Прошлой конец моим мучениям ночью положил лично фон Линден – ворвался, как атакующая легкая кавалерия[39], собрал в кучу мои записи и пролистал, пока я сидела с закрытыми глазами, уткнувшись физиономией в чернильную лужицу на столе.
– Господь всемогущий! Вайзер, ты идиот? В таком состоянии она не напишет ничего, что стоило бы читать. Ты глянь, тут же сплошь вирши. Английская поэзия. Страница за страницей!
С подачи этого немецкого обывателя все отрывки из поэмы «Тэм О’Шентер», которые мне удалось припомнить, были скомканы и отправились в мусорную корзину. Думаю, дела с английским у него все же обстоят несколько лучше, чем он пытается представить, раз уж ему удалось опознать Бёрнса, даром что он счел его англичанином.
– Немедленно сожги эту чушь. А заключенной дай воды и отведи в камеру. И чтобы никаких больше штучек с сигаретами! Завтра я еще поговорю с тобой на эту тему.
Первый раз видела, чтобы фон Линден так вспылил, но, думаю, он тоже переутомился.
И вот еще что: ЭНГЕЛЬ выглядела зареванной. С очень красными глазами, и нос, который она постоянно вытирала, тоже покраснел. Любопытно, что могло заставить служаку фройляйн Энгель плакать на работе.
Подготовка специальных агентов
После того сложного допроса в прошлом апреле (полагаю, с точки зрения разведки он не считался провальным, но тяжело дался Еве Зайлер) сотруднице берлинского отдела переводов дали неделю, чтобы подумать о работе и решить, желает ли она и дальше выполнять такие задания. Другими словами, Королевне предоставили шанс красиво откланяться. Эту неделю она провела в Касл-Крейг со своей леди-матерью, многострадальной (по сути) миссис Дарлинг. Бедная миссис Дарлинг не имела ни малейшего представления ни о том, чем на самом деле занимается каждый из ее шестерых детей, ни о том, когда они появятся или исчезнут, а еще ей очень не понравились черные синяки на белой кельтской коже ее тонкокостной дочери.
– Это все пираты, – отшутилась Королевна. – Капитан Крюк привязал меня к мачте.
– Когда эта ужасная война окончится, – сказала ей мать, – я хочу знать всё до последней детали.
– Всё до последней детали в моей работе подпадает под закон о государственной тайне, и если я хоть чем-то с тобой поделюсь, то проведу остаток дней в тюрьме, – возразила матери Королевна. – Так что перестань задавать вопросы.
Росс, самый младший беженец из Глазго, подслушал их беседу, во время которой Королевна не посвятила свою леди-мать ни в единую подробность (неосторожные слова могут стоить жизней и все такое), однако после этого деловитая хорошенькая радистка стала в Крейг-Касл объектом поклонения всех мальчишек: еще бы, ведь ее держали в плену пираты.
(Обожаю этих парнишек, вот правда. Вместе с их вшами и всем остальным.)
А еще за эту неделю няня-француженка Королевны, элегантная постоянная компаньонка ее матери, в порыве почти родительского сопереживания начала вязать для своей воспитанницы пуловер. Из-за нехватки пряжи и вообще всего она распустила костюм, который в 1912 году создала для нее самая дорогая модистка Ормэ, и пустила в дело изумительную шерсть цвета заката. Получилось не слишком-то похоже на военную одежду, но пуловер побывал в деле, и в подтверждение тому на нем имеются пятна крови. А еще это теплая и модная вещь – во всяком случае, с намеком на актуальные тенденции. Теплая уж точно.
В конце недели размышлений я пришла к выводу, что, как и мой гипотетический предок Макбет, зашла слишком далеко и поворачивать назад нет смысла; к тому же мне нравилось быть Евой Зайлер. Нравились лицедейство, притворство и покров тайны, а еще – лестное чувство собственной значимости. Время от времени мне удавалось выуживать из своих «клиентов» действительно важную информацию: расположение аэропортов, типы самолетов противника, ключи к шифрам и прочее в том же духе.
Но, как бы то ни было, после случившегося в апреле все, включая Еву, сошлись на том, что ей необходимо сменить обстановку. Возможно, на пользу пошли бы несколько недель на континенте, в оккупированной нацистами Франции, где весьма ко двору придутся ее хладнокровие, знание нескольких языков и навыки радистки.
Тогда эта идея показалась удачной.
