Дальше посыпались мои вопросы: психологическая зависимость судей от ситуации – всё-таки гражданская война, вопросы безопасности, условия работы, нагрузка, сроки, исполнение решений, сам судебный процесс, обвинение, защита и, конечно же, атрибутика, хотя она интересовала меня меньше всего. Верховный судья на секунду задумывается и начинает взвешивая каждое слово, словно провизор на аптечных весах. Он вообще говорил степенно, безэмоционально, как и подобает судье, но я понимал, как ему даётся эта невозмутимость. Первое – судьи вне политических симпатий. Главное – закон и совесть. Задача – сохранить уважение к закону и веру в справедливость. Автомат и тротил не должны стать единственным аргументом в диалоге народа и власти. Прессинг судей неимоверный, их жизнь и жизнь близких под постоянной угрозой, но никто не снял судейскую мантию. Она не бронежилет, она символ веры, что судья вершит правосудие по закону и совести. На Востоке слово кади[49] непререкаемо, и его устами говорит сам Аллах. Уважение к суду традиционно, хотя у нас светская страна и по законам шариата рассматривается лишь часть споров. Сам он разрешает пять-шесть сотен дел в год – много административной работы как у руководителя, а вообще на судью в среднем приходится до полутора тысяч дел. В основном, как и до войны, коммерческие споры, семейные, трудовые, вопросы наследства. Сроки рассмотрения? Он улыбается, может быть, впервые за всё время нашей беседы. Суд не должен быть скорым, надо принять такое решение, чтобы у сторон, даже проигравших, осталась вера в справедливость вынесенного решения. Судья сродни хирургу: тот поспешил и отрезал не то, что надо, а потом уже не исправить. Так и судья: поспешил и жизнь человеку покалечил. Хорошо еще, если можно исправить. Есть поговорка, наверное, она и у вас тоже есть, что у каждого врача есть своё кладбище, а у судьи – кладбище сломанных судеб. Так вот мы делаем всё, чтобы у судей таких кладбищ не было.
Наиэль Махфуд берёт лежащее под рукой раскрытое дело, листает, отодвигает в сторону. Взгляд задумчив и какой-то усталый. Он говорит, что самое тяжелое – это решать судьбу арестованных мятежников. Он так и сказал: мятежников. Многие из них – простые люди, кто-то просто заблудился, кого-то заставили взять в руки оружие. Здесь подход особый, важна каждая мелочь, хотя мелочей в судейской работе не бывает. С боевиками правосудие оперативное – от задержания до рассмотрения от нескольких часов до двух суток. Если руки кровью не обагрены – получай прощение, свободы и проездные на дорогу домой. Таких две трети – овцы заблудшие. Если виновен – санкция на арест и следственный судья начинает работу.
Смотрю на него, и хочется верить, что это действительно так. Но как же Гражданская война? Комиссары в пыльных шлемах, кожанках и с маузерами в руках? А как проверить, руки мочил в воде или в крови? Мысленно возвращаюсь к виденному накануне в мухабарате освобождению боевика. Совсем юный, худой и измождённый, на лице страдание от боли: пуля разворотила бедро, и он не может опираться на загипсованную ногу. Положив руки на плечи стоящих по бокам его молчаливых парней, он стоит только на здоровой ноге, поджав раненую, словно цапля. Поддерживающие его парни – приехавшие за ним родственники, потому что домой нельзя, там «бармалеи». Он недоверчиво щупает нас взглядом, пытаясь угадать, кто мы и откуда. Виктор его успокоил: это русские, журналисты, один из них, тот, что с повязкой на лице, ранен снайпером. Кстати, не ты ли стрелял? Паренёк испуганно крутит головой: нет, нет, он вообще не стрелял. Я успокаиваю его, говорю, что мутарджим пошутил. Он такой у нас шутник, что поделаешь. Взгляд парня теплеет, и он уже охотно делится, что когда в село пришли «бармалеи», то всех мужчин заставили взять в руки оружие и идти воевать. Тем, кто отказался, отрезали головы, а женщин отдали в наложницы. Несколько дней был в Дарайе, но две недели назад его ранили. Наемники обычно раненых добивали, но ему повезло: он затаился в развалинах, где его и подобрали солдаты. Сам никого не убивал, поэтому суд освободил его. Две недели назад – как раз, когда меня подстрелили. Значит, в один день были в городе, может быть, одном и том же бою. Впрочем, какой из него снайпер, так, недоразумение, снайпер и рядом не стоял.
Я не испытывал к нему неприязни – мне было жаль его. Гражданская война сломала ему судьбу, искалечила и поселила в нём страх. Я коротко рассказываю историю освобождения в мухабарате парня и говорю, что, наверное, судьям тоже стало жаль его. Наиэль Махфуд смотрит на меня долгим взглядом – такой вопрос может задать журналист, но никак не может поставить его профессиональный судья. Это же очевидно: какие бы эмоции тебя ни переполняли, но ты не должен быть в их плену. Словно втолковывая неразумному, он опять размеренно и веско произносит, что закон не знает, что такое жалость. Сила закона в его мудрости, справедливости и милосердии. Законы Сирии – это симбиоз традиционного мусульманского права в сфере наследства и брачно-семейных отношений, с одной стороны, и французского континентального права – с другой. У кочевников-бедуинов и немусульманских религиозных общин могут применяться обычаи либо религиозное право – каноническое, иудейское, христианское и любое другое, если речь идёт о религиозной общине.
