Она осеклась на полуслове и побледнела, словно совершила преступление, и её поймали. Я даже не сразу сообразила, что такого страшного, а когда поняла, то ощутила острое сочувствие — и странную нежность.
«Наверное, больно любить человека и не иметь возможности признаться, — пронеслось в голове. — Но всё же лучше, чем любить и потерять».
— Вы можете называть его по имени сколько угодно, по крайней мере, когда мы с вами наедине, — сказала я, поймав её взгляд. И ободряюще улыбнулась: — И к тому же что не позволено миссис Мариани, то позволено сеньоре де Нарвенья — а именно этот титул унаследовала недавно, напомню, ваша семья. Так что считает маркиз?
— Что нет такой книги, из которой нельзя извлечь пользу, — ответила она, пусть и не сразу, с запинкой. Взгляд у неё стал задумчивым; кажется, моя полушутливая ремарка насчёт романского титула задела очень важные струны — и заставила взглянуть на всё чуть иначе. — И что детям порой не хватает опыта, чтобы отличить низкое от достойного, но это не значит, что от низкого их надо беречь. Лучше обсуждать с ними и то, что они читают, и то, на что они смотрят. Мы с… с Рэйвеном часто говорим о книгах, — добавила она, вздёрнув подбородок с непривычной для неё дерзостью.
— О, чудесно. Уверена, что ему не хватало таких обсуждений в последние годы, — ответила я, опустив окончание реплики: «…особенно после смерти моего отца».
— Чего ему не хватает, так это свободного времени, — вздохнула Паола и искоса глянула на меня, точно проверяя, как откликнутся слова. — И… и, знаете, мы обсуждали кинематограф. Вы слышали что-нибудь о компании «Коллинз и Смит»?
— Припоминаю шумиху несколько лет назад, но тогда мне было не до кинематографа, — улыбнулась я немного виновато. — Период между похоронами родителей и смертью леди Милдред выдался нелёгкий… Да и потом проще не стало. Однако надеюсь однажды наверстать упущение.
Похоже, что-то в моём ответе утвердило Паолу в мысли, что она на правильном пути.
— Рэйвен тоже так сказал, представьте себе, — ответила она, и у неё тоже дрогнули уголки губ. — Я… я собиралась предложить ему посетить киносеанс. «Смит и Коллинз», судя по всему, хотят вернуть себе утраченное влияние и собираются делать фильм по книге сэра Монро. Верней, уже сделали, но отложили премьеру из-за того, что пришлось перемонтировать финал.
— Полагаете, им можно надеяться на успех?
— Отчего нет! Ведь это они выпустили кинокартину «Побег грабителя»… — Паола разомкнула сложенные на коленях руки, а потом снова сцепила в замок; единственный жест, который выдавал её волнение. — И я вышила для Рэйвена платок.
— Чудесно!
— И собираюсь его подарить.
— Очаровательная идея! Уверена, что подобное никому ещё не приходило в голову.
— Вы шутите надо мной.
— Разве я похожа на человека, который станет так шутить? — ответила я, хотя и впрямь чуть не рассмеялась. Паола выглядела непривычно взволнованной — впервые с тех пор как её шумное семейство отбыло обратно в Романию. — И маркиз тоже не станет шутить с вашими чувствами, а потому вы можете говорить с ним открыто.
Паола отвела взгляд и уставилась за окном; вдали, над крышами, мелькнул купол собора святой Люсии — мы уже подъезжали к месту.
— Я не надеюсь на то, что он полюбит меня, — едва слышно произнесла она. — Место в его сердце занято… занято другим человеком, пусть его сейчас и нет в живых. Он рассказывал мне, и…
Повисла пауза.
— Что ж, тогда он был с вами более откровенен, чем со мной, — заметила я вскользь. Реплика прозвучала так, словно меня это задело, хотя на самом деле не было ни ревности, ни сожаления… только печаль, потому что и моё сердце принадлежало тому, кто мог уже и не вернуться. — Хороший знак, полагаю. А что до любви, то она бывает разной. И яркой, похожей на вспышку, и тихой, спокойной. Вы тоже не похожи на человека, одержимого страстью… и ваше сердце тоже было разбито, пусть и иначе, разве не так? Пообещайте мне, что подарите этот платок, — закончила я невпопад.
Паола не ответила — но еле заметно кивнула.
Около храма было на удивление пустынно. Может, этому способствовала погода — приятная, но слишком тихая, точно убаюкивающая. Даже попрошайки подевались куда-то. Одно семейство — степенная пара, полдюжины детей, несколько тётушек, хромой старик в мундире — спускалось по ступеням; другое, почти в таком же составе, наоборот заходило. Молодой послушник, отложив в сторону метлу, читал собравшимся у боковой лестницы детишкам-беспризорникам книгу. Я удивилась было благочестию, с которым внимали ему мальчишки, но, проходя мимо, увидела, что в руках у него не Писание, а «Большая иллюстрированная книга рецептов миссис Мюм».
— С чем-чем можно запечь кролика? — зачарованно спросил один оборванец, аккурат когда я проходила мимо.
— С ананасом! — гордо, с отчётливо голодным взглядом ответил послушник. — Слушайте дальше, отроки…
«Может, отправить в приют святого Кира Эйвонского ананасов и апельсинов? — задумалась я не на шутку, невольно ускоряя шаг, так что Паола за мной едва поспевала. — Надо будет узнать, что поставляют нынче из Колони».
