Сволочи, какой сон обрубили! Сейчас бы досмотрел, проснулся, записал – и готово.
– Что там? – проворчал я, не открывая глаз.
Ощупал вокруг себя «кровать». Да, я все еще лежу на телеге с соломой, над которой натянут полог. Рядом лошадка меланхолично жует овес из торбы. На дворе ночь, недалеко от нас горят два костра. Один – у рогаток, другой – перед телегой. Сидят, курят трубки солдаты.
– Господин Баталов, там какой-то шум! – Надо мной навис Авдей Пуговкин.
Усы «актера» топорщились, изо рта пахло водкой. Ну ясно, пока я спал, охрана приняла по сто граммов. А может, и поболее.
– Встаю.
Я сел в телеге, потянулся. И зачем я только подписался на этот блудняк с холерными заставами? За сутки мы не нашли ни одного больного! Наверное, из-за городских денег. Ну и ради уважения в глазах Зубатова, который вдруг воспылал антишпионажным рвением, затормозил статью о стрептоциде в немецкий журнал. Дескать, это же военно-медицинский секрет, сколько раненых может себе вылечить наш потенциальный противник… Конкретных имен названо не было, как и не было ответа на банальное возражение: вся формула прописана в патенте, который уже два месяца как зарегистрирован. Бери и записывай себе в шпионскую тетрадку.
Так и не переубедив Зубатова, я плюнул, махнул рукой. Опубликуем в отечественном медицинском журнале, а там редакция пусть с охранкой сама разбирается, если появятся иностранцы. Мне же гораздо интереснее, кто стукач. Ведь кто-то набарабанил на Мясницкую насчет статьи. Моровский? Я его припряг для оформления. Или от Келера утекло?
– Где шум? Я ничего не слышу.
Треск костра, вопли пьяных у трактира… Хитровка оказалась не столь страшна, как ее описывали. Ну, нищие и бомжи, какие-то криминальные персонажи вдалеке бродят. Но у нас были солдаты с ружьями, вокруг заставы царили тишь да гладь.
– Да вон стоит, стонет. Смотрите!
Понятно, что чудесный сон ушел безвозвратно. Помню, англичанину какому-то приснились стихи необычайной красоты, он проснулся, сел записывать, тут приперся какой-то крендель и начал стучать в дверь. Поэт пошел открывать, оказалось, ошибочка. Вернулся, а стишки тю-тю. Уже ничего не помнит. До сих пор не понимаю, как он того урода не пошел убивать.
Я взял головню из костра – фонари на Хитровке были все разбиты, – подошел к рогаткам. Поднял выше. Ага, и правда какой-то мужик стоит. Огромный, косматый, бородатый. Через все лицо багровый шрам. Одет в штаны, черную рубаху. Держится лапищами за грудь возле сердца. И покачивается так с ноги на ногу. Ой, да он еще и босой!
– Ты кто? Как тебя звать?
– Жиган я. С-с… румянцевского дома. Ножом меня пырнули, бл… дети!
Мужик открыл руки, и за моей спиной охнул кто-то из солдат. Фельдфебель – вслед за ним. В грудь в районе сердца был по рукоять воткнут нож.
– Как же ты еще жив-то?
Ответа мне никто не дал. Жиган, оставляя за собой кровавый след, подошел к рогаткам. Покачнулся. Мы с Пуговкиным его подхватили под руки, всем коллективом уложили на телегу. Рубаха была вся мокрая от крови, дышал бородатый с какими-то булькающими хрипами. Скорее всего, у него еще до кучи гемопневмоторакс.
Фельдфебель схватился за нож, я оттолкнул его:
– Ни в коем случае! Сразу изойдет кровью. Впрягайте лошадь, повезем ко мне в клинику.
Упускать такую возможность проверить моих врачей в настоящем деле? Да ни за что на свете!
По приезде крикнул дворника, велел будить докторов. В приемный покой внесли и положили на кушетку Жигана. Скоро возле него собрался местный микроконсилиум: Моровский, Малышев и примкнувшие к ним медработники среднего звена. Народ выглядел помятым и не торопился просыпаться.
– Доклад! – рявкнул я, надевая халат и перчатки.
Я их выучу настоящей дисциплине. Зверюга-сержант из кино про цельнометаллическую оболочку покажется замечательным парнем. Увидели главврача – стойка смирно, выпучил глаза – и доклад. Не иначе.
Моровский ожил первым. Пощупал пульс, надел манжету, измерил давление. Потом послушал легкие, постучал.
– Давление восемьдесят на тридцать, пульс сто тридцать, температура тридцать пять и девять, частота дыханий – тридцать! Уровень жидкости в левом легком примерно до средней подмышечной линии!
– Срочно готовить к операции! Бегом! Шевелимся! Кто операционная сестра?
– Давыдова, – шагнула вперед дежурная.
– Стол накрывайте! Реечный ранорасширитель обязательно! А вы, Вацлав Адамович, готовьтесь ассистировать. Посмотрим, чего вы стоите в деле!
Если Жиган до сих пор жив, значит, не все так у него и плохо. Сколько было случаев, когда не только сердце нож не задевал, но даже пуля мозг не находила.
– Андрей Германович, вы тоже с нами, – распорядился я. – Будьте готовы установить дренаж плевральной полости.
Пока мы готовились, пострадавшего уже раздели, помыли и даже побрили грудь. А как же, у нас все по высшему классу. Вон, перед входом висит афишка с расценками, мимо не пройти. Зашел в операционную без холщовых бахил – рубль. Забыл маску – два. Волосы не прикрыты – тоже пара целковых. И так далее. Главное, никому объяснять не надо! Сознательные все поголовно стали.
