Поль полез с объяснениями:
– Ждать было невозможно, уже слишком поздно, самолет не добрался бы до Англии затемно. Нельзя рисковать, летая над Францией при свете дня.
Тут я почувствовала себя страшной эгоисткой, злобной любительницей покомандовать, и принялась на своем корявом французском извиняться перед другом папаши Тибо за то, что изуродовала крыло его машины.
– Нет-нет, мадемуазель, я должен благодарить вас, – по-французски возразил он, – ведь вы починили мне дроссель. – Водитель галантно распахнул передо мной дверцу автомобиля. И ни слова о том, что опять потратил зря целую ночь, рискуя жизнью ради неблагодарной иностранки, которая никогда не сможет оказать ему ответную услугу. Принцип попутки, возведенный в абсолют.
– Merci beaucoup, je suis désolée (спасибо большое, извините, пожалуйста). – Такое впечатление, что я постоянно говорю эти слова.
Один из подпольщиков сунул голову в окно автомобиля:
– Шотландский летчик велел отдать вам вот это.
Джейми оставил мне свои ботинки.
Подтверждая репутацию дурищи, я проревела почти всю дорогу до Ормэ. Зато у меня хотя бы ноги были в тепле.
Пенн нашла ее. Джорджия Пенн ЕЕ НАШЛА! Джули исчезла 13 октября, а Пенн говорила с ней вчера, 19 ноября. Почти через шесть недель.
Я больше не могу разобраться в собственных чувствах. И не могу просто радоваться или просто горевать. В душе перемешались ужас, облегчение, паника и благодарность. Джули жива, она все еще в Ормэ, она цела, при ней вся ее боевая амуниция: волосы уложены в аккуратную прическу на два дюйма выше воротничка, и даже маникюр каким-то образом на месте.
Но она в плену. Ее схватили почти сразу же. Она посмотрела не в ту сторону, собираясь переходить дорогу. Типичная Джули. Не знаю, смеяться мне или плакать. Постоянно реветь надоело, но и не до смеха, слишком уж тревожно. Будь у нее при себе нужное удостоверение личности, она могла бы отвертеться во время первого допроса, но без документов ни единого шанса у нее не было.
Мисс Пенн просила об интервью с кем-нибудь, кто говорит по-английски, и им с Джули устроили встречу, конечно же в присутствии охранников. Радиоведущей не сказали настоящее имя моей подруги, только кодовое, уж не знаю, по какой причине. Пенн осталась в убеждении, что интервью полностью фальсифицировано и Джули не давали слова лишнего сказать. Как будто на ней был надет невидимый строгий ошейник. Подозреваю, подруга знала: позволь она себе что-то лишнее, и Пенн тоже заставят замолчать. Мне ясно, что Джули никогда не пошла бы на такой риск. Она даже не нарушила приказ и не сказала своего имени. Вся беседа состояла сплошь из намеков и кодовых слов. Капитан и его рабыня тоже там были, а кроме них – еще то ли один человек, то ли двое, все сидели и пили коньяк (кроме рабыни, конечно!) в шикарном кабинете капитана, где Джули вроде как временно исполняла обязанности переводчицы. Получается, она действительно делает то, для чего ее сюда заслали.
Никаких имен сказано не было, не упоминались ни военная служба, ни звание – Джули назвалась просто радисткой. Она и нацистам так сказала. Безумие, она же здесь с другим заданием, но гестаповцы наверняка приложили множество усилий, чтобы выпытать у нее шифры и ключи к ним. Пенн не сомневалась, что они выбили из Джули какой-то шифр, должно быть устаревший или вообще выдуманный, но у них определенно есть информация, с которой они попытаются работать. Пенн считает, что Джули именно поэтому назвалась радисткой, или, как говорят у них в УСО, радиотелеграфисткой: таким образом можно подсунуть гитлеровцам выдуманный шифр. Чаще девушек засылали во Францию в качестве курьеров, но у курьера стали бы расспрашивать про ячейку Сопротивления. Куда лучше дать сведения об устаревшем коде, чем о живых людях. К тому же Джули изначально действительно была радисткой, и такая версия идеально согласуется с фотографиями, сделанными на месте крушения моего самолета, которые к тому времени Джули уже наверняка видела. А пока гестаповцы заняты поиском несуществующего канала радиосвязи, они не станут задавать вопросы, касающиеся операции «Подрыв штаб-квартиры гестапо в Ормэ», или как там она называется на самом деле.
Пенн показали лишь несколько кабинетов администрации и пустые спальни с четырьмя аккуратно заправленными кроватями: никаких контактов с другими заключенными, ни намека на то, в каких условиях те содержатся. Но Джули кое на что намекнула. Она сказала
Она
Джули была
ПРОКЛЯТИЕ. Веди самолет, Мэдди.
Я НЕ СТАНУ ПЛАКАТЬ.
Мне нужно было самой поговорить с мисс Пенн. Мы с Митрайет встретились с ней у прудика в фешенебельном жилом квартале Ормэ. Во время разговора журналистка сидела между нами на скамейке и сматывала шерсть в клубок, на коленях у нее лежала холщовая сумка со старыми носками, которые следовало распустить. Почти на фут выше каждой из нас, мисс Пенн, должно быть, со стороны выглядела нашей няней. Она рассказывала, мы слушали и то и дело запускали руки в сумку за очередным носком. В какой-то момент посреди разговора, когда моя рука снова туда нырнула, мисс Пенн вдруг поймала ее и крепко сжала. С Митрайет она ничего подобного не проделывала. Не знаю уж, как она догадалась, что именно я особенно тяжело переживаю за Джули. Теперь мне кажется, что она и сама немножко следователь, ведь ей приходится делать примерно ту же работу: выуживать сенсационные сведения из источников, которым нет веры. Каждый справляется по-своему, но суть ведь та же. И Джули, сама эксперт, помогла мисс Пенн, поделившись информацией, о которой та не просила.
