– И каков вердикт? – спросил меня Николай Авксентьевич после того, как я его общупал, обстукал и заставил рассказать во всех подробностях о своей болезни.
– Надо подумать, – честно ответил я. – Таких операций никто не делал. Если решимся, вы будете первым. Со всеми очевидными рисками первопроходца.
– Я согласен, – торопливо, будто боялся, что я сейчас передумаю, сказал Манассеин.
– Ну тогда мы пойдем думать.
– Говорите, не томите, – нетерпеливо сказал Склифосовский, едва за нами закрылась дверь.
– Авантюра, – повторил я. – Давайте я расскажу, как я вижу эту операцию, а вы потом скажете, готовы ли.
– И?
– Двухэтапная гемиколэктомия, – ответил я. – Одноэтапную больной не выдержит, ослаблен. Удалим пораженный участок толстого кишечника, плюс лимфоузлы. На первом этапе непрерывность кишечника восстанавливать не будем. Выведем толстую кишку на переднюю брюшную стенку, побудет с калоприемником пару месяцев. Ну и только потом, когда состояние будет приемлемым, второй этап – формирование анастомоза. Будет жить, как раньше. Почти.
– Гм-м-м… Смело… – чуть подумав, сказал Николай Васильевич. – И где об этом можно почитать? Кто предложил?
– Предлагаю я. Никто эту операцию не делал еще, я же и Николаю Авксентьевичу это сказал.
Склифосовский подошел к окну, посмотрел на улицу. Тихо пробормотал как бы сам себе:
– Это прямо удивительно, даже гениально. Бобров был прав насчет него…
Повернулся ко мне:
– Расскажите подробнее, поэтапно…
Глава 11
Побывать в Питере и не прогуляться по городу? Нет, это совершенно невозможно. Взяв с собой Кузьму, прошелся по магазинам Невского, потом заглянул к Зимнему дворцу, который, неожиданно для меня, привыкшего к бело-изумрудному окрасу, сейчас был выкрашен в светло-коричневый цвет. Николай с семьей тут не живет, предпочитает Царское Село. Прогулялся по набережной, поглазел на кораблики и лодки. Выглянуло солнышко, самые отпетые мальчишки купались на спусках к Неве. На стрелке дошел до воды, потрогал. Нет, еще холодная. Зато рыбачить можно – удильщиков было полно вдоль берега, и улов почти у всех есть. Ершики, плотва, налимчики…
После прогулки по набережной я решил посетить один из знаменитых парков Санкт-Петербурга – Летний сад. Здесь было много фланирующей публики – в основном аристократии, но мне удалось найти тихое место, где я мог посидеть и насладиться красотой природы. Почти. Потому как у Кузьмы внезапно заболели суставы, он начал жаловаться на колени да проситься обратно в десятикомнатную квартиру Склифосовского, где его очень полюбила местная кухарка. Примерно так с центнер весом.
– Ах, какие у нее подовые пироги! – продолжал закатывать глаза Кузьма. – А рулеты…
– Наедайся про запас. Операция послезавтра, еще пару дней мы тут проведем, пока пациент придет в себя, ну а потом домой.
– Может, самим сюда переехать? – закинул удочку слуга. – Какая красота-то вокруг…
– В Москве тоже красиво!
– Это где же?
– Ну хотя бы Кремль, Тверская…
– Даже не сравнить с Невским прошпектом. А храмы тут какие! Исаакиевский собор, да ентот… – Кузьма почесал в затылке. – Церква, что построена в месте убиения дедушки царя.
– Храм Спаса на Крови.
– Точно, она! Это же удивительное дело!
Да… Питер давал Первопрестольной сто очков форы. Спорить было тяжело. Что такое Москва? Это патриархальный купеческий город. Пение петухов по ночам. Запахи домашнего хлеба, хлева. Звон колоколов. Звук дождя по покрытой листами железа крыше. Питер же – гигантские колонны Исаакия, запахи французской выпечки, «ярмарка тщеславия» Невского… Поэтому я быстро свернул дискуссию и поехал в клинику – готовить экс-министра к операции. И надо сказать, Манассеин попил мне крови. А ведь так хорошо все начиналось!
Когда рассказали ему о плане операции, даже не поморщился от обрисованной перспективы несколько месяцев провести с неудобным калоприемником на животе. Мол, ничего, за продление жизни это цена не очень высокая. Но потом Николай Васильевич проговорился пациенту, что в клинике «Русского медика» работает женщина. Почти врачом. И что она ничуть не уступает мужчинам – это он пересказал наш с ним разговор. Тут-то у чиновника и подгорело. Кривясь от боли, начал выговаривать мне за нарушение врачебных уставов. Ну и гнать прочий дремучий патриархат. Ну я выдержал, ответил резко:
– Если не замолчите и не дадите делать мне мою работу…
– Что же?! Сбежите?
– Хуже. Вызову Викторию Августовну срочной телеграммой и предложу ей ассистировать на вашей операции.
Надо было видеть лицо экс-министра. И Склифосовского, который пришел под конец наших разборок.
– Николай Авксентьевич – очень значительный человек! – выговаривал мне Николай Васильевич в собственном кабинете за рюмкой чая. – Имеет по-прежнему большое влияние на царскую семью. Зачем вы его нервируете? Да еще перед операцией?
