ра рокфора, так вообще завались. Сыра теперь в каждом магазине сортов по тридцать. Вино французское есть, духи французские есть, бутиков — счета нет. Хоть от «Нины Риччи» одевайся, хоть от Кардена. Были бы деньги, из «Шанели» номер пять ванны можно принимать». Она так мне хочет доказать, что в Москве уже «полный Париж!», что даже говорит в рифму к своему собственному удивлению, и это ей лишь прибавляет уверенности в ее правоте. Я и не спорю. Действительно, были бы деньги. И все же в Москве нет главного. Нет Парижа!
«Чего нас, русских, так сюда тянет?», — спросил меня как-то один мой знакомый. — Ну что мы потеряли в этом Париже?»
На эту тему написаны тома. Подолгу жившие здесь русские писатели, бывало, и брюзжали, лениво поругивая Париж и его нравы, но, покинув его однажды, при первой же возможности вновь стремились сюда попасть. Эрнест Хемингуэй точно определил этот город, как «праздник, который всегда с тобой».
Русский поэт Иван Дмитриев уточнил: «В Париже всех не покидает какое-то стеснение в груди… Все начинают дышать по-новому, следовательно, надеяться…» На что? А неважно, на что конкретно. Здесь хорошо, легко, радостно. И хочется надеяться, что так будет всегда. Париж уже поэтому надо посмотреть хотя бы однажды. Ну а потом можно когда-нибудь и умереть с чистым сознанием выполненного долга.
Да, у каждого у нас свой Париж. И у меня — свой. И я охотно о нем расскажу.
Пора отпусков
Я люблю Париж в августе, в пору отпусков. Я люблю его, когда он пустеет, когда прекращается на время его вечная, деловая суета и его улицы освобождаются от тромбов автомобильных пробок. По Парижу бродят толпами туристы, постигая с каждым пройденным километром объективную истину: чтобы понять красоту французской столицы и ее особый «амбьянс» (т. е. ее атмосферу, ее очарование, ее дух), Париж хотя бы раз в жизни надо обойти пешком. Единственное в эту пору неудобство — зависающий над городом смог. Даже ветер на время августовского отпуска останавливается, и в парижской котловине, образованной тысячелетиями прорывавшейся к океану Сеной, воздух застывает без движения так, что в иные дни становится трудно дышать. Мэрия Парижа советует тогда автомобилистам без надобности из дома на машине не выезжать.
Это искушение, однако, очень трудно преодолеть, потому что именно в августе по Парижу ездить одно удовольствие: обычно забитые улицы, да так, что машины стоят по их обочинам бампер в бампер на парковочных стоянках, освобождаются. Без проблем можно запарковаться. И к тому же в августе за это не надо платить. Уходят в отпуск даже назойливые дамы из парковочной полиции. Они круглый год только и стерегут тот момент, когда вы отлучитесь от своей машины, не заплатив за стоянку, или поставите ее в неположенном месте, чтобы тут же прилепить вам на ветровое стекло талончик со штрафом в двух экземплярах, или хуже того — увезти на «фурье», т. е. «штрафную площадку». Парижане этих «голубых ангелов» ненавидят. Про них рассказывают самые злые анекдоты и распускают всяческие слухи. Говорят, например, что в парковочную полицию специально набирают бывших проституток, которые вымещают свою злобу на добропорядочных граждан, выписывая им штрафы, и даже, простите, получают при этом оргазм. После того, как я оставил машину на Пасси буквально на пять минут, а ее за это время успели увезти на «фурье», я и сам готов был в это поверить…
Августовский Париж удивительно умиротворен и спокоен. К августу все спешат завершить свои дела. Налоговое управление рассылает повестки об уплате налогов за прошлый год. С намеком, чтобы не потратили в отпуске то, что надо отдать государству. Заканчиваются парламентские заседания. В магазинах в соответствии с жесткими сроками, установленными законом, завершаются soldes («сольды») — распродажа товаров по сниженным ценам…
«Сольды»
Самые крупные сезонные «сольды» проводятся дважды в год: в июле-августе, когда летняя одежда уступает место новым осенне-зимним коллекциям, и после Рождества до середины февраля. Это очень выгодно для всех: магазины освобождают свои склады и полки, не давая залеживаться товару. Сольды эти изматывают парижан почище любой сверхурочной работы. Дело в том, что по стабильным ценам французы покупают только продукты. Но не одежду и обувь. Они ждут сольдов. Часто наши туристы, побывав впервые в Париже, удивляются, почему так скучно и немодно одета парижская толпа. Да, Париж — город мировой моды. Но, ох, как трудно «одеться» в Париже! По-настоящему фирменные вещи остаются недоступными из-за высоких цен до тех пор, пока не начнутся спасительные распродажи. В эти дни творятся чудеса. Платьице от «Нины Риччи» уже в первый день сольдов можно купить не за 5 тысяч евро, а всего за 500, а в последний день и за 50 евро отдадут. Вот тут-то и начинается ажиотаж. Как-то в сольды я заглянул на Пасси в фирменный магазин «Франк э'фис». Обычно к его товарам не подступишься. А тут все сметали с прилавков по дешевке. Примерочных не хватало. И я своими глазами видел, как солидные буржуазные дамы, сбросив с себя при всем честном народе верхнее платье, примеряли сольдируемые наряды. Свой шанс никто упускать не хотел, и тут уже было не до политеса.