Под сводами храма царил полумрак, прохладный и ароматный; было по-особенному тихо — тот вид тишины, который близок чем-то к пустоте и заставляет ощутить печаль. Свечи горели, но совсем немного. Иногда потрескивали фитили. Слабо пахло воском и остывшим камнем стен, чуть сильнее — хризантемами, которых была целая гора, разных, и мелких, и крупных, и свежих, и уже увядающих… В основном лиловых, цвета заката, багровых и бледно-жёлтых.
Паола с моего согласия пошла осмотреться по сторонам. Особенно, кажется, её заинтересовали витражи; она даже пожалела, что не захватила с собой альбом и карандаш — и попросила разрешения привести сюда потом мальчиков, чтобы показать им что-то. На секунду я почувствовала себя даже уязвлённой, потому что не поняла, о чём речь. Стыдно, конечно, если кругозор у Лиама станет шире, чем у меня…
«Ничего не стыдно, — оборвала я сама себя. — Сначала надо избавиться от Валха, а потом уже думать об образовании… И, пожалуй, в следующий раз внимательнее слушать, когда Глэдис будет рассуждать об искусстве».
Впрочем, и до рассуждений Абигейл о финансах и управлении мне в своё время требовалось дорасти.
Пока Паола неспешно прогуливалась от витража к витражу, я застыла в нерешительности, сжимая в пальцах подсолнух, изрядно осунувшийся с утра. Да, граф Ллойд оставил мне знак, но что делать теперь? Обыскивать храм? Как вообще нечто настолько нечестивое, как тело злого колдуна, не мёртвого и не живого, может находиться здесь?
Ллойд сказал — «следы»… Может, сюда приходит кто-то, имеющий отношение к Валху? Абени точно заглядывает на кладбище, ведь там похоронена леди Милдред. А где-то в склепах под храмом покоится сам Вильгельм Лэндер…
К слову, а с чего я решила, что тело Валха — где-то в храме? Ведь совсем рядом — старинное кладбище, где каких только склепов нет, а уж заброшенных могил… Эллис сказал недавно: «Подобное прячут среди подобного». Что может быть логичнее, чем укрыть тело среди других тел?
Но тогда я не найду его никогда.
Кладбище огромно.
— Какой красивый цветочек, — раздался вдруг заинтересованный голосок, скрипучий, старушечий. — И откуда он взялся в середине осени?
— Мне его подарили, — откликнулась я, бездумно оборачиваясь к говорившему, вернее, к говорившей. — А расспрашивать дарителя о подарках невежливо… О, это вы!
Как ни странно, я узнала её.
Это была сухонькая монахиня, уже весьма немолодая, в великоватом одеянии, точно с чужого плеча. Пышная седая коса спускалась на плечо, переплетённая с зелёной лентой; ясный, светлый взгляд лучился добродушием — и любопытством, чуть наивным, свойственным либо совсем маленьким ещё детям, либо глубоким старикам.
Именно ей Клэр в прошлый раз и вручил свой подсолнух, вместо того чтоб возложить к алтарю.
Сейчас мне показалось это хорошим знаком.
— Я, — согласилась монахиня, пригладив растрепавшуюся косу. — А тот, молоденький, сегодня не с вами?
Когда я поняла, что «молоденьким» она назвала Клэра, то невольно рассмеялась, представив, как бы тот воспринял подобный комплимент. Монахиня заинтересованно выгнула брови; пришлось объяснить, что меня так развеселило, но она просто махнула рукой:
— Конечно, молоденький, если он от всей жизни только треть и прожил ещё, может, чуть-чуть побольше… Так значит, подсолнушек-то не от него?
— Нет, это… — «моё», хотела сказать я, а потом раздумала и протянула цветок ей. — Это просто так. Возьмите, пожалуйста. Мне кажется, он пойдёт к вашим волосам.
— Давненько мне такого не говорили, — хихикнула монахиня, но всё-таки украсила косу чахлым подсолнухом. Он тут же словно воспрянул духом: поникшие лепестки развернулись, засияли, и даже, кажется, разлился в воздухе медовый, щекочущий, чуть терпкий подсолнуховый аромат. — Приятно вспомнить юность… А ты что стоишь тут такая потерянная? Будто ищешь кого-то.
— Мёртвого колдуна, — по привычке честно ответила я и лишь потом запоздало сообразила, что монахине, да ещё прямо в храме такого лучше не говорить. — Ох… Простите, это было неуместно!
Она лишь улыбнулась:
— Отчего же. Мы ведь тут не ханжи! Рассказами о мертвецах даже в храме попугать друг друга любят. Особенно послушники и певчие, ну так и понятно, молодые ещё… Но если хорошенько попросить, и я могу страшную небылицу рассказать, — вдруг подмигнула она. — Хочешь?
— Хочу, — кивнула я растерянно… и вздрогнула, когда монахиня цепкими пальцами ухватила меня за рукав и заставила к ней наклониться.
— Слушай внимательно, — зашептала она. — На этом самом месте, где храм стоит, ещё язычники своих жрецов-колдунов хоронили. Давно-давно это было… И не просто хоронили, а в каменных гробах опускали в глубокие-глубокие пещеры. Говорят, в самой-самой глубине, в тёмной-тёмной темноте спала их главная жрица, ни жива, ни мертва. А потом увидела во сне красавца-рыцаря и полюбила всем сердцем, и приняла его веру, и стала его женой. Язычники отсюда ушли, но пещ