Знаете ли вы – скорее всего, знаете, – что на вражеской территории радист, или р-т, как это называется в УСО, предположительно способен продержаться всего шесть недель? Столько времени обычно требуется пеленгационному оборудованию, чтобы засечь местоположение засекреченной рации. Остальные члены Сопротивления, составляющие сеть связных и курьеров, остаются в тени, они запасаются взрывчаткой и передают сообщения, которые нельзя доверить почте, находясь при этом в постоянном движении и никогда не встречаясь дважды в одном и том же месте. А в центре этого вращающегося колеса, неподвижный и уязвимый, находится радист: он сидит среди оборудования, которое неудобно перевозить и трудно спрятать, опутанный паутиной шифров и сведений, а передаваемые им сигналы манят к себе отслеживающие приборы, будто неоновая реклама.
Сегодня ровно шесть недель с тех пор, как я тут приземлилась. Неплохие, выходит, показатели для радистки, если не считать того, что я смогла всего лишь остаться в живых, но не успела даже настроить рацию – так быстро меня схватили. Теперь я живу взаймы. К этому ничего особо не прибавишь.
Но фройляйн Энгель, вероятно, будет рада узнать до конца рассказ о миссии Мэдди, заключавшейся в полете во Францию. Думаю, по результатам кто-то предстанет перед военным трибуналом. Только не знаю точно кто.
Забросить меня на задание должен был командир эскадрильи особого назначения. Лунную эскадрилью к концу сентября несколько потрепали. Лето выдалось фантастически плодотворным, в месяц совершалось по десятку вылетов, самолеты высадили в два раза больше агентов и подобрали десятки беженцев, но ранения и аварии сократили к тому времени число пилотов «лизандеров» до четырех, причем одного из них в прямом смысле не держали ноги: он страдал от свирепого гриппа, который наложился на жесточайшее переутомление (все летчики были до предела изнурены). Можете догадаться, к чему это привело.
Меня готовили месяцами. Я прошла еще один курс прыжков с парашютом, потом были сложные полевые учения, во время которых требовалось находить дорогу в незнакомом городе (в моем случае – в Бирмингеме), оставлять шифрованные сообщения связным, не встречаясь с ними напрямую, и организовывать тайную отправку посылок-пустышек. Основная опасность заключалась в том, что меня могли заметить полицейские: в таком случае мне непросто было бы убедить британские власти, что я не работаю на врага.
Потом начались уже более конкретные приготовления к предстоящему мне заданию. Пришлось десятки раз разобрать и собрать несколько типов раций; сделать так, чтобы отследить английское происхождение моей одежды стало невозможно, срезать все бирки с нижнего белья (понимаете теперь, чем так хорош мой пуловер? На нем нет никаких опознавательных знаков, и связан он из здешней, французской шерсти). Еще нужно было выучить бесконечное количество ключей к шифрам. Вам известно (слишком хорошо известно, пожалуй), что коды для радиосвязи часто составляют на основе стихов, чтобы легче было запомнить. Хотелось бы увидеть, как фон Линден заставляет своих шифровальщиков корпеть над строчками «Тэма О’Шантера», и похихикать в кулачок, но я не на такого напала.
Затем началась жесточайшая муштра: те, кто меня готовил, должны были убедиться, что я тверда в своей легенде. У них возникли серьезные сложности с допросами. Большинство людей паникуют, когда их будят среди ночи и тащат на допрос, но я просто не могла относиться к таким вещам всерьез – слишком уж хорошо знала, каков порядок в подобных местах. Проходило всего минут пять, и у нас завязывался спор о какой-нибудь детали процесса или на меня нападал приступ хохота. В самом жестком варианте мне завязали глаза и приставили пистолет к затылку. Так прошло почти шесть часов – гнусных, изматывающих, – и тогда я все же дрогнула, утратив почву под ногами. (Все остальные тоже. Ничего веселого тут нет.) При этом я никогда не боялась. Понимала, что в конце концов все будет нормально. В подготовке задействовали кучу народа, ведь охранников нужно было постоянно менять, но командир отказался назвать их мне – знаете, просто чтобы защитить своих людей. Через две недели я предъявила ему список подозреваемых, и он оказался на девяносто процентов верен. Несколько дней я с крысиным прищуром поглядывала на всех вокруг, и в течение следующей недели каждый из задействованных в тот вечер мужчин угостил меня выпивкой. С женщинами было сложнее, однако я при желании могла бы торговать на черном рынке полученными от них сигаретами и шоколадом. Чувство вины – оружие грозное.
