Этот химический запах, сладкий, дегтярный, не имеет с Джули ничего общего. Он напомнил мне слова Пенн о том, что Энгель по образованию химик.
Я сбежала по лестнице.
– Tu cherches Gabrielle-Thérèse? (Ищешь мою сестру?) – спросила La Cadette, поднимая взгляд от разложенных на кухонном столе учебников.
– Oui, tout de suite (немедленно). Мне нужен утюг, горячий утюг… вот же зараза! – Я пришла в отчаяние оттого, что понятия не имела, как это сказать, и изобразила, будто глажу что-то. Моя юная собеседница очень сообразительная, она ухватила все на лету, немедленно поставила на плиту утюг, чтобы он грелся, показала на гладильную доску и умчалась за сестрой.
Митрайет, Амели и я, как ведьмы из «Макбета», окружили гладильную доску, затаив дыхание. Я очень боялась все испортить, сжечь шарфик, но обошлось, и где-то через минуту коричневые буквы послания Энгель стали проступать на конце, где не было чернильного пятна, поверх серой в огурцах ткани.
Не требуется подготовка спецагента, чтобы уметь пользоваться невидимыми чернилами. Тут даже химиком быть не требуется. Мы с Берил выучились этому в скаутах. Тайные сообщения можно писать молоком. Легче легкого.
Не знаю, чем писала Энгель, но сам текст был французским, поэтому я не помню его дословно. Она то ли давала нам наводку, то ли подставляла, до сегодняшнего вечера точно не узнать. Митрайет послала за Полем курьера – сами-то мы не знали, где он обитает.
Сегодня вечером девятнадцать заключенных из Пуатье будут перевозить в концлагерь где-то на северо-востоке Франции. Автобус заедет в Ормэ и заберет еще пятерых. Среди них будет Джули.
Если бы я оформляла случившееся как рапорт о чрезвычайном происшествии…
Вряд ли у меня получится действительно сделать из этого рапорт, но что-то записать нужно, чтобы лучше все запомнить. Ведь, возможно, будет суд. Даже если и так, мне плевать. Я просто хочу сделать все как следует, пока ничего не забылось. Несколько минут назад Митрайет снова попыталась накачать меня каким-то снотворным, которое дает полчаса забвения. Но на этот раз я была умнее. Я должна все записать. Может, приму лекарство попозже. Скорее всего, приму. Не хочу больше ни о чем думать после того, как рапорт будет готов.
Рапорт о чрезвычайном происшествии
Попытка диверсии на речном мосту на шоссе Тур-Пуатье. Цель: остановить немецкий военный автобус с 24 заключенными из числа французов и союзников. Ср. 1 декабря 1943 года.
В общем, мы его остановили.
И проделали в мосту здоровенную дырищу, так что некоторое время все перевозки придется производить по железной дороге через станцию Тур.
НЕНАВИЖУ ИХ Я НЕНАВИЖУ ИХ
Нужно упомянуть Поля – Поля, которого я тоже ненавидела. Он был великолепен. Я должна это сказать. Спланировал все буквально на лету, по ходу дела. Побоище произошло не по его вине. Всего за час он собрал армию из дюжины мужчин и двух женщин. Мы спрятали велосипеды и машину – тот самый «ситроен-розали». Не знаю, как его хозяина до сих пор не раскрыли или по меньшей мере не изъяли у него автомобиль, а еще думаю, что он в любом случае слишком стар для такой работы. Хотите верьте, хотите нет, но мы спрятали его машину в гараже, принадлежащем милой и отважной старушке, которая живет совсем одна в вилле на берегу реки со стороны Тура. Это она выращивает розы, и в честь нее названа наша ячейка. Мы прикрыли «ситроен» пыльным полотнищем и оставили позади машины самой старушки, тоже «розали», поэтому казалось, будто хозяйка просто купила более современную и вместительную модель. А велосипеды оставили в ее же заброшенной конюшне под слоем сена двадцатилетней давности.
Потом мы позаимствовали у нее лодки: весельную красотку из тика, построенную еще в прошлом веке, и два канадских каноэ из каштана. Лучше просто не придумаешь. Мост, движение по которому уже однажды нарушалось, находился выше по течению от дома этой дамы, поэтому некоторое время ее держали под наблюдением. Похоже, на этот раз у нее не будет слишком больших неприятностей, а может, и вообще все обойдется. Мы были очень осторожны.
Хоть я и атеистка, но все равно молюсь, чтобы хозяйка не пострадала. Это ведь как рябь на поверхности пруда, верно? Она разбегается по всей водной глади, не ограничиваясь одним участком.
Как бы то ни было, мы погрузили в лодки наши мины (вряд ли я могу рассказать о них подробнее, я не особенно вникала, поскольку за взрывчатку отвечали другие) и в темноте пошли к мосту на веслах с обмоткой возле уключин, чтобы не шуметь. Это заняло около часа. Про то, как обматывают весла, все наверняка читали в пиратских историях; не сомневаюсь, в «Питере Пэне» о таком тоже где-то упоминается. И, может, еще в «Ласточках и амазонках». Английское лето, школьные каникулы – все это кажется теперь таким далеким! Из-за тумана было почти ничего не видно, но мы справились. Заминировали мост и стали ждать.
Что же пошло не так?
Не знаю. Честно не знаю. Мы не угодили в ловушку. И не были в меньшинстве, во всяком случае в первое время. Думаю, просто ставки для нас были выше, чем для немцев. Разве нам не следовало предположить, что они окажутся безжалостнее нас? Но как тут догадаешься? Мы ведь и сами не знали жалости.
