Прежде я была уверена, что существует набор личных правил, кодекс чести, который позволяет урегулировать любые катастрофы. Может наступить конец света, но рыцарь все равно будет искать Грааль, а аскет – медитировать, в то время как зеваки начнут носиться, сталкиваясь лбами и паникуя. Долг, кодекс превращают рохлю в героя. Но что являлось долгом в мерзлом городе? Что бы ты ни делал, появятся пострадавшие, и чем активнее ты будешь действовать, тем больше их станет. Мне хотелось, чтобы никому не было больно, но при этом мы трое, как у Джойса, вдруг «стали кем-то еще». Было ясно, что придется действовать, выбирать, разрывать связи. Наверное, так и становишься взрослым. Корвин, Док, Корвин, Док, – эти люди жили внутри головы, стали частью системы мышления. Когда кто-то становится настолько близок, хочется от него избавиться.
Каждый день я шаталась с Войной, мы бесконечно репетировали в супермаркетах разной величины. Несколько раз провели акцию, щекоча нервы, но из-за недостатка удачных кадров предать работу огласке было нельзя. В первый раз я набила корзинку до отказа, встала в очередь, изображая обычного покупателя. Рядом стояли другие члены Войны. Чевенгур планировал хватать продукты из моей корзины, а я (как и остальные, подносившие «боеприпасы») могла в случае опасности закосить под обычного посетителя, ставшего жертвой хулиганов. Для колорита предполагалось возмутиться в духе «Какого черта? Что у вас тут происходит?», глупо рассмеяться и уйти. Корвин стоял с фотоаппаратом у выхода, Док шел с корзинкой. Фотографы валяли дурака у выхода, неубедительно изображая, что ждут приятелей, и готовились снимать.
Охранник не подходил под описание типичного сторожа-старичка или разжиревшего любителя пива – оказался бодрым и спортивным. Он увернулся от летящих снарядов и попытался схватить улепетывающих парней, но потерпел неудачу. Мы успели удрать. Задыхаясь и смеясь, бросились врассыпную, к разным станциям метро.
Когда встретились снова, выяснилось, что съемки скрытой камерой провалились, фотографии тоже вышли так себе. Все впустую.
Выбирать супермаркеты со слабой, бесполезной охраной тоже входило в обязанности разыскивающих «мушники», но угадать смену подходящего охранника было трудно – сотрудники постоянно менялись.
В следующий раз мы просто гуляли, когда Коза решила, что минимаркет подходит идеально и акцию нужно проводить немедленно. К тому времени мы все уже могли на автомате устроить действие, вот только размер магазина угнетал – ввалившись в него, мы образовали подозрительную толпу. В таких условиях изображать «случайных» прохожих получилось бы только у профессиональных актеров. Продавцы сразу напряглись, а когда мы начали снова и снова ходить около полок, ожидая сигнала идти к кассам, происходящее приобрело абсурдный характер. Я разрезала веревку у торта и ждала, когда смогу его передать. По сигналу в молодого, совершенно перепуганного охранника, сразу ринувшегося вглубь магазина, полетели торты и яйца. Работники даже не пытались нас задержать, так были изумлены. Мы некоторое время потешались над обделавшимся парнем, слишком смешное у него было лицо. В итоге получился только один удачный кадр, на котором в охранника летят яйца. Завершающей, состоявшейся на все сто, акции, мы, казалось, не сделаем никогда. Процесс начал напоминать развлечения гопников.
Основная проблема заключалась в том, что без ударных кадров анонсировать что-либо невозможно. «Бюджетность» акции должна быть компенсирована энергичными, яркими снимками. То, что делает Война, – это шоу, карнавал, сочно оформленное послание, которое должно доходить до получателя в лучшем виде. Нет документации – нет акции, хоть двадцать раз ограбь магазин или расстреляй охрану банка. Но получить хорошие снимки оказалось не так-то просто. То у фотографов выходила размазанная дрянь, то мы просто не могли найти профессионалов, способных не пугаться происходящего и спокойно работать. Я пыталась подключить знакомых, отдала свою видеокамеру Войне; Док тоже старался расширить круг фотографов Войны, но результат не впечатлял. Коза с Олегом начали приглашать фотографов из Живого Журнала. От одного из них мы позже убегали, так как Коза заподозрила добрячка в связях с органами. Когда мы подходили к очередному магазину, наткнулись на ментовскую машину, но все-таки решили зайти внутрь. Пока набирали еду, Коза позвонила и сказала, чтобы все немедленно выходили наружу. Дальше она шепнула на ухо: «Акция отменяется. Уводите фотографа к метро, а там скажите, пусть едет в Мак на Пушке. Сами будем встречаться в другом месте». Коза с остальными исчезли, а мы с Корвином, Доком и, кажется, Лехой остались наедине с фотографом. Мужчина выглядел как огорошенный беготней и прятками обыватель, пытающийся снять напряжение при помощи прибауток и веселых баек.
