Перед разведением Литейного с обеих сторон толпятся люди: опаздывающие, которые в последнюю минуту пытаются перебежать мост, экстремалы-велосипедисты, которых тянет перепрыгнуть со створки на другую сторону, и многие другие,– поэтому затесаться в толпе нетрудно. Когда охранники начали ставить ограждения, мы молчаливо разделились на две группы и пошли на мост, к его середине. Я осталась с незнакомыми активистами, и это нервировало. В себе я уверена, в Лене, остальном ядре – тоже, но храбрость неизвестных людей ставила под сомнение. Они сильно напрягали тем, что застопорились, не желая приближаться к линии разлома, потому что считали, что еще рано, и нас могут заметить. Их тактика – их право, но я настаивала, что пора выдвигаться. Мне хотелось быть ближе к месту акции.
Дальше события развивались стремительно: мост перекрыли, к нам подошел охранник и дал понять, что время любования окрестностями вышло. Я сбивчиво выдала байку про опоздание и виды. На мосту хватало зазевавшихся туристов, так что мужчина отвлекся на остальных. Затем на мост попыталась въехать машина, водитель разразился речью в духе «мужик, очень надо», охранники вступили с ним в спор. Нерешительность могла стоить дорого. Если мы не успеем на позицию точно в срок – ничего не получится.
Тогда, на мосту, я в первый и в последний раз испытала страх во время акции, и связан он был с тем, что могут подвести другие и все сорвется. Страх щекотал нервы, но возможность его преодолевать казалась приятной. Я смотрела на Леню на другой стороне и ждала сигнала, напряжение усиливалось, охранники теряли терпение, мост был практически пуст... И вот он сигналит, все несутся, как бешеные, Олег стремительно начинает рисовать, я выбегаю с канистрой на отмеченный в уме квадрат, выливаю краску на асфальт, не переставая бежать, разворачиваюсь – и вижу охранников в темной одежде. Они были настроены решительно, их туши неслись на нас, как пушечные ядра. Не знаю, что они вообразили, но ускорились они как следует. Я поддала, что есть силы, перед этим кинув канистру под ноги охранникам. Впереди уже улепетывал Док, долговязую фигуру было трудно не заметить.
Не успела я пробежать и двадцати шагов, как сзади с силой врезалось чье-то тело – это охранник, прыгнув с разбега, мощно ударил меня по ногам. Разница масс была впечатляющей – мой вес держался тогда в районе сорока семи килограмм. В глазах потемнело, я рухнула, как подкошенная, но тут же попыталась встать. Охранник тоже упал. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы встать, но схватить меня он уже не успел. «Вставай! Вставай!» – ободряюще кричал то ли Олег, то ли Леня. Подбадривание, дружелюбное и громкое, оказалось очень кстати. Ноги после удара повиновались плохо, но я мобилизовала силы и, плохо ориентируясь в пространстве, побежала на этот крик.
Я бежала, не оглядываясь, кое-как неслась прочь. Последовал второй удар, после которого встать оказалось гораздо труднее. «Вставай, Мор! Вставай!» – Голос действовал, я поднялась, а Олег с Леней отбили от охранника, давая возможность уйти. Набрав скорость, я пересекла изгиб моста, что было равнозначно победе, затерялась в ничего не подозревающей толпе и двинулась вслед за Доком, который несся, словно болид. Никто нас не преследовал. На пустой улице мы поймали машину и поехали домой. Меня распирало – хотелось секса, веселья, движения. Док был занят переживанием собственного опыта.
– Можно положить руку тебе на колено?
– Давай.
Так мы и ехали.
Больше всего терзало любопытство – получилось или нет? Дома мы приникли к монитору и бесконечно обновляли страницы. Я постепенно покрывалась синяками. Первое видео мы получили с онлайн-вебкамеры. Это был отличный момент. Все замерло, занавес в сторону – и ты, еще не знающий, что получилось, наконец-то можешь оценить результат. Это выглядело... монументально.
Было ощущение, что каждый штрих вывел лично ты, что именно ты стоял и смотрел в окна здания ФСБ, когда мост поднимался.
Акция «Охранник друг мента» так и не стала достоянием общественности, и мы уже начали считать себя участниками секретных операций, о которых никто не узнает и которые никто не увидит. Но на этот раз все было видно отлично.
Самое смешное заключалось в том, что буквы, которые мы вчетвером усердно выводили, оказались невидны – мы не учли конструктивных особенностей моста, и когда Литейный развели, надпись оказалась скрытой от глаз публики. Работа была выполнена, но она была не видна. Если бы в целом рисунок стал от этого хуже, мы бы всерьез расстроились, но так как мощь хулиганской мазни была кристально ясна, ошибка воспринималась шуткой судьбы. Психоделическая картина, достойная хорошего «прихода»: ты идешь по ночной улице, освещенной расплывчатыми шарами фонарей, впереди дорога загибается вверх, втыкаясь в небо, и на огромном куске дорожного полотна – площадный, грубый, гигантский, как Годзилла, хуй. Вакх и радикализм, торжество дерзости. Заборный рисунок как вызов, как насмешка, глумление шута, как манифест, как знамя, декларация войны и окончательная точка. Хуй как символ мощи и свободы, неприлично гигантский, своей неуместностью и неожиданностью вызывающий дикий восторг.