– Вам хватит присутствия духа, Киттихок? – спросила радиоведущая, по-прежнему сжимая мне руку.
Я постаралась улыбнуться, но получилась какая-то гримаса.
– Надеюсь.
– Помягче не скажешь, – предупредила Пенн. В ее четких деловых интонациях настоящей американки проскальзывали злые нотки. Мы ждали. Пенн тихо продолжила: – Ее пытали.
Целую минуту я не могла ответить. И вообще ничего не могла.
Наверное, слишком уж гнетущее ощущение возникло у меня от ее слов. Конечно, на самом деле я не удивилась, но Пенн подала новость с прямотой удара по лицу. Наконец я как дурочка пробормотала:
– Вы уверены?
– Она показала мне следы, – кивнула Пенн. – Дала понять совершенно ясно. Поправила шарфик, как только мы обменялись рукопожатиями, так что я смогла сама рассмотреть. Такой рядок уродливых треугольных ожогов на горле и ключице, они только-только начали заживать. Похоже, от паяльника. И на запястьях с внутренней стороны такие же ранки. Она очень по-умному их мне показала, безо всякой патетики, спокойно. Одергивала юбку, когда закидывала ногу на ногу, давала рукаву задраться, когда тянулась за сигаретой, меняла позу, только если капитан на нее не смотрел. Ноги тоже в жутких синяках, но все это потихоньку заживает: должно быть, раны появились две-три недели назад. Кажется, с ней стали обращаться не так жестоко. Не знаю почему, но она точно заключила с гестапо какую-то сделку, иначе бы ее уже здесь не было. По идее, к этому времени нацисты должны были либо получить от нее все, что они хотели, либо сдаться.
– Заключила сделку! – захлебнулась я.
– Что ж, кое-кому из нас это удается. – Мисс Пенн мягко направила мою руку обратно в сумку с носками. Потом признала: – Впрочем, сложно понять, что затеяла ваша подруга. Она выглядела… очень сосредоточенной. И явно не ожидала, что в разговоре всплывет ее кодовое имя, была потрясена, когда это произошло, но не попыталась намекнуть, что ее надо спасать. Думаю, она твердо намерена выполнить задание, и у нее есть причины считать, что ей удастся справиться, даже находясь в тюрьме. – Мисс Пенн покосилась на меня. – Вы знаете, в чем заключается ее миссия?
– Нет, – солгала я.
– Что ж, – вздохнула радиоведущая, – я перескажу вам ее слова, а вы, может, сообразите, что к чему.
Но у меня не получается сообразить. Я не знаю, что делать с новыми сведениями. Наверное, это как палеонтологией заниматься: пытаться реконструировать динозавра по нескольким отдельным костям, когда даже неизвестно, принадлежат ли они одному животному.
На всякий случай запишу все, что сообщила Джули: может, Поль разберется…
1) В здании, где размещается гестапо Ормэ, свой генератор. Пенн пожаловалась на перебои с электричеством, мол, трудно, когда во время работы с рацией оно вдруг пропадает, а Джули сказала: «Ну, у нас тут свое электричество». Очень в ее стиле это «у нас», как будто она чувствует себя среди нацистов как рыба в воде. Как в тот раз, когда она повела меня в кино смотреть «Полковника Блимпа» и прорыдала всю сцену, где пленные немецкие офицеры слушают Мендельсона.
2) Распределительный щит расположен под главной лестницей. Мисс Пенн не сказала, как наша Джули умудрилась дать об этом знать. Также было упомянуто, что:
3) Известный факт – пункт радиосвязи немцев находится на той же площади, что управление гестапо, но на противоположной стороне, в мэрии. По мнению Джули, дело в том, что в «Шато де Бордо» далеко не всегда есть связь. Пенн думает, виноваты стены гостиницы, слишком толстые для нормального приема сигнала, но, по-моему, дело в генераторе, от которого помех больше, чем от толстых стен. Передать эту информацию было очень легко, в УСО работу радиста называют «артритом», легче легкого. Прямо-таки вижу, как Джули разглядывает свои ногти и произносит: «К счастью, суставы у меня не ломит. И ни у кого тут артрита нет. А то нацисты порадовались бы!»
4) Пенн также выяснила много чего о рабыне-секретарше. Джули думает, что та не в ладах с совестью и мы можем этим воспользоваться. Нужно понаблюдать за ней и помочь выйти на контакт с Сопротивлением, когда немочка будет готова.
Я пытаюсь понять, как Джули умудрилась передать столько информации в присутствии капитана гестапо, и сам факт просто не укладывается в голове. Возможно, разговор шел по-английски, рабыня переводила для капитана и либо недопонимала чего-то, либо попустительствовала Джули, что отчасти подтверждает версию об угрызениях совести. Джули называет ее ангелом – l’ange, – как по мне, это до одури неловко. Неудивительно, что бедолага помалкивает. К тому же во французском языке слово мужского рода, не то что в английском, где это просто существительное. Фамилия «Энгель» с немецкого переводится именно как «ангел».