Итак, после психологической подготовки предстояло собрать все необходимое: сигареты на подарки и взятки, талоны на одежду (поддельные и / или краденые), продовольственные карточки, два миллиона франков мелкими купюрами (теперь они конфискованы, и мне становится просто физически дурно, когда я об этом думаю), пистолет, компас, мозги. А потом оставалось просто ждать нужной луны. Если честно, у меня хорошо получались спонтанные действия, о которых не предупреждают заранее. К такому у меня имелась привычка (как и к заучиванию стихов), а вот бесконечно ждать, ждать и ждать луну, грызть ногти и смотреть, как эта самая луна штурмует небо, задача сложная. Сидишь все утро у телефона, выпрыгиваешь из шкуры, когда он наконец звонит, а потом, когда выясняется, что над Ла-Маншем слишком сильный туман или что немцы приставили охрану к полю фермера, на котором предстояло приземлиться, тебе говорят, что весь остаток дня ты свободен. После этого уже нечего делать, кроме как бить баклуши, гадая, хватит ли сил в шестой раз высидеть в прокуренном кинотеатре просмотр фильма «Жизнь и смерть полковника Блимпа» от начала до конца. И если да, то не будет ли у тебя неприятностей, ведь премьер-министр такого не одобряет. При этом ты втайне мечтаешь об исполняющем роль благородного немецкого офицера Антоне Уолбруке[40] и почти не сомневаешься, что твоему командиру об этом известно. И как раз в тот момент, когда ты решаешься расстроить премьер-министра и вновь провести послеполуденное время в грезах об Антоне Уолбруке, телефон снова звонит и миссия начинается.
И первым делом ты судорожно соображаешь, подходящая ли у тебя обувь и, прах все это побери, куда ты сунул свои два миллиона франков.
Рейс авиаперевозчика
Мэдди, везучей чертовке, не пришлось терпеть подобные неудобства. Она просто, как обычно, взяла наряд на рейс в диспетчерской аэродрома Оуквей, ухмыльнулась грифу «С» и пункту назначения «ВВС Бускота», что означало возможность в ближайшие сутки попить чайку с лучшей подругой, и направилась к «пусс-моту» с противогазом и летной сумкой.
Всё как обычно, всё как всегда. Странно даже подумать, что этот день начинался для нее совершенно обычно.
Когда мы сели в аэропорту спецподразделения Королевских ВВС, было еще светло. Луна взошла рано, в полседьмого или около того, и в силу летнего времени пришлось ждать, пока стемнеет.
Джейми – у него был позывной Джон – в тот вечер был на вылете, и Майкл тоже. Разумеется, оба псевдонима они позаимствовали из «Питера Пэна». Та ночная миссия носила название «Операция “Сириус”», которое казалось весьма уместным: «Второй поворот направо, а оттуда прямо до самого утра».
Наверное, ужасно вот так рассказывать обо всем этом, не правда ли? Как будто мы не знали, какой будет конец. Как будто конец мог вообще оказаться другим. Все равно что смотреть, как Ромео пьет яд. Каждый раз пытаешься обмануть себя, убедить, что возлюбленная вот-вот проснется и не даст ему отравиться. Каждый раз хочется заорать: «Придурок тупой, подожди всего одну минуту, а потом Джульетта проснется!», «Эй, мудила, открой глаза, очнись! Не умирай на этот раз!». Но они всегда умирают.
Операция «Сириус»
Интересно, сколько рукописей вроде моей хранится сейчас по всей Европе. Они единственные свидетельства наших приглушенных голосов, погребенные в картотечных шкафах, баулах и картонных коробках, которые останутся, когда мы сами исчезнем в ночи и тумане.
Если предположить, что вы сохраните эти записи после того, как разделаетесь со мной, мне хотелось бы поймать для вечности, будто мошку в янтаре, восхитительное ощущение, возникшее, когда я оказалась на континенте. Позади остался перелет на «пусс-моте», я спешила по тротуару, окруженная бодрящим октябрьским воздухом с запахами дыма от палых листьев и выхлопных газов, с мыслью: «Франция, Франция! Наконец-то снова Ормэ!» Когда три года назад сюда вошла немецкая армия, весь Крейг-Касл скорбел. Каждый из нас бывал тут раньше, навещая la famille de ma grandmère[41]. Теперь все вязы вырублены, их пустили на дрова и строительство заграждений, фонтаны стоят сухими, кроме тех, где поят лошадей и берут воду для тушения пожаров, а розарий, разбитый в память о моем двоюродном деде на Place des Hirondelles, площади Ирондель, срыт, и все заставлено бронированными машинами. Добравшись до места, я увидела, что с балкона Hôtel de Ville (Отель-де-Виль, здание мэрии) рядком свисают разлагающиеся трупы. Уровень злодейства в здешней повседневной жизни просто зашкаливает, и если это считается цивилизацией, то моему бедному маленькому мозгу даже не вообразить, какие ужасы творятся в местах вроде Нацвейлер-Штрутгофа.
