Пара бутылок пива, пусть даже плохого — могли бы спасти нашегонедоПушкина. Кого бы послать за пивом?..
Посмотрел на жену: «При таком характере могла бы быть и покрасивее!.. Нет, её не пошлёшь…»
Ещё очень хотелось курить.
— Твои сигареты на тумбочке, вставай! Я ухожу… — сказала жена, не глядя на него.
— Куда? — не понял фотограф. — Совсем?.. — Да это ты — «совсем»! В парикмахерскую, я записана на сегодня повремени…
Жизнь их, утрачивая всяческие вожделения, сводилась постепенно к только осуществлению естественных потребностей. По сути, они уже сами не знали, как им продолжать жизнь и перестали чувствовать время, потому что время стало совсем ненужным.
Они уже почти не пачкали простыни следами взволнованного тела и не стремились достичь каких-то высот в жизни. В них даже не было взаимной душевной лютости, какая бывает у долгоживущих вместе и уже неблизких людей…
А ведь их сексуальная жизнь была когда-то настолько хороша, что после бурного соития некоторые соседи нервно закуривали. И жена фотографа была не раз на седьмом месяце от счастья. Но детей у них так и не случилось. И никакое лечение не помогало. Словно существовал какой-то запрет на деторождение в этой семье. Что-то мешало каждый раз детям здоровыми появляться на свет. Поэтому у жены появилось некое тайное домашнее увлечение которым она и спасалась до поры до времени. О нём узнаете позже…
Соответственно, бездетные муж и жена, проживавшие в коммунальной квартире, никак не могли рассчитывать на улучшение жилищных условий и увеличение жилплощади за счёт государства. И это тоже как-то удручало.
Жена фотографа ненавидела себя за то, что она яркая, привлекательная, но не настоящая… Это было, наверное, её наказание. За то, что она сильная, слишком сильная для той, какой её привыкли знать окружающие. За то, что в кружащихся зимой хлопьях снега, которые раньше ловила языком и звонко смеялась, она теперь видит только отблески несбывшихся желаний… За то, что теперь у неё есть гордость, но нет счастья.
Фотограф почувствовал, как сознание сжимается от головной боли и однообразия коммунально-семейной жизни, и устремил взгляд к потолку, пытаясь хоть там найти ответы на многие «почему», раздиравшие его голову.
И вот, этот-то расфокусированный взгляд был пойман птицей в клетке на шкафу, и она призналась, глядя фотографу прямо в глаза:
— Как-кая мррраазь!
Есть такие попугаи породы «Жако». Многие про них слышали, но мало кто с ними общался. На вид — они невзрачные, небольшие, всего раза в два-три больше размерами, чем всем известные «Волнистые». Обычно они — светло-серенькие, без особых украшений. Довольно быстро они привыкают к человеческой речи, видимо, принимая ее за один из птичьих диалектов. Поэтому вовремя и к месту применяют полученные языковые знания.
Одно время их было запрещено ввозить в Советский Союз, однако из Анголы их везли практически все, минуя таможню особым образом. Для провоза живого груза необходимо, чтобы этот груз вел себя как мёртвый, то есть не трепыхался и вообще прикидывался некондиционной курой гриль.
Способ нашли до гениальности простой: попугаев спаивали аж целой столовой ложкой медицинского спирта, после чего они как минимум на сутки выключались и представляли собой не более чем бессловесное анатомическое пособие по строению птичьей тушки в состоянии анабиоза. Обычно коматозное животное погружалось в контейнер, похожий на тубус для чертежей, в котором просверливались аккуратные дырочки, и в таком состоянии транспортировалось на новое место жительства.
Кто знает, может, в этот раз спирт оказался разбавленный или попугай бывалым, но на таможенном досмотре, когда офицер открыл сумку, тубус для чертежей вдруг затрепыхался, и из него вылез взъерошенный попугай.
— Оп-па! — только и смог сказать таможенник. — Что же это вы, товарищ, незаконный груз провозите?!
Хозяин груза уже собрался было отказываться от груза, но Жако встряхнулся, расправил пёрышки и заорал на весь зал прилёта аэропорта Шереметьево:
— Я русский! Я ру-у-у-сссский! Русский!!!
Паспорт ему не дали, но в страну впустили.
И здесь про попугая, про нашу будущую птичку-на-вылет можно придумать много историй. Но, зачем же придумывать, когда можно просто послушать рассказы вернувшегося вместе с ним из командировки военного советника.
В офицерском общежитии в Луанде наш попугайчик появился из рук своего хозяина маленьким и голеньким птенцом. Офицерам понравилась эта забавная живая игрушка. Они кормили её с рук и всячески приучали к себе и своему распорядку. Уже через год попугай подрос и, хотя так и не научился летать, «службу» знал чётко.
К тому времени Жако уже знал массу русских, английских и португаш (португальско-английский диалект, на нём говорила и говорит основная масса населения Анголы) ругательных слов и вовсю ими пользовался.
Когда утром его хозяин уходил мыться, Жако выбегал из комнаты и важно шёл по коридору общежития, заглядывая вовсе комнаты подряд и комментируя увиденное:
— Как же так? Что за хрень? — вопрошал он, заглядывая в первую комнату — там ещё все спали, что не соответствовало официальному попугайскому распорядку.
— На-а-аадо же! — заключал он и шёл дальше.
