– Готова к нескольким тренировочным посадкам? – буднично спросила она пассажирку, как будто Ормэ был таким же обычным пунктом назначения, как аэропорт Оуквей. – На учебном летном поле нам зажгут сигнальные огни. Я нечасто садилась ночью по такому ориентиру, так что нужно будет для начала попрактиковаться, а потом уж двигать в рейс.
– Хорошо, – согласилась пассажирка. Обе девушки не могли не радоваться, ведь одной из них предстояло отправиться во Францию, а другой – вести самолет. Все необходимое было уже на борту, Королевне оставалось только подняться туда, и сержант предложил ей руку, чтобы помочь залезть в заднюю кабину.
– Погодите, погодите! – И Королевна бросилась к Мэдди.
Ту несколько ошарашил поступок подруги. Некоторое время девушки сжимали друг друга в объятиях, как выжившие жертвы кораблекрушения.
– Вперед! – воскликнула Мэдди. – Vive la France![43]
Вторжение союзников в количестве двух человек.
Мэдди трижды идеально приземлилась на освещенном сигнальными ракетами участке, а потом у нее стало посасывать под ложечкой оттого, что луна уходит. Похожее чувство терзало ее над Пеннинами, когда погода начинала портиться. Но она взяла курс на Францию.
Аэростаты заграждения Саутгемптона парили в воздухе, поблескивая в лунном свете и напоминая призраки слонов и гиппопотамов. Мэдди пересекла серебряный пролив Солент, миновала остров Уайт. Потом оказалась над терзаемым войной Ла-Маншем. Гудение двигателя смешивалось с голосом пассажирки, мурлычущим в наушниках песню «Последний раз, когда я видел Париж».
– Что-то ты чересчур веселишься, – упрекнула подругу Мэдди. – Будь серьезнее!
– Нам велели постоянно улыбаться, – парировала Королевна. – Так сказано в руководстве инструктора УСО. Когда люди улыбаются и поют, по ним ни в жизнь не догадаешься, что они планируют диверсию. А если ходить с озабоченным видом, кто-нибудь обязательно задастся вопросом, отчего ты так тревожишься.
Мэдди не ответила, и после получаса полета над безмятежной, гладкой, серебристо-черной бесконечностью Ла-Манша Королевна внезапно спросила:
– А о чем ты тревожишься сейчас?
– Над Каном облачно, – ответила Мэдди, – но среди туч виден свет.
– Как это – свет среди туч?
– Там мелькают вспышки. Розоватые. Может, молнии. Или стреляют. Или эскадрилья подбитых бомбардировщиков. Я немного сменю курс и обойду это место.
Вот потеха! Свет среди туч, ну и что? Давайте сменим направление, ведь мы же просто туристы. Альтернативный маршрут самолета Мэдди пролегал прямиком над побережьем Нормандии и Мон-Сен-Мишель, островной цитаделью, великолепной в лунном свете, которая отбрасывала длинные тени на бухту, где пролитой ртутью сияли волны прилива. Шарившие по небу прожекторы не заметили «лизандер» с его серым брюхом. Мэдди проложила новый курс на Анже.
– С такой скоростью нам лететь меньше часа, – пояснила она своей пассажирке. – Ты все еще улыбаешься?
– Ага, как дурочка.
После этого – трудно поверить, но тем не менее, – после этого полет некоторое время был скучным. Сельская Франция в лунном свете значительно проигрывает Ла-Маншу, и, устав вглядываться в непроглядную черноту, Королевна доверчиво уснула, свернувшись калачиком среди картонных коробок и бухт проводов на полу задней кабины, положив под голову свой парашют. Это немного напоминало сон в цеху фабрики Ладдерала среди неправдоподобно громкого и на диво ритмичного шума. Последние несколько недель Королевна все время пребывала в запредельном возбуждении, а время уже изрядно перевалило за полночь.
Она проснулась, когда расслабленное тело вместе со всеми окружавшими его одиннадцатью коробками неожиданно налетело на заднюю стенку фюзеляжа. Королевна не поранилась и даже не испугалась, но была совершенно дезориентирована. Подсознание хранило гулкое эхо адского грохота: по сути, именно он и разбудил ее, а вовсе не столкновение со стенкой. Яркий оранжевый свет окаймлял окна задней кабины. Стоило Королевне сообразить, что «лизандер» с пронзительным звуком несется к земле, как возросшая гравитация заставила ее вырубиться. А когда через пару секунд пассажирка пришла в себя, было темно, двигатель самолета по-прежнему работал, а сама она лежала в неудобной позе среди разбросанного груза.
– Ты меня слышишь? Ты цела? – раздался из интеркома отчаянный голос Мэдди. – Вот черт, еще один… – И красивый шар, состоящий из белого огня, грациозно охватил свод плексигласовой кабины. Он не издавал никаких звуков, лишь великолепно подсветил кабину самолета. Ночное зрение Мэдди начисто пропало. – Веди самолет, Мэдди, – пробормотала она сама себе. – Веди самолет.
Вспомните, как она разрыдалась, попав под обстрел три года назад, в какую квашню превратилась. И посмотрите на нее нынешнюю, как она ведет подбитый самолет под огнем через зону военных действий. Ее лучшая подруга пытается выбраться из завала в задней кабине, дрожа от ужаса и любви. Она знает, что Мэдди благополучно посадит крылатую машину или погибнет, пытаясь это сделать.
Летчица сражалась с колонкой штурвала, как с живым противником. В коротких фосфорических вспышках ее запястья были белыми от натуги. Она вздохнула от облегчения, почувствовав, как маленькая рука пассажирки проникла через отверстие в бронированной переборке и сжала ей плечо.
– Что происходит? – спросила Королевна.