Заходит помощник, приносит стопку дел, молча кладёт их на стол и замирает, почтительно чуть склонив голову. Махфуд просит извинить его, бегло пролистывает каждое, иногда задерживает взгляд на той или иной странице и вкладывает закладки, жестом разрешает унести их и возвращается к разговору. Теперь он говорит о судьях, особо подчёркивая их независимость. Судейский корпус формируют сами судьи. Критерии – незапятнанность репутации, знание светского, канонического, иудейского права, законов шариата, обычаев, общая эрудиция и культура. Как правило, судьи имеют учёную степень в области права. Родственники не должны находиться в бизнесе. Судьи – это каста, это высший социальный статус, поэтому конкурс огромный на занятие вакантного места. Но это ещё и ответственность перед детьми, внуками, правнуками, потому что если ты запятнал свою репутацию, то несколько поколений родственников не смогут стать судьями.
Он сидит прямо, но не напряженно и не расслабленно, полон достоинства, его взгляд мудр и полон ума, смотрит в глаза.
У них тоже многоуровневая судебная система: суды по вопросам личного статуса[50], мировые суды, специальные по делам несовершеннолетних, суды первой инстанции – один на провинцию, апелляционные, Кассационный суд. В свою очередь суды личного статуса подразделяются на шариатские суды, суд для друзов, специальные суды для немусульманских общин – католиков, православных, протестантов и иудеев.
Он рассказывал, чем отличаются суды государственной безопасности, экономической безопасности и военные суды от других судов, рассказывал о полномочиях Конституционного суда, о том, что коррупционные составы преступлений и финансово-экономические идут по категории особо опасных государственных преступлений, как посягающие на устои самого государства, поэтому наказания самые суровые. О том, что вынесенные смертные приговоры подлежат утверждению президентом, и он может отменить его и направить дело на новое рассмотрение. Что Асад не утвердил ни одного приговора к смертной казни, и что карательная политика стала намного мягче, и это в условиях гражданской войны.
Наиэль Махфуд замолчал, и я увидел усталость в его лице. Или это печать груза ответственности, которую он нёс? Он о чём-то задумался, потом вновь вернулся к особенностям формирования судов. В отличие от других стран, у них судьи всех уровней назначаются Высшим советом магистратуры, который возглавляет президент страны. В совет входят председатель Конституционного суда, два его заместителя, генеральный секретарь Министерства юстиции, председатель Апелляционного суда Дамаска и самый старший по возрасту советник Кассационного суда. Причём решающие голоса за судьями, то есть они сами формируют судейский корпус. Это сделано для того, чтобы чиновники не могли оказать влияние на кадровый состав судей. Причём кандидатуру вносит председатель, и он же несёт ответственность за рекомендованного судью.
Конечно, при нашей масштабности председатель только бы и делал, что вносил кандидатуры, поэтому сделаны иные фильтры. Только вот не избавляют они от скверны коррупции и некомпетенции. И как тут не вспомнить Фамусова с его «Ну как не порадеть родному человечку!». Да, пожалуй, сирийцы удивили так удивили.
– А если не исполняются решения суда? – интересуюсь я, переводя разговор в иную плоскость. Председатель суда несколько удивлён таким вопросом. Что значит не исполняются? Решения суда – это закон, его нельзя не исполнить, даже если оно кому-то не по нраву. Даётся срок, по истечении которого виновного настигает кара: чиновник расстаётся с должностью, бизнесмен может лишиться бизнеса и так далее, но до этого не доходит.
Махфуд поднимает палец вверх, подчёркивая всю важность того, что он скажет, и веско произносит, что можно не уважать власть, ругать президента, но никому в голову не придёт не подчиняться суду. Вот только что обязали министров финансов и юстиции выплатить судьям задолженности по зарплатам.
И снова мой вопрос вызывает недоумение: что значит – какие шансы на исполнение? При чём здесь война? Это же решение суда! Причём Кассационного суда, которое не подлежит обжалованию. Суд в Сирии – не третья власть, а первая! Потом идёт законодательная, а уж третья – исполнительная.
Чуть не падаю со стула: совсем охренели сирийцы! Тут целые города сносятся с лица земли, миллионы беженцев, бои чуть ли не в центре столицы, а они про какую-то власть! Ну что тут скажешь? Вот вам диктатура и тирания Асада, которого надо, по лекалам Запада, помножить на ноль. Нет, нет, уважаемый, здесь что-то не так. Ну такого не может быть потому, что такого просто не бывает. Это же утопия: суд выше президента, справедливость и гармония, а почему же тогда война? Народ не хочет жить по закону?