На голове у статуи ВСЕГДА сидит голубь, даже если она укрыта мешками с песком. Думаю, Эдит умудряется не испытывать ненависти к этим летучим крысам лишь потому, что уже двадцать пять лет как мертва и даже не подозревает об их существовании.
Еще я думаю, что на самом деле ее последние слова были такими: «Я рада умереть за свою страну». Но не могу сказать, что всей душой верю в эту ханжескую галиматью. Поцелуй меня, Харди. Если честно, мне гораздо больше нравится фраза «поцелуй меня, Харди». Это замечательные последние слова. Нельсон произнес их от души. Эдит Кэвелл обманывала себя. Нельсон был честен.
И я тоже.
Вот я и закончила, поэтому теперь буду просто сидеть и писать одно и то же снова и снова, до тех пор, пока не усну в процессе или пока кто-нибудь не заметит, чем я тут занята, и не отберет у меня ручку. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала правду. Я сказала
О. Од В. А. 1872-Б, № 4, ШдБ
[Служебная записка Амадею фон Линдену от Николауса Фербера, перевод с немецкого]
Штурмбаннфюрер СС Н. И. Фербер
Ормэ СС
30 ноября 1943 года
Гауптштурмфюреру СС фон Линдену
Это мое последнее напоминание о том, что летный офицер Бофорт-Стюарт относится к категории Nacht und Nebel. Ее дважды видели среди Ваших заключенных, и если это произойдет снова, я буду вынужден принять относительно Вас официальные меры. Рекомендую отослать ее в Нацвейлер-Штрутгоф в качестве подопытной с последующей смертельной инъекцией, если она останется в живых после шести недель экспериментов.
Если же Вы проявите к этой гнусной мелкой лгунье хоть толику сострадания, я прикажу Вас расстрелять.
Хайль Гитлер!
Часть втораяКиттихок[45]
У меня остались документы, удостоверяющие личность Джули.
У меня остались документы, удостоверяющие личность Джули.
У меня остались документы, удостоверяющие личность Джули.
ГАДСТВО ГАДСТВО ДВАЖДЫ ГАДСТВО, БУДЬ ОНО ПРОКЛЯТО И ПРОПАДИ ПРОПАДОМ
У МЕНЯ ДОКУМЕНТЫ ДЖУЛИ
ЧТО ОНА БУДЕТ ДЕЛАТЬ БЕЗ УДОСТОВЕРЕНИЯ ЛИЧНОСТИ?
Что она будет делать?
Понять не могу, как такое могло случиться. Она же проверила свои бумаги, я проверила свои, сержант Сильви проверил и те и другие, потом их проверила его начальница, офицер отдела специальных операций, все проверили. И перепутать их мог кто угодно.
Гадство. Дважды гадство. У Джули, должно быть, мои документы.
Мой блокнот пилота ВСВТ – не самое подходящее место для таких заметок; может, мне и вообще не следует писать ничего подобного, но это единственное, чем я могу себя занять в ожидании, пока вернется один из членов ячейки французского Сопротивления. Просто не верится, что я не посмотрела документы раньше. С тех пор, как мы сюда добрались, прошло уже два дня. Я сто раз все перерыла и обнаружила летчицкий сертификат ВСВТ, но летная лицензия и государственное регистрационное удостоверение исчезли, а вместо них обнаружились продуктовые карточки Джули и поддельное carte d’identité[46] на имя Катарины Хабихт – на фотографии подруга сама на себя не похожа, у нее пугающее и красивое лицо нацистской шпионки. Совершенно не могу думать о ней как о Катарине, хотя она все лето пыталась приучить называть ее Кетэ – но я ведь только-только привыкла, что она теперь Ева.
При этом вообще неважно, есть ли у меня документы, нет ли их, потому что Я ВООБЩЕ НЕ ДОЛЖНА НАХОДИТЬСЯ ВО ФРАНЦИИ. Зато Джули, которой как раз полагается быть именно здесь, осталась без удостоверения. Ее ПОДДЕЛЬНЫЕ ДОКУМЕНТЫ у меня.
Как… ну как вообще? Допустим, когда-то спецслужбы выкрали у меня талоны на одежду, но это было сделано умышленно. И я поклялась стать осторожнее.
Не знаю, как быть.
Если я попадусь с этими записями, будут неприятности, и неважно, кто их обнаружит: немцы, французы или британцы. Да хоть даже американцы. Я не должна ничего записывать. За это грозит ТРИБУНАЛ. Но мне больше совершенно нечем заняться, и у меня лучшая ручка на свете, «этерпен», на кончике пера у нее крохотный шарик, и она наполнена быстро высыхающими чернилами. Они равномерно распространяются по шарику, и писать такой ручкой можно на большой высоте, не боясь, что текст размажется. Запаса чернил в ней хватит на год. Королевские ВВС заказали тридцать тысяч таких ручек непосредственно у их изобретателя, венгерского издателя газеты, который вынужден был покинуть родину. Одна из ручек досталась мне от сержанта Сильви, неравнодушного к летчицам и к миниатюрным, честным и чистым двойным агентам.