– Это все треклятые зенитки в Анже. Нам задели хвост. То есть я думаю, что это было зенитное орудие, а не ночной истребитель, иначе бы нам конец. У нас нет шансов против сто десятых «мессершмиттов».
– Мне показалось, мы падаем.
– Это я ушла в пике, чтобы сбить пламя, – мрачно объяснила Мэдди. – Нужно просто нырнуть к земле под как можно более крутым углом, чтобы ветер затушил огонь. Как свечку задуть. Но, похоже, управление хвостового стабилизатора выведено из строя. Это… – Она скрипнула зубами. – Мы не сбились с курса. Самолет не развалился. Пикируя, мы чересчур сильно снизились, но этот проклятый самолет теперь хочет только одного: снова набрать высоту, так что все нормально. Единственная проблема: если мы перестараемся, гансы смогут засечь нас на радарах. Самолет по-прежнему может лететь, и мы так хорошо рассчитали время, что даже не выбились из графика. Вот только, думаю, ты должна знать, что приземлиться будет, гхм, довольно сложно. Так что, может, тебе придется прыгать с парашютом.
– А как же ты?
– Ну, может, мне тоже придется.
Мэдди никогда не училась прыгать с парашютом, зато у нее был большой опыт в том, чтобы сажать поврежденные самолеты. Она даже сосчитать не могла, сколько раз ей приходилось это делать, – много, очень много, и обе подруги знали, что в тысяче случаев из тысячи Мэдди предпочтет умереть, сжимая в руках штурвал, лишь бы не сигать слепо во тьму неба.
Особенно если учесть, что, как и большинство сбитых британских авиаторов, она знала французский лишь на школьном, базовом уровне и не имела хороших липовых французских документов, которыми можно было бы провести нацистские оккупационные власти.
– Можно было бы высадить тебя и попытаться улететь домой. – Эти обнадеживающие слова Мэдди с деланой небрежностью процедила сквозь стиснутые зубы.
– Давай я тебе помогу! Только скажи, что надо делать.
– Ищи место посадки. Осталось меньше получаса. Нам обозначат нужный участок сигнальными ракетами. Это будет сигнал азбуки Морзе, тире-тире-точка-тире: буква «Q».
Маленькая рука не отпускала ее плечо.
– Лучше бы тебе надеть парашют, – напомнила пассажирке Мэдди. – И убедиться, что все твое оборудование при тебе.
Некоторое время в задней кабине грохотало, оттуда неслись проклятия. Через несколько минут Мэдди спросила с задыхающимся нервным смешком:
– Что ты делаешь?
– Привязываю все тут. Я отвечаю за это оборудование, независимо от того, доживу ли до утра. Не хочу, чтобы меня удавил какой-нибудь провод, если нас подбросит. А если придется прыгать с парашютом, пока ты не приземлилась, я уж точно не хочу, чтобы все это барахло посыпалось следом мне на голову.
Мэдди ничего не сказала. Она вглядывалась во тьму и вела самолет. Королевна снова схватила ее за плечо.
– Должно быть, уже близко, – наконец сказала летчица. Ее голос, слегка искаженный потрескиванием переговорного устройства, звучал ровно, в нем не было ни облегчения, ни страха. – Сейчас снизимся до семисот футов, поняла? Высматривай огни.
Последние пятнадцать минут были самыми долгими. Предплечья Мэдди ныли, вцепившиеся в штурвал пальцы занемели. Это было все равно что сдерживать лавину. Уже полчаса Мэдди не смотрела на карту, шла исключительно по памяти, компасу и звездам.
– Ура, мы над нужным местом! – внезапно воскликнула она. – Видишь слияние двух рек? Будем садиться точно посередке между ними. – По телу пробежала дрожь радостного возбуждения. Маленькая рука, успокаивающе сжимавшая ее плечо, вдруг исчезла.
– Вот там. – Королевна показала где. Как она заметила сигнал сквозь сделанное в переборке отверстие с тетрадную страницу размером, казалось загадкой, но он действительно виднелся чуть слева. Четкие яркие вспышки, обозначающие букву «Q», первую букву слова Queen, «королева»: тире-тире-точка-тире.
– Это оно? – возбужденно спросила Королевна.
– Да. Да!
У обеих девушек вырвались непроизвольные восклицания.
– У меня руки заняты, я не могу дать им ответный сигнал! – ахнула Мэдди. – У тебя фонарик есть?
– В аптечке. Только погоди, какой отзыв?
– Буква «L», как в слове «любовь»: точка-тире-точка-точка; короткий сигнал, длинный, короткий, короткий. Только не ошибись, а то нам не зажгут посадочные огни.
– Не ошибусь, глупышка. Морзянкой я даже во сне владею, – ласково напомнила ей Королевна. – Я же радистка, не забыла?
Ормэ, 25.XI.43, Дж. Б.-С.
Гауптштурмфюрер фон Линден утверждает, что никогда не встречал образованного человека, который ругался бы так же грязно, как я. Нет сомнений, с моей стороны было запредельно глупо использовать имя его дочери в грызне, которую мы устроили вчера ночью. Сегодня утром мне должны были вымыть рот карболкой. Не карболовым мылом, как в школе, а чистой карболовой КИСЛОТОЙ – фенолом, тем самым веществом, которым делают смертельные инъекции в концлагере Нацвейлер-Штрутгоф (так говорила Энгель, неиссякаемый источник моей информации о нацистских реалиях). Карболку она разбавила спиртом, действуя в перчатках, потому что смесь выходит ужасно едкая, но ко мне даже не приблизилась: понимала, что я буду сопротивляться и все вокруг забрызгаю этой гадостью. Даже будь у меня руки связан