Знаете, я ведь выучила немецкий язык, потому что люблю его. Ну какая мне польза от ученой степени в области литературы Германии? Я читала ваши книги, поскольку они мне нравились. Deutschland, das Land der Dichter und Denker, – Германия, страна поэтов и мыслителей. Но теперь я никогда ее не увижу, разве что меня отправят в Равенсбрюк, – никогда не увижу Берлин, Кёльн, Дрезден, Шварцвальд, долину Рейна, голубой Дунай. Ненавижу тебя, Адольф Гитлер, мелкая эгоистичная тварь, прибравшая к рукам целую Германию. ТЫ ВСЁ ИСПОГАНИЛ
Бесит. Я не собиралась так сильно уходить от темы. Я хочу вспоминать…
Как после ужина мой поклонник (сержант полиции и повар) сварил нам настоящий кофе. Как Джейми и Мэдди лежали в гостиной на ковре перед огнем под пристальными взглядами чучел лисиц и куропаток на каминной полке: светлые волосы Джейми гладко зачесаны, рядом растрепанные черные кудри Мэгги, их головы заговорщически склонились над картой брата – наперекор всем инструкциям, эти двое обсуждают маршрут до Ормэ. Как мы все столпились вокруг радиоприемника, чтобы услышать по Би-би-си ключ к нашему шифру: «Tous les enfants, sauf un, grandissent» – произвольное сообщение, из которого во Франции поймут, кого им предстоит встретить в эту ночь. Первая строка из «Питера Пэна». «Все дети вырастают – кроме одного ребенка». Мол, ждите, как обычно, наших парней, но сегодня с ними прилетит и крошка-девушка.
Как мы все дрожали в шезлонгах в саду коттеджа, ожидая заката.
И как дружно подскочили, когда задребезжал телефон.
Звонила жена командира эскадрильи. Питер (Энгель, ослица ты тупая, это не настоящее его имя), так вот, Питер пообедал с женой, потом подвез ее на вокзал, высадил и практически сразу после этого попал в автокатастрофу, переломав половину ребер. Почти весь день он провалялся без сознания, а жена ничего не знала, потому что сидела в поезде, который отвели на запасной путь, где он и простоял три часа в ожидании, пока проедет военный состав. Как бы то ни было, лететь в этот день во Францию Питер не мог.
Признаюсь: именно мне пришло в голову найти ему подмену.
Когда сержант повесил трубку, поднялся шум, все завздыхали и заахали – в тревоге, озабоченности, разочаровании. До этого мы весь вечер периодически начинали ворчать, мол, Питер задерживается, но никому даже в голову не приходило, что он не появится и к моменту вылета. И вот стемнело, Би-би-си сделала соответствующее объявление, нас ждали во Франции, на взлетном поле стояли «лизандеры» с полными баками и набитыми оружием и рациями задними кабинами. И тут же присутствовала Ева Зайлер: под завязку полная кофе, нервной энергии и ключей к шифрам, она подпрыгивала в своих туфлях на плоской подошве. Этой берлинской связной-переводчице, работающей в Лондоне, вскоре предстояло проникнуть в говорящее по-немецки подбрюшье Ормэ.
– Мэдди может вести самолет.
Она заставляла с собой считаться, эта Ева Зайлер, или кем я там себя вообразила в тут ночь, и люди обращали на нее внимание. С ней не все согласны, но все ее слушают.
Джейми засмеялся. Джейми, милый Джейми, любящий брат переводчицы-связистки, Поббл без пальцев на ногах, засмеялся и сказал с нажимом:
– Нет.
– Почему?
– Просто нет, и все. Даже не учитывая, что это против правил, она ведь не сдавала на допуск…
– По вождению «лизандера»? – презрительно скривилась связная.
– Ночной вылет…
– Она летает по ночам без рации и карт!
– Без карт я не летаю, – сдержанно поправила Мэдди. – Это против правил.
– Зато в большинстве случаев у тебя нет ни конечной точки маршрута, ни обозначения помех, которые могут встретиться в пути, а это почти то же самое.
– Она не летала ночью во Францию… – возразил Джейми и закусил губу.
– Ты же сам сделал так, чтобы она туда слетала, – напомнила ему сестра.
Джейми посмотрел на Мэдди. За ними с интересом наблюдали Майкл, похожая на богиню специальный агент, контролировавшая сборы Королевны, сержант авиационной полиции и другие оперативники, которым предстояло вылететь этой ночью.
Джейми пошел с козыря:
– У нас нет разрешения на такой рейс.
– Так позвони чертову хитроумному офицеру английской разведки!
– У него нет полномочий от министерства авиации.
И тут первый офицер ВСВТ Бродатт сделала свой ход, уверенно побив козырь Джейми.
– Если это полет на перевозчике, – заявила она, – я имею право утвердить его самостоятельно. Дайте мне позвонить.
Она позвонила своему командиру сообщить, что ее попросили отвезти одного из особых пассажиров из спецподразделения ВВС, конечная точка маршрута засекречена. И командир дал разрешение на вылет.