Вторая «волна» политэмиграции возникла после польского восстания 1863–1864 гг. Эта так называемая «молодая эмиграция» состояла из тех, кто бежал из России, уже разыскиваемый полицией, кто спасался от тюрьмы, самовольно оставил место ссылки и т. п. Эта волна социальный состав русской диаспоры сильно перемешала: к дворянам прибавились мещане, разночинцы, интеллигенция. Именно тогда, в третьей четверти XIX в., в этой среде появились и профессиональные революционеры, не раз уезжавшие за рубеж и вновь возвращавшиеся в Россию. В Швейцарии возник новый крупный регион расселения политических беженцев, пользовавшийся репутацией «второй России», с центром в Базеле. Этому способствовало и перемещение герценовской Вольной русской типографии из Лондона в Женеву. Русские политические беженцы того времени жили уже не за счет личных капиталов, а за счет литературного труда, уроков в семьях и т. д.
Третья «волна» российской политической эмиграции, возникшая после внутриполитичсекого кризиса в России начала 80-х гг., охватила почти четверть века. Левое крыло российской политической эмиграции («большевизм») заняло в ней ведущее место в первые же годы XX в. Издательства, типографии, библиотеки, склады, касса партии — все это находилось за границей. Политэмигранты иной идейной ориентации из этой «волны», следуя традиции декабристов, занимались подготовкой своей революции в России по типу Великой Французской. Многие из них вступили в масонские ложи. По данным царской «охранки», весной 1905 г., с началом первой русской революции, «вольными каменщиками» стали десятки представителей российской интеллигенции, как временно проживавшие за рубежом, так и эмигранты «со стажем».
Четвертая «волна» эмиграции последовала после разгрома революции 1905–1907 гг.: в эмиграции появились рабочие, крестьяне, солдаты. 700 матросов бежали в Румынию только с броненосца «Потемкин». До начала 80-х гг. XIX в. число покинувших Россию по экономическим мотивам не превышало 10 тыс. человек, но с 1905 г. начало быстро расти. Этот рост продолжался вплоть до торгового договора России и Германии 1894 г., облегчившего переход границы с краткосрочными разрешениями, заменявшими населению паспорта и позволявшими ненадолго выезжать и быстро возвращаться.
Более половины выезжавших из России по экономическим мотивам в конце XIX в. оседало в США, но многие осели на шахтах на севере Франции и в Эльзасе. За период с 1820 по 1900 г. эмигрировали более миллиона подданных Российской империи. В российской историографии начала XX в. господствовало мнение, что тогда эмигрировали лишь «политические» и «инородцы», а «коренное население за границу не уходило». Действительно, отъезд нескольких тысяч собственно русских (что составляло 2 % уехавших) вряд ли сопоставим с исходом евреев (38 % убывших), поляков (29 %), финнов (13 %), прибалтов (10 %) и немцев (7 %). Выезжали российские эмигранты через финские, русские, германские порты, где и велся учет отъезжающих. Но за границей они все, как правило, числились русскими как подданные Российской империи. На основании данных германской статистики известно, что за 1890–1900 гг. выехало всего 1 200 православных. Преобладали мужчины трудоспособного возраста. Согласно сведениям В.Д. Бонч-Бруевича, с 1826 по 1905 г. Российскую империю покинуло 26,5 тыс. православных и сектантов, из которых 18 тыс. выехало в последнее десятилетие XIX в. и пять предреволюционных лет (подавляющая часть выехавших была великороссами).
Экономические соображения по своему формировали «волны» покидавших Россию известных деятелей культуры начала XX в. Их первый «поток» сформировался из «маятниковой миграции»: вначале музыканты H. Н. Черепнин и И. Ф. Стравинский, художники А. Н. Бенуа, Л. С. Бакст, H. С. Гончарова, М. Ф. Ларионов, балетмейстеры М. М. Фокин, В. Ф. Нижинский, балерины А. П. Павлова, Т. П. Карсавина и многие другие лишь подолгу жили за рубежом, но возвращались с гастролей на родину. После Первой мировой войны, которая многих из них застала вне России, и особенно после октября 1917 г., возвращались уже единицы.
Февральская революция 1917 г. означала конец четвертого этапа политической эмиграции. В марте 1917 г. в Россию вернулись даже такие старожилы эмиграции, как Г. В. Плеханов и П. А. Кропоткин. В то же время Февральская революция положила начало и новому этапу российской политической эмиграции (1917–1985), которая после октября 1917 г. приобрела характер антибольшевистской, антикоммунистической, антисоветской. Уже к концу 1917 г. за рубежом оказались выехавшие в течение лета — осени некоторые члены царской фамилии, представители аристократии и высшего чиновничества, выполнявшие дипломатические функции за границей. Однако их отъезд не был массовым. Напротив, количество возвращавшихся после долгих лет пребывания на чужбине было больше числа выезжавших.