– Ну что, Вацлав Адамович, приступим помолясь, – пригласил я ассистента, когда анестезистка дала наркоз, и мы все дружно перекрестились. – Надеюсь, успеем. Вы только запоминайте все, статью не мне писать.
Разрез у нас простой, по пятому межреберью. И нечего считать, вон, ориентир есть – сосок. Начинаем от края грудины и, не стесняясь, ведем до передней подмышечной линии. Нам тут нужен широкий доступ, а шрамы… говорят, украшают мужчину. Хотя по лицу этого Жигана не скажешь. Образина еще та… Ладно, главное, чтобы живым остался.
Кожа сначала, сосудики перевязали, теперь мышцы… плевра… Готово. Ранорасширитель ставим рукояткой к подмышке, мешаться не будет. Края разводим – и вот оно, искомое! Лезвие торчит в сердце, не ошиблись. Да и трудно в таком месте во что-то другое попасть.
– Рассекаем перикард, господин Моровский, – показал я скальпелем. – Диафрагмальный нерв видите?
– Д-да, – промычал граф.
– Три вдоха, глубоких, полной грудью! Быстро! Готов?
– Никто… – прошептал ассистент.
– Пафос потом, – оборвал я его. – Некогда сейчас, работаем! Разрез перикарда параллельно нерву. – Я рассказывал и резал. – Тут у нас ожидаемо имеется кровь. Сушим! Обратите внимание, как нож шевелится при сердцебиении!
Зрелище было еще то! Народ в операционной конкретно так побледнел. Зато фотограф Вика щелкала кадр за кадром для истории. А я и не догадался.
– Лезвие в левом желудочке, рана примерно три сантиметра. Готовим четыре… нет, лучше пять круглых иголок с нитью! – скомандовал я Давыдовой. – Сейчас все будем делать очень быстро. Все поняли?
Про операцию я только читал. Много раз. Технически ничего сложного. В Великую Отечественную простые врачи в медсанбатах ушивали ранения миокарда, и процедура чем-то выдающимся не считалась. Поэтому, наверное, у меня никаких сомнений сейчас не было. Просто сделаю – и все. Выживет? Хорошо. Ну а нет, так нет. Все, как говорится, в руке Божьей.
– Салфетку, – протянул я руку, и искомое оказалось там в тот же миг.
Рукоятку обмотали сверху, конечно, нечего нам над операционным полем грязь сыпать. Но лишнее не помешает.
– Так, внимание. Я тяну лезвие, вы, – кивнул Моровскому, – зажимаете рану. Здесь и здесь, – показал я. – И в моей правой руке уже иглодержатель, а в левой – пинцет. Поняли? Давайте!!! Так… На рану три шва… Смотрите, Вацлав Адамович, чтобы эндокард не вовлекать. Затягиваем в диастоле… Все! Контроль!
– Сухо, – отозвался ассистент.
– Ставим дренаж в перикард… накладываем на него редкие швы… Не частить, господин Моровский! Андрей Германович, готовимся устанавливать дренаж по Бюлау! Показатели!
– Давление девяносто на пятьдесят, пульс сто двадцать, – доложил Малышев.
– Господа, поздравляю всех с успешной операцией. Ушивайте рану, Вацлав Адамович. Стул мне дайте, что-то устал я.
А все-таки здоровый мужик этот Жиган, метра два, небось. Кулаки, наверное, как голова моя. Лицо простое, не злое. Из крестьян, что ли? Кто ж его так? Известное дело, позарились на заработок или на вещи. Ох, Господи, дай силы изменить, что я могу, дай мужество и душевный покой принять то, что изменить не в силах, и мудрость отличить одно от другого…
Премию, что ли, выписать участникам? Первый раз ведь в истории, тут граф прав был. И Вика кстати со своим фотоаппаратом, сейчас всей операционной бригадой вместе с ножом…
Не иначе как в ознаменование столь выдающегося события нас порадовали грядущим посещением высочайшего лица. А как же, проходя мимо такие люди визитов не наносят. Все должно быть подготовлено. Все на местах, в чистом, выбритые и празднично одетые. А то вот так решит посетить это самое лицо внезапно – а начальства на работе нет, дворник пьяный, на крыльце нижние чины ругаются матом, а потом этими же руками махорку курят! Поэтому мне телефонировали из канцелярии и предупредили, что в завтра в десять утра нас посетит великая княгиня Елизавета Федоровна, супруга генерал-губернатора, и сопровождающие ее лица.
Ну разумеется, все подорвались. Носились как наскипидаренные, выполнили пятилетку в три года и сразу четыре субботника. Все отскоблено и отмыто до блеска, даже окна как новые. Косынки и фартуки медсестер постираны и открахмалены до синевы, как и халаты и шапочки у врачей. Наглажены так, что о складки порезаться можно. Траву бы еще в зеленый цвет покрасить, но, жаль, не успеем.
Пациентов у нас было немного, всего десять человек. Три женщины и семеро мужчин. Их, конечно же, привели в порядок, помыли и причесали. По совету Чирикова на стены повесили хвойные ветки. Атмосферно и запах приятный. Говорят, даже бактерицидный. Только гривы кобылам в косы не заплетали.
Делегация заявилась с небольшим опозданием. Я построил весь персонал – за исключением двух врачей, что дежурили на заставах, – во дворе в линеечку. Надо понимать политику! Сегодня приехала жена губера, завтра – он сам, послезавтра дума отсыпала «Русскому медику» денег на новые подстанции. Ну это я так, витаю в эмпиреях.