Ощущение, что руководство госпиталем взял в свои руки Марат: он был везде и всюду. Только и слышались его отрывистые команды: томограф, результат, операция, анестезиолог и далее по списку. От томографии до операционного стола прошло максимум четверть часа. В операционную шёл сам, на ходу расстёгивая ремень и снимая кобуру. Марат потом рассказывал, что все решили: у мужика шок. Собирается снимать джинсы. Только когда, сняв кобуру, вновь заправил ремень в шлёвки и застегнул его, облегчённо вздохнули: всё нормально, никакого шока нет, пациент себя контролирует.
Рука просто выжигалась изнутри, поэтому прошу сначала извлечь пулю. Втемяшилось, что этот черно-бурый сгусток – не входное отверстие с запёкшейся кровью, а застрявшая пуля, и её надо срочно достать. Виктор увещевает, что рукой займутся чуть позже, но сначала челюсть. Марат помогает снять водолазку, укладывает на операционный стол и зовёт хирурга. Он подходит, что-то говорит, до меня доносится, что нужен наркоз, но анестезиолог занят на другой операции. Марат мрачнеет, но я его успокаиваю: на фига мне наркоз, не барышня, пусть приступают. Подходит второй хирург, опять совещаются, но наш профессор решительно требует оперировать. Наверное, хочет доставить себе удовольствие моими будущими стонами и криками, чтобы потом к месту и нет пенять: не Рэмбо, мол, а мы-то надеялись. Подвёл нас, Россию подвёл, слабак. А хрен вам, дорогой профессор, выкуси, всё стерплю, и показываю ему фигу. Марат ржёт боевым конём, улыбаются хирурги и уже вдвоём начинают колдовать над моей челюстью: льют в рот какую-то гадость, отчего едва не захлёбываюсь, мотаю головой и пытаюсь сказать, что хватит, что не надо, что пора заканчивать, но они не обращают внимания, а Марат обещает применить солдатский наркоз. Это когда прикладом по голове. От него сбудется, этого придурка со степенью доктора одних наук и кандидата других. Конечно, это он от переживаний так за меня, не смею его подводить, сам же напросился, поэтому затихаю. Теперь они от всей души льют йод. Совсем не чувствую боли и привычного жжения. Потом Виктор объяснил, что у них йод, в отличие от нашего, особый, щадящий, с глицерином.
Марат и Вася снимают на камеру – нашли занятие, бондарчуки, блин, Оскара всё равно не видать. Виктор всё время маячит рядом – переводит, комментирует, по виду так руководит процессом. Рот раскрыт, дышать тяжело, а они всё возятся, выбирают осколки, чем-то мажут. Мне всё это уже порядком надоело, и знаками показываю, что пора заканчивать. Хирурги переглядываются и согласно кивают головами. Вижу себя как бы со стороны: длинные пальцы, игла, нитка, стежок, игла, нитка, стежок – и всё по живому, но терпимо, только потрескивает кожа, как будто разрывают лист бумаги.
Виктор с Маратом куда-то исчезают, затем возвращаются с невысокого роста, крепким сирийцем в белом халате. По виду мой ровесник, хотя, может быть, чуть старше или чуть младше, серьёзен. Это генерал, начальник госпиталя. За его спиной маячит физиономия Марата – ни грамма суровости, как подобает моменту, но и привычное лукавство на грани сумасшедшей весёлости тоже где-то затерялось.