Продавцы все это учитывают и вроде бы по сольдируемой цене подсовывают покупателю вместе с фирменными вещами низкосортицу. Это касается не только маленьких бутиков, но и больших универмагов типа «Галери Лафайет», «Прентам», «Саморитен». Даже там найти «стоящую» вещь во время сольдов не так-то легко. И все же после сольдов парижане выглядят куда наряднее, чем обычно. Обновки не держат в сундуках. Надевают сразу и хоть недолго, но все же походят по последней моде сезона…
Отдых — это святое
В августе настроение улучшается: у одних потому, что они едут в отпуск, оставив все заботы и проблемы до возвращения на работу, у других потому, что можно оставить все дела, включая поиски работы, ибо в августе, а, если еще точнее, практически до середины сентября, когда дети возвращаются с каникул и идут в школу, просто не с кем разговаривать по делу. С того самого момента, когда из Парижа в курортных направлениях начинают вытекать медленно, как густые потоки из кратера грязевого вулкана, автоколонны отпускников, в головах у ответственных и безответственных работников совсем другие заботы. Они мыслят категориями отелей и кемпингов, пляжей и ресторанов, рыбалки и гольфа. Они забывают на время деловой язык и говорят на языке отпускников, который универсально понятен, потому что это в основном язык жестов. Прежде всего, это жест отчаяния: «Ох, как я устал!», который тут же сменяет жест восторга: «Ох, как прекрасно, что можно, наконец, отдохнуть!»
Я редко кому из французов рассказывал, что лучше всего отдыхаю в августе в Париже. Знал, что не поймут. Ведь август — это святое. Надо разбиться в лепешку, взять на худой конец кредит в банке, но вывести все семейство хотя бы в Нормандию на океан. Даже консьерж в нашем доме уезжал на август куда-то со всем семейством и своими двумя собаками. Человек, который этого не делает, а остается в Париже в августе, тем самым подает сигнал окружающим, что дела у него идут не лучшим образом, а, скорее всего, самым худшим. Так что, если меня спрашивали: «А чего это ты сидишь в Париже?», я объяснял, что у русских не так, как у французов, и что у нас принято отдыхать в сентябре. А в Париже в августе я в свободные от работы дни выезжал в лес в Рамбуйе или на рыбалку в карьеры у Сены. Да и до океана от моего дома всего двести километров. А Париж в августе лучше видишь и чувствуешь. Это один из тех немногих вечных городов планеты, где прошлое и настоящее сосуществуют, будто в сообщающихся сосудах, хотя и не смешиваются.
Надо встать рано утром, когда только открываются кафе и брассри и в булочных выпекают первый хлеб. Утренняя прохлада пахнет геранью, хрустящей корочкой знаменитого парижского хлеба и кофе…
Статуя Свободы
Когда я выхожу к Сене из своего квартала, то непременно попадаю на мост Гренель, который ведет к Дому радио. Одна из опор этого моста упирается в остров посреди Сены, на котором высится Статуя Свободы, как две капли воды похожая на ту, что установлена на острове Бедлоу при входе в нью-йоркскую гавань. Далеко не все американцы знают ее историю. В уже упоминавшемся «гиде по Франции», изданном для американских военнослужащих в 1944 году, в ответ на вопрос: «Один француз говорил мне, будто они подарили нам Статую Свободы! Что вы на это скажете?» — сообщается, что на американскую Свободу собирали деньги 180 французских городов и 40 генеральных советов. Собрано было около 250 тысяч долларов. Остальные необходимые 280 тысяч собрали американцы.
Парижская Свобода много меньше той, что в Америке. Хотя автор ее — один и тот же французский скульптор Франсуа Бартольди, и оригинал этой знаменитой статуи он лепил со своей матери. Сооружение Бартольди было действительно огромным. Нью-йоркская Свобода имеет рост 46 метров, а с цоколем — 71 метр. Потребовалось почти пять лет, чтобы отлить ее по частям и перевезти в США из Франции. В нью-йоркской гавани она была установлена в 1886 году на каркасе, созданном Густавом Эйфелем, а ее уменьшенная парижская копия встала у Моста Гренель даже на год раньше, в 1885-м году. Это был подарок Парижу от имени поселившихся здесь американцев. Когда Сена выходит из берегов, Свобода стоит по колено в воде, почти как в нью-йоркской гавани. В Париже есть еще две копии этой Статуи Свободы: одна в часовне Музея искусств и ремесел, а другая — в Люксембургском саду. Кстати, до сих пор идет спор, какую же из этих двух статуй следует считать оригиналом Бартольди. А уж по Франции этих копий не счесть. Они есть практически в каждом крупном городе. Это ли не доказательство того, что превыше всего на свете французы ценят свободу!
…Я люблю приходить сюда пешком и спускаюсь по лестнице на остров к самой воде. От самого постамента Свободы рыбаки-любители забрасывают в Сену свои спиннинги. Здесь берут на блесну судак, окунь и щука. Французы их вылавливают, потом освобождают от блесны и выбрасывают обратно в Сену. Рыба эта из-за многолетних сбросов городской отравы в Сену несъедобна. Даже кошки ее не едят…