хочет.