Такие внезапные задания Козы изрядно оживляли обстановку, потому что я не была уверена, что дурачат не нас. Но задание есть задание, так что мы поспешно изобразили уход от погони по подворотням и кустам, а потом сплавили фотографа, что-то соврав. Игра в партизан окончательно обескуражила мужика. Позже, сидя в Маке всей командой и обсуждая происшедшее, мы пришли к выводу, что фотограф был чист, но никто особенно не расстроился. Коза выглядела счастливой. У нее настоящий талант располагать к себе людей, обаяние, которое вызывает желание оказывать ей услуги.
Так или иначе, почти месяц безрезультатной работы и несбывшихся ожиданий сильно расхолаживал. Активисты устали, вымотались и начали покидать группу. Магазины отвращали, однообразие действий доставало. Коза относилась ко мне доброжелательно и предлагала бросить мысли о поиске работы, присоединиться к ним насовсем и жить привычной для Войны бродячей жизнью. Я всерьез обдумывала предложение, так как для нормальной работы из-за овладевшей мной лихорадки все равно не годилась, но проводить столько времени с Войной была не готова. В коммунах я начинаю раздражаться, ощущать себя одиночкой. Диктат правил группы, который появляется невольно, сам по себе, заставляет противоречить.
Коза давала мне задания и снабжала информацией сразу на всех троих, словно локальному координатору. Мы с Корвином и Доком часто находились вместе, и это перестало быть правильным.
Я начала курить потому, что любила, как это делает Док. Когда он стал курить, я увидела в этом разложение, еще один намеренный прием социализации. Но делая то же самое, я как будто становилась ближе. Никто не знает, что когда я курю, я думаю о дыме, который он выдыхает; никто не обвинит меня в нарушении кодекса. Мы сидели в бесконечных кафе, я угощала плохими индийскими самокрутками без фильтра всех подряд. Дым разъедал желудок. Коза и Олег доносили до очередных пришельцев свои идеи, фотографы щелкали аппаратами. За зиму накопилось громадное количество всевозможных цифровых отпечатков и видео. Я смотрела на фотографии, которые в изобилии делали документаторы Войны, и меня сердило чужое выражение, приставшее к моему лицу.
Нам втроем никогда не нужно было не то что обманывать, но и штриховать, использовать лживую вежливость, продумывать каждую реплику, ходить внутри ваты, прятать наросты, шипы и перепонки ради сомнительного, гнусного перемирия. Док представлял для меня опасность, и нужно было встретиться с ней, а я отступала. Совершая чужие поступки, становишься чужаком. Можно долго гадать, что еще стоит делать, чтобы снова почувствовать себя настоящим: кидаться едой, стрелять в политиков, угонять водометы и поливать водой копов, выступать на панк-концертах, вопя песни не по возрасту. Но я знала, что не почувствую силу превращения, которую дает любой бунт. Что бы ни делала, я останусь фальшивкой, потому что не говорю правду.
Я не собиралась быть фальшивкой. От обмана теряешь сверхсилы, а епитимьи и принуждение отвратительны. Корвин в изумлении кричал: «Но я же лучше!», – и он был прав. Дело только в том, что реальный человек может быть сколь угодно хорош, но он не заменит мечты. Док был мечтой. Живым электричеством. Док был чертовой мечтой.
Новый год мы с Корвином неожиданно встретили вместе с Войной. После очередной акцией «Стратегии 31», где старушка Алексеева нарядилась Снегурочкой[15], торчали перед участком, ожидая, когда выпустят тех, кого забрали, строили пирамиду из человеческих тел, распевали песни и просто топтались, чтобы согреться. Потом отправились на квартиру одного из знакомых Войны, где все шло по обычному сценарию безобидной квартирной пьянки, хотя люди собрались не из последних. Единственным ярким моментом был порез Олега – он наступил на разбитую чашку, кажется. Быстро сориентировавшись, Олег расписал кровью футболку Лысого, а потом носился по квартире, раззадоривая пьяный народ. Саморазрушительная выходка встретила полную поддержку с моей стороны, но Коза быстро утихомирила Вора и увела в отдельную комнату, где спал Каспер. Коза часто срабатывала ограничителем для Олега, которого, бывало, несло. Она могла быть сосредоточенной и суровой.
Мне нравилось их присутствие, но единения с членами Войны я не чувствовала. Все были далекими, незнакомцы казались ближе знакомых. Мы с Линой зашли в ванную, я позировала в приглушенном свете лампочки. «Поцарапаю пленку и пришлю тебе», – пообещала она. Лина была напористой, весело смеялась и уверенно действовала. Такая энергичность подкупает. Когда выпивка закончилась, Олег сагитировал всех идти красть спиртное. Док распевал «Poker face»[16], с вызовом усмехаясь, Корвин чихал от аллергии. Каждый должен был спереть по бутылке, так что пришлось напрячься. Мы разом ввалились в магазин и начали выполнять план. Я запихнула бутылку то ли вина, то ли мартини в штаны, прижала поясом и пошла к выходу. Бутылка соскальзывала вниз, и я представляла, как она разобьется прямо перед кассой, вывалившись из штанины. Док тоже вышел с добычей, всклокоченный и счастливый.
Вернувшись с мороза, все расползлись по углам. Хозяин квартиры расплылся, рассказывая о книгах и знакомых, речь его стала тягучей. Гости становились все ближе друг к другу, их везло, ощущение личных границ терялось. Лина плюхнулась на свободное место рядом с Доком. Пышная и г