Иная картина начала складываться уже в ноябре 1917 г. Подавляющее большинство выехавших в пятую «волну» российской политической эмиграции (около 2 млн. человек) составили люди, не принявшие Советской власти и всех событий, связанных с ее установлением. Это были не только, как писалось раньше, «представители эксплуататорских классов», верхушка армии, купцы, крупные чиновники. Точную характеристику социального состава эмиграции того времени дала уехавшая из большевистской страны поэтесса Зинаида Гиппиус: «… одна и та же Россия по составу своему, как на Родине, так и за рубежом: родовая знать, люди торговые, мелкая и крупная буржуазия, духовенство, интеллигенция в разнообразных областях ее деятельности — политической, культурной, научной, технической и т. д., армия (от высших до низших чинов), народ трудовой (от станка и от земли), представители всех классов, сословий, положений и состояний, даже всех трех (или четырех) поколений русской эмиграции налицо…»
Людей гнал за границу ужас насилия и Гражданской войны. Поначалу шла эмиграция, как бы в наше время сказали, в ближнее зарубежье. Это прежде всходившие в Российскую империю Литва, Латвия, Эстония, Финляндия, Польша. Оседание в соседних с Россией государствах объяснялось надеждами на скорое возвращение на родину. Однако позже эти не оправдавшиеся надежды и неприязнь со стороны новых местных властей к русским заставили выехавших податься дальше, в центр Европы — в Германию, Бельгию, Францию. Третье направление — Турция, а из нее — в Европу, на Балканы, в Чехословакию и Францию. Известно, что через Константинополь только за годы Гражданской войны прошло не менее 300 тыс. русских эмигрантов. Судьба их была поистине ужасной. Десятки тысяч солдат и офицеров Белой армии, брошенные на произвол судьбы, погибли в холодных бараках на турецких островах от голода, холода и эпидемий. Четвертый путь эмиграции российских политических беженцев связан с Китаем, где в основном они селились в Манчжурии. Кроме того, отдельные группы россиян и их семьи оказались в США и Канаде, в странах Центральной и Южной Америки, в Австралии, Индии, Новой Зеландии, Африке и даже на Гавайских островах. Уже в 1920-е гг. можно было заметить, что на Балканах сосредоточивались, главным образом, военные, в Чехословакии — те, кто был связан с Комучем (Комитет Учредительного собрания), во Франции — кроме представителей аристократических семей — интеллигенция, в Соединенных Штатах — дельцы, предприимчивые люди, желавшие нажить капиталы в крупном бизнесе. «Перевалочным пунктом» туда для одних был Берлин (там ждали «окончательной визы»), для других — Константинополь.
Центром политической жизни русской эмиграции в 20-х гг. был Париж, здесь были расположены ее учреждения, и проживало несколько десятков тысяч эмигрантов. Другими значительными центрами русской диаспоры стали Берлин, Прага, Белград, София, Рига, Гельсингфорс. Возобновление и постепенное угасание деятельности за рубежом различных российских политических партий хорошо описаны в литературе. Меньше изучен быт и этнографические характеристики рассматриваемой волны российской политической эмиграции.
Наметившееся после окончания Гражданской войны «возвращенчество» в Россию не приняло всеобщего характера даже после объявленной в 1921 г. политической амнистии, однако в течение нескольких лет оно все же было массовым. Так, в 1921 г. в Россию возвратились 121 343 уехавших, а всего с 1921 по 1931 г. — 181 432 человека. Этому немало помогли «Союзы возвращения на Родину» (самый крупный — в Софии). С вернувшимися репатриантами советские власти не церемонились: бывших офицеров и военных чиновников чекисты расстреливали сразу же после прибытия, часть унтер-офицеров и солдат отправляли в северные лагеря ГУЛАГа. Те кому удалось в этом ужасе выжить, по разным каналам обращались к возможным будущим «возвращенцам» с призывами не верить «гарантиям большевиков», писали и комиссару по делам беженцев при Лиге Наций Ф. Нансену. Так или иначе, но нансеновская организация и проект паспорта, предложенный им и одобренный 31 государством, способствовали размещению и обретению места в жизни 25 тыс. россиян, оказавшихся в США, Австрии, Бельгии, Болгарии, Югославии и других странах.
Пятая волна российской политической эмиграции по понятным причинам совпала и с новой волной религиозной эмиграции из России. В отличие от первого потока уезжавших по религиозным причинам, в послеоктябрьские десятилетия покидали страну не сектанты, а представители православного духовенства. Это были не только высшие его чины, но и рядовые священники, дьяконы, синодальные и епархиальные чиновники всех рангов, преподаватели и учащиеся духовных семинарий и академий. Общее число лиц духовного звания среди эмигрантов было невелико (0,5 %), но даже малочисленность уехавших не предотвратила раскола. Созданные в ноябре 1921 г. в Сремских Карловицах (Югославия) Синод и церковный совет при Высшем русском церковном управлении за границей не были признаны главой Московской патриархии Тихоном, передавшим управление западноевропейскими приходами своему ставленнику. Взаимные обвинения в ереси не притупились и спустя десятилетия. Зарубежная русская православная церковь стала реальностью.