– Я его нервирую? А точно не он меня? Николай Авксентьевич был просто душкой на первом осмотре!
– Надо понимать психику больных. Человек надежду получил. Если все пройдет удачно, он же несколько лет жизни себе почти выиграл.
– И проведет их по-прежнему – гавкая на нижестоящих.
– Вы очень резки, Евгений Александрович. Это молодость, – вздохнул пятидесятидевятилетний хирург. – Поедем домой, я устраиваю небольшой званый ужин. Пригласил несколько главных врачей столичных больниц. Покажете им свою манжету в курительной, расскажете о методах реанимации. Поверьте, это будет стоить десятка конгрессов.
А вот это дело! В России большая часть вопросов решается кулуарно. И похоже, меня запускают в главную медицинскую «подсобку» страны.
Званый ужин прошел на ура. Я продегустировал запеченную утку, устрицы, потренировался с вилками, ложками и салфетками. Познакомился с главврачами самых крупных питерских больниц, в том числе и военными. Медицинское сообщество небольшое, все друг друга знают, либо учились вместе, либо в ординатуре парились, людей резали. Так что в этот круг я вошел легко и быстро, а поспособствовало этому шоу с измерением давления. Из дюжины медиков, что оказались на ужине, никто не отказался, все послушно закатывали рукава рубашек, потом еще друг другу измеряли, записывая показатели. Как знал: захватил в столицу таблицы и несколько манжет, которые тут же раздал. Гости даже успели поспорить, кому достанутся тонометры, но Склифосовский предложил кинуть жребий, что всех устроило.
Заодно вручил с десяток визиток директора фабрики Келера, где с мая начали производить тонометры, что я демонстрировал после ужина: резиновый полый мешок, помещенный в манжету из нерастяжимого материала, который обхватывал плечо и накачивался резиновой грушей. Похоже, теперь заказы посыпятся, как из рога изобилия, только одной клинике Николая Васильевича нужно тридцать штук. А есть еще Европа. Как говорится, «Запад нам поможет». Цены установили божеские: десять рублей за гаджет. И наценка там была больше ста процентов. Дикий капитализм в действии.
Кстати, самое высокое давление было… у нашего хозяина. Сто шестьдесят на девяносто. Считай, у Склифосовского была артериальная гипертензия, причем уже довольно давно, иначе он бы не чувствовал себя весьма комфортно с таким давлением. А это верный путь к инсультам, инфарктам. Которые и в будущем-то не очень хорошо лечатся, а здесь даже и посоветовать нечего. Разве что отказ от курения и снижение веса. Ну и раувольфия с прочими народными средствами. Но это надо сначала как следует обосновать, ведь современная медицина практически ничего не знает про холестериновые бляшки в сосудах и их влияние на тромбы.
Мы уже почти закончили общаться и народ собрался расходиться, как раздался телефонный звонок. К аппарату попросили главного врача Александровской больницы – такого же упитанного, как Склифосовский, живчика Василия Павловича Доброклонского. Из курительной комнаты был виден его разговор. Лицо главврача побледнело, он оглянулся на нас.
– Да, сейчас же буду.
Повесил рожок, достал платок с монограммой, вытер руки. Явно раздумывал, говорить нам или нет. Но стихшие разговоры и пристальные взгляды быстро подвигли к тому, чтобы все рассказать:
– Серьезная авария на Путиловском заводе. Трех рабочих ошпарило паром, везут ко мне в клинику. Но это еще не все. Вице-директора Островского затянули в шестерни вала. И он… все еще там.
Теперь все оглянулись на меня. Скорую тоже обсуждали за ужином, хвастался я, как мог. Дохвастался.
– Если позволите… Я бы мог доехать до Путиловского и как-то помочь вице-директору. Докторский чемоданчик у меня с собой.
– Поеду с вами. – Склифосовский тяжело поднялся в кресле. – Посмотрю на то, как работает скорая помощь.
Пока ехали до Путиловского, шампанское почти выветрилось из крови. В будущем бы за такое по головке не погладили. Выпимший доктор на выезде? Даже в Москве мы уже подошли к тому, чтобы измерять давление врачам перед сменой (ага, исцелися сам), ну и в отсутствие алкотестеров просто принюхиваться – не пьяный ли доктор, о чем делать запись в журнале дежурного. Еще три бригады в планах нанять, и тут надо без вариантов организовывать систему проверки. Причем кучеров тоже. А эти пьют… Прямо как их лошади.
К заводу примчали уже поздно ночью, испуганный сторож с фонарем распахнул ворота. Один цех, другой, какие-то люди машут руками. Мы втроем прошли по рельсам внутрь, к нам выбежал бородатый здоровяк, чем-то очень похожий на Жигана. Тоже с керосиновой лампой, каким-то ломом в руках, только без шрама на лице.
– Тама! Скорее!
Мы подошли к валу, кожух которого был поднят. Огромные шестерни, приводы, которые шли к станкам… Из вала раздавались крики боли. Да такие, что кровь в жилах стыла. Рядом стояла толпа рабочих, среди которых я заметил совсем молодые лица подростков.
– Разойдитесь!
Я надел халат, открыл чемоданчик. Что нужно? Жгут и наркотик. Значит, берем, наполняем шприц.