Я знаю, что не должна ничего писать, но надо же что-то делать – хоть что-нибудь. Этот мой последний рейс имеет гриф «С», а значит, нужно составить рапорт. И донесение о летном происшествии. М-да. Это придется сделать в любом случае. Вот и займусь отчетностью.
Донесение о летном происшествии
Аварийная посадка на поле Дамаск (рядом с Ормэ) 11 октября 1943 года. Воздушное судно «Лизандер R 3892».
Разрешение на операцию получено непосредственно от моего командира, перед вылетом я совершила четыре успешные ночные посадки, три из которых – при помощи сигнальных огней. Полет над Ла-Маншем прошел без происшествий, хотя над Каном пришлось уклониться от заданного курса, чтобы избежать огня зенитных орудий. Новый маршрут был проложен от Мон-Сен-Мишель до Анже, где мой самолет подбили с земли, повредив хвостовую часть. Несмотря на предпринятые усилия, я не смогла выйти на горизонтальный полет, поскольку хвостовой стабилизатор оказался выведен из строя. В результате самолет постоянно круто набирал высоту и не подчинялся управлению при попытках снизиться.
Теперь, когда у меня появилась возможность все обдумать, я пришла к выводу, что трос регулировки хвостового стабилизатора, скорее всего, оборвался, когда самолет шел вверх после крутого снижения, иначе мне не удалось бы войти в пике.
И от таких мыслей меня изнутри просто знобить начинает.
Вот честно.
Ладно. На чем мы остановились? Набор высоты, плюс самолет не полностью подчинялся штурвалу. Давление / температура в камере двигателя, а также уровень топлива оставались в пределах нормы, можно было продолжать движение к цели, найти которую (с помощью пассажирки) не составило труда. Однако на месте я обнаружила, что снижение затруднено. Приземление представлялось опасным, и было решено, что пассажирка покинет борт, т. к. она обладает нужными навыками и имеет больше шансов выжить после прыжка с парашютом, чем во время жесткой посадки с наполовину неизрасходованным топливом и грузом в 500 фунтов, состоящим из взрывчатки и проводов для взрывных работ.
Перед тем как пассажирка оставила самолет, я уже сделала два круга над посадочной площадкой, обнаружила, что это до смерти утомительно, поэтому полчаса оставалась на большой высоте, чтобы по максимуму сжечь топливо перед последней попыткой приземлиться. Сигнальные огни по-прежнему горели, поэтому я с уверенностью предположила, что меня до сих пор ждут: возможно, моя пассажирка благополучно добралась до принимающей стороны и рассказала о повреждениях самолета. Держаться на одной высоте оставалось очень сложной задачей, и в конце концов я решила попытаться приземлиться.
Точно не знаю, как именно мне удалось посадить эту заразу. Думаю, на чистом упрямстве. Неисправность штурвальной колонки не позволяла менять угол скольжения, и даже на низких скоростях с опущенными закрылками и на малой мощности проклятая машина норовила задрать нос кверху. Приходилось держать штурвал, поэтому включить посадочные огни не было возможности, я в темноте сперва коснулась хвостом поля, и «лиззи» сразу опять подбросило в воздух (вот бы посмотреть на это с земли!), хвостовой стабилизатор полностью отвалился. В результате задняя часть фюзеляжа воткнулась в мягкую почву на самом краю поля возле слияния рек, а корпус самолета торчал вертикально вверх, будто стоячий камень. Мне вспомнилось крушение, когда Димпна разбила свой «пусс-мот» на Хайдаун-Райз, только она воткнулась в землю носом. Что происходило потом, я не понимала, колонка штурвала врезалась в живот и вышибла из меня дух. Одновременно с этим я ударилась затылком о бронированную переборку. А когда очнулась, то лежала на спине в кабине, смотрела на звезды и гадала, скоро ли рванет.
Как-то не вышло у меня составить нормальный рапорт. В голове все путается. Но я хотя бы записала то, что запомнилось, пока оно не выскочило из головы.
Перед приземлением я в соответствии с инструкцией о вынужденной посадке выключила зажигание и подачу топлива, поэтому вокруг было тихо, что-то скрипело и потрескивало, но не более того. Потом купол кабины открылся. Трое мужчин-подпольщиков, один из которых был англичанином (агентом УСО и ответственным за эту операцию, кодовое имя – Поль), вверх тормашками вытащили меня из самолета. Вчетвером мы грузно шлепнулись на землю, получилась куча-мала. А потом я произнесла свои первые слова на французской территории:
– Простите, мне жаль, мне так жаль!
Я повторяла их снова и снова, думая о двух несчастных беженцах, которых по плану должна была отвезти в Англию. Чтобы меня уж наверняка поняли, я вспомнила, как сказать то же самое по-французски:
– Je suis désolée!
Произношение у меня то еще.
Мне помогли сесть и попытались отряхнуть от грязи.
– Вот и наша Верити, – по-английски сказал Поль.