— Сми-и-ирнааааа! — орал Жако у входа в другую комнату. В этой комнате находилась берлога старшего среди военных советников в звании генерал-майора, прозванного за глаза «медведем» и известного своим командирским басом, а также любовью подать хорошенькую такую, чтоб неграм света не взвидеть, команду.
— А? Что?! Где? Блин!!! — ревел по-медвежьи пробуждающийся генерал, потом отворачивался к стенке и бурчал: — Чтоб ты сдох, пернатый!
— Сам дурак! — не оставался в долгу попугай и шёл дальше.
В следующей комнате ещё только продирали глаза переводчики, и к ним Жако обращался на английском буржуйском:
— Fuck you, не так ли, господа?
— Жако! Не зли меня! — непременно обижался кто-нибудь из господ.
— Мая твая не панимаэт! — гордо заявлял попугай и шёл дальше.
Заместителем главного советника, «Медведя», то есть, был полковник «Крокодил» Он обычно к тому времени уже вовсю бодрствовал, был занят написанием писем на родину и употреблением местного зловредного пива. Его комнатка как раз шла следующей по коридору после комнаты переводчиков. Возле неё Жако обычно задерживался и провозглашал менторским тоном зама по воспитательной работе:
— Опять бухаете, товарищи?! Как можно!
— Не учи меня жить! — отвечал «Крокодил» и протягивал руку к попугаю. Жако важно вышагивал к нему, практически копируя строевой шаг зама по воспитательной работе, потом взбирался на указательный палец «Крокодила», оттуда спрыгивал на письменный стол и назидательно отчитывал:
— Безобр-р-р-р-азие! Никакого пор-р-ядка! Кругом сплошное пьянство и разврат! Вы так не считаете? — и вопросительно заглядывал полковнику «Крокодилу» в глаза.
— Согласен полностью! — поддерживал «Крокодил» и наливал попугаю пива в блюдечко.
— Ур-р-ра! — провозглашал тост попугай и пил. — Ухххх, спиртяшшшка!
Поскольку комната полковника «Крокодила» по коридору была далеко не последняя, и не только «Крокодил» радовался пиву жарким утром — к своему хозяину, бодро выходящему из душа, Жако добирался в состоянии некоторого алкогольного опьянения.
— Эх, вы, сволочи… — грустно говорил хозяин попугая. — Опять напоили. Ну и что мне теперь делать?
— Пошли по бабам! — отвечал попугай, и оба они удалялись похмеляться в свою комнату…
Дело тем временем близилось к «дембелю», и хозяину Жако предстояло отправиться на Родину. Чемоданы собраны, фотографии распечатаны, билеты куплены, джипы до аэропорта заправлены, словом, скоро, всего-то через полсуток она — Родина, холодная и страшно мокрая по сравнению с Луандой. Русский язык повсюду, а не только среди своих. Негров мало. И все они без оружия. Нищета, да не та, другая. Соскучился, в общем.
А как же быть с попугаем?
Почему бы не сделать так, как до этого поступали другие советники? Напоить воина до сна богатырского и провозить прямо в багаже? Однако не тут-то было! По заветам предков, для маленького попугайчика, чтоб хватило на сутки неподвижности, достаточно одной чайной ложки чистого спирта. Если попугай большой — тогда столовой.
Военный совет после употребления допинга постановил, что Жако таки большой. А потому тут же был налит в столовую ложку спирт и предоставлен попугаю.
— Спирртяшшшка! — сказал попугай и выпил прямо из ложки. Потом он икнул и неожиданно запел, видимо тщательно готовяськ переселению на новую Родину:
— Ой, мороз, мороз…
— Кажется, мало… — сказал владелец пернатого.
— Не моро-о-озь меня, — удивлённо сообщил Жако.
— Так давай ещё нальём, — предложил генерал.
Налили. Попугай нерешительно потоптался вокруг угощения, кося на него то одним, то другим глазом. Было видно, что выпить ему хочется, но при этом как-то боязно. Наконец, переборов все сомнения, Жако выпил вторую столовую ложку спирта.
— Не мо-рр-озь меня! Моего коня! — сказал он, покачнулся и упал на бок.
— Ну, и слава богу. Щас уложим его в тару да и поедем, мужики, — сказал хозяин птицы и встал из-за стола
.— Пьянь! Кругом одна пьянь, бляха муха, — неожиданно сказал Жако и пошевелил когтистыми лапами.
Все замерли. Советники молча и сосредоточенно принялись пересчитывать количество спирта в две столовые ложки относительно своих размеров. Пока считали, Жако щелкнул клювом и встал. Воинственно задрав хохолок, он сказал:
— Гулять, так гулять! Гусар-р-ры! Шампанского коню!
— Обалдеть! Сейчас ещё буянить начнёт, — сказал один из переводчиков.
— Силён бродяга, — пробормотал генерал.
— Ну, сволочи! — вскипел хозяин попугая. — Споили всё-таки птицу мне! Ну, я вам устрою!
— Да ладно, не кричи, не споили, а натренировали. А то, с непривычки бы, наоборот, ласты мог склеить, точнее, крылья.
— Да? И что мне теперь делать?
— Во-первых, успокоиться, а во-вторых, налить ещё. Просто твой Жако оказался матёрым. В холода точно не помрёт теперь!