Думаю, ощущение отчасти походило на то, которое описывал Джерри Рубин[27]:
«Мы бежали, визжа и улюлюкая, по улицам, прочь от железной дороги, как ватага чокнутых ебланов.
Мы были воинами-победителями.
Мы познали экстаз.
Мы остановили поезд с войсками».
Мы развернули изображение на полный экран, забрались на диван и смотрели на монитор, свыкаясь с реальностью, как художники, оглядывающие завершенное полотно или портные, рассматривающие хорошо скроенное платье. Несколько пожарных машин тщетно пыталось смыть художество Войны, но рисованный Хуй нагло продолжал стоять прямо перед окнами ФСБ. Стойкость краски превзошла все наши ожидания. Все получилось.
Сразу после акции телефоны активистов были выключены, но затем с нами связалась Коза и сообщила, как обстоят дела. Леню поймали, и это очень беспокоило. Вместо меня в клетку посадили его – это он и Олег отбили меня у охранника.
Когда Леню освободили, и я благодарила его, он только пожал плечами – никаким героем он себя не ощущал, его больше интересовал результат акции.
Из-за поимки Лени Война не делала в журнале Плуцера[28] никаких заявлений, но зрители, которых было немало, сами распространяли фото, теряясь в догадках, кто и зачем сотворил такое. История ходила по сети, обрастала версиями, становилась народной, что было на руку. Как обычно, чистоплюи сравнивали акцию с пачкотней на заборе и вспоминали про «культурную столицу», но им не хватало воображения. Акция была настолько же политической, насколько смешной. Ее простецкий символизм заводил.
Когда ситуация с Леней прояснилась, Плуцер анонсировал акцию – и Война перешла в другую лигу.
Постэффект
Последовавшего за акцией на Литейном успеха мы не ожидали. Все считали, что акция вышла что надо, но реакция оказалась ошеломляющей. Внезапно свалилась слава. Мы начали работать звездами на час. Каждый день Олег, Коза и Леня давали интервью то журналам, то газетам, то радио, то ходили на неформальные выступления в клубы, иногда посещали несколько мероприятий в день. Больше всех отжигал Олег, он мог делать это без конца – каждый раз что-нибудь новенькое. Олег отлично «держал» аудиторию, при этом любил дурачить журналистов – например, представить человека, который случайно зашел поесть пельменей, самым важным активистом Войны. Мы снимались для «Афиши», мы снимались для «Собаки», мы снимались для кучи других изданий. Война ходила, по-моему, даже на радио. В одной зарубежной заметке нас назвали «девятью храбрыми воинами», это льстило. О Войне писали в России и за границей, наши художества показывали по телевизору, велись дискуссии, на дебатах группу поддерживали молодые люди с повышенным уровнем гражданского самосознания. Мы были звездами рок-н-ролла, и Война в целом сильно повысила свой рейтинг. Обычный народ разродился целым шквалом стихотворений, да что там – од и поэм – посвященных Литейному хую. Выходка пришлась ко времени и снесла всем крышу.
Я вдруг ощутила абсурдность происходящего вокруг. Обзавестись девочками-фанатками из-за того только, что нарисовала напротив ФСБ хуй (да даже не хуй, а букву к невидимой надписи) – это чересчур.
Времяпрепровождение в течение нескольких месяцев было похоже на бесконечную вечеринку. Мы объездили весь город. Олег с Козой давали интервью, затем мы развлекались, пили, вписывались то у журналистов, то у новых фанатов.
И сегодня, когда я еду по ночному Питеру, я автоматически вспоминаю о Войне. Кажется, каждый изгиб моста и каждая улица были пройдены вместе.
Сначала вал встреч воодушевлял, народ придумывал идеи одна безумнее другой, но чем дальше, тем очевиднее становилось, что нам нужно действовать дальше, брать следующую планку. Отшлифовав реплики для толпы, Война стала сильно преувеличивать свою значимость. Рефрен слов о радикальности и величии, исправно печатаемый популярными изданиями, напрягал. Нельзя сказать, что группа ничего не делала – обсуждались грядущие акции, делались приготовления к нескольким стоящим проектам, параллельно шел поиск заброшенных машин для акции «Дворцовый переворот» – нужно было понять, сколько человек сможет перевернуть железную коробку. Но обстоятельства сложились так, что в течение нескольких месяцев Война, постоянно находясь в движении, ничем серьезным не занималась.
Богемный период разлагающе подействовал на всех – Коза нервничала, предлагала невыполнимые акции и кричала на расплывшегося Олега; Олег валял дурака, от нечего делать доставал членов группы и всех, кто попадал под руку, – например, приехавшего из Новосибирска Леху, который хотел прославиться, а вместо этого влип в период между акциями.