Возможно, беда в том, что было совсем ничего не разглядеть из-за ночи и тумана. В тумане есть и плюсы, и минусы: он отлично нас скрывал, но что-то увидеть в нем было сложно. И луна вроде как перевалила за четверть, да только какой от нее толк, если небо затянуто. Мы словно ослепли, пока не появился тюремный автобус с горящими фарами.
Эта часть операции прошла хорошо: уже через минуту ехать дальше он не мог. Мы отлично замаскировались в прибрежных зарослях, среди увитого омелой ивняка, ольхи и тополей. Вдобавок нас скрывали высокие сорняки и туман. Аккуратный взрыв не зацепил ничего, кроме моста у самого въезда и автобуса, которому оторвало решетку радиатора. Однако даже фары не пострадали, и аккумулятор, похоже, тоже, ведь света хватило, чтобы Поль и хозяин «розали» каким-то образом умудрились прострелить три колеса.
Водитель автобуса выскочил наружу. За ним появился охранник. С фонариками в руках оба принялись ходить вдоль автобуса, с проклятиями ища повреждения.
Поль расстрелял их из своего «сиена», как уток в ярмарочном тире. Пока это происходило, я бесполезно скорчилась в кустах, закрыв голову руками и стиснув зубы, поэтому кое-что пропустила. «Рождена быть солдатом», скажете тоже. Такие вылазки на самом деле очень похожи на бои. Это и есть война. В миниатюре, но все равно ВОЙНА.
Еще два охранника вышли из автобуса и начали втемную палить по кустам, где мы засели. Митрайет пришлось придавить меня к земле, чтобы я не выдала наше укрытие. Я жутко распсиховалась, задергалась, и в конце концов Поль отвесил мне подзатыльник.
– Возьми себя в руки, Киттихок, – прошипел он. – Ты нам нужна. Стреляешь ты отлично, но никто не ждет, что ты будешь палить по людям. Займись техникой, хорошо? Сейчас они попытаются починить то, что мы вывели из строя. Постарайся уничтожить их оборудование.
Я сглотнула и кивнула. Не знаю, видел ли это Поль, но он вернулся на свое место рядом с хозяином «розали» под тихо шелестящей среди болиголова ивой, и они сняли еще одного конвоира.
Выживший охранник метнулся обратно в автобус. Настала зловещая тишина; минуту или две не происходило вообще ничего. Потом четыре оставшихся в живых охранника вывели из автобуса всех пленников до единого и заставили их лечь лицом вниз посреди дороги. Все это происходило в неверном свете электрических фонариков, и мы не отваживались стрелять, чтобы не попасть в кого-то из своих.
Я не разглядела как следует ни одного заключенного и не могу ничего сказать об их лицах, возрасте, поле или одежде, но по движениям было очевидно, что некоторые из пленников напуганы, некоторые настроены бунтарски, а некоторые скованы между собой за лодыжки цепями кандалов. Этим последним было трудно даже выйти из автобуса, они спотыкались и налетали друг на друга. Когда всех пленников положили, как сардин в банку, рядком в дорожной грязи, один из охранников прострелил шестерым из них голову.
Все произошло очень быстро.
Этот гад закричал нам по-французски. Митрайет шептала мне на ухо английские слова, которые ей удавалось подобрать: «Месть… два за одного… ваши мертвы. Если нас убьют…»
– Знаю, знаю, – шептала я в ответ. – Je sais. – За каждого убитого немца они застрелят двоих наших. Пустят в расход как заложников.
Трое охранников целились в заключенных, а четвертый тем временем двинулся в обратном направлении по дороге – думаю, на поиски телефона.
Потом мы ждали, загнанные в тупик. Было до одури холодно.
Поль и пара его людей быстро посовещались шепотом и решили, что проберутся под мостом и попытаются напасть на конвойных с тыла. Тех ведь осталось всего трое, не считая того, что ушел за помощью, и, казалось, просто невозможно с ними не справиться.
Но у врага было восемнадцать беспомощных заложников, которые со скованными ногами лежали на земле.
И одной из этих восемнадцати была Джули.
Потом я стала переживать, что, возможно, ее уже застрелили. Сначала никак не удавалось понять, так это или нет, но потом охранники установили портативный прожектор, который работал от автобусного аккумулятора, направили его свет на заключенных, и стало видно, что среди пленников всего несколько женщин, и вид у них полузаморенный. Среди женщин, в самой середине, оказалась та, кого я высматривала: с копной белокурых волос и в пламенеющем пуловере. Запястья были крепко связаны за спиной, вроде бы проволокой, и она лежала плашмя, потому что не могла, как остальные, опираться на руки. Но Джули была не с краю и не попала в число убитых. Она дышала тихо-тихо и ждала. А еще дрожала от холода, как и все мы тут.
Мы ждали, я думаю, примерно с час.
Охранники постарались сделать все, чтобы в них было трудно целиться. Они постоянно двигались и светили нам в лица (вернее, туда, где, по их мнению, находились наши лица) фонариками, периодически действительно слепя нас. Уже потом я обнаружила, что сгрызла до мяса ногти на больших пальцах, пока ждала задуманного Полем нападения, но оно так и не началось. Три немецких солдата все время смотрели в разные стороны, и один из них неизменно целился в пленных. Нам было просто не добраться до охранников. Одна из лежащих на дороге женщин заплакала – думаю, просто от холода, – мужчина рядом попытался ее обнять, и конвойный прострелил ему руку.