Оказывается, он наплёл генералу, что раненый – тоже генерал, только русский, и тот поспешил выказать уважение и самолично проконтролировать процесс операции. Его нисколько не смущает, что она уже сделана его подчиненными. Он что-то говорит, не меняя выражения лица, но кожей ощущаю его недовольство. Что не так? Его ребята постарались на славу, их хвалить надо, а не ругать, и я, не имея возможности словами выразить свою благодарность и восхищение, поднимаю большой палец. Улыбка трогает его плотно сжатые губы, и он жестом дает команду снять только что наложенные швы. Это Виктор переводит мне его жесты и слова. Зачем? Марат говорит, что он хочет сам наложить швы и заодно сделать пластику. Какая к чёрту пластика? Я же не звезда эстрады какая, мне это не надо! Я домой хочу!!! Пытаюсь возражать, но крепкие руки прижимают плечи к столу. Только что наложенные швы распускаются, взор генерала устремляется на рану, пальцы ощупывают разваленный подбородок, лезут в рот. Не боится, что откушу, хотя нет, страхуют на всякий случай какой-то деревяшкой. Боль сверлит мозг, но надо терпеть. Пытаюсь улыбаться – великая вещь улыбка, может быть весьма некстати, может выручить, а может и сгубить. Он сердито что-то выговаривает коллегам и достаёт из кармана халата стеклянную баночку. Прозрачная, на вид как из-под монпансье, только вместо леденцов шелковая нить. Генерал оценил мои потуги изобразить улыбку и принялся сам зашивать рану зелено-бирюзовыми шелковыми нитками. Прежние, белые, казались грубыми и толстыми, накладывались размашистыми стёжками, а эти другие, тонкие, нежные, не сшивают, а ласкают… Глупость, конечно, нитки они и есть нитки, независимо от цвета, просто успел свыкнуться с болью. Но как же долго он зашивает, как же невыносимо долго!
Потом ребята расскажут, что провозились сирийцы три часа, но показалось вечностью. Генерал заканчивает вышивать гладью или крестиком, не видел, но искусно, судя по одобрительному цоканью языком Марата, опять удовлетворённо улыбается, кладёт свою ладонь мне на плечо, говорит, что теперь я красивее самой Анжелики Джоли. Ну и сравненьице для сурового солдата, не знавшего женской ласки! Это я пытаюсь цитировать героя Казакова из «Здравствуйте, я ваша тетя!». Получается какое-то невнятное бормотанье, но Виктор всё понимает, переводит сначала на арабский, потом на русский. Он умница, он знает наши фильмы лучше нас и неслучайно постоянно цитирует уже вошедшие в наш обиход фразы. Марат опять невежливо ржёт, Вася улыбается, хирурги смотрят на реакцию своего начальника. Тот оценил попытки шутить и благосклонно кивает, и они тоже растягивают губы в улыбке. Они вымотаны, они почти не спят уже которые сутки, им не до улыбок, но раз генерал улыбается, то и им тоже надо изображать хотя бы вежливость. Мне не до красоты, и показываю на руку: мол, надо доставать пулю. Генерал что-то обсуждает с хирургами, еще раз улыбается и уходит, распорядившись выделить мне персональную палату. Зачем мне палата? Доставайте пулю и отпускайте домой, то есть на базу.
Виктор говорит, что без анестезии операцию делать нельзя. Господи, какой пустяк извлечь пулю, это же не морду лица штопать. Ведь обошлись же без наркоза, а с рукой подавно вытерплю. Моё нытьё и настырность берут верх, и в конце концов обещают через часик заняться рукой, а пока надо передохнуть хирургам. Ну что ж, это аргумент – чего же мужиков-то напрягать своей безделицей. Подождём.
Хочу идти сам, но опять укладывают на каталку и везут в палату – персональную, в самом конце длинного коридора, и пока я возлежу на этой койке с колёсиками, будто нечаянно открывается то одна дверь, то другая и любопытные взгляды скользят по лицу. Этого мне для полного счастья не хватало! Ребята наперебой что-то говорят – утешают, наверное, но ответить не могу: вот уж зашили, так зашили, да еще сверху повязкой придавили. Замуровали, демоны. Это я мысленно ругаюсь, но Виктор понимает с полувзгляда, и вслух звучит: «Замуровали, демоны!» Боже мой, но ведь это действительно счастье, когда тебя понимают!
Завозят в палату, укладываюсь на кровать – широкая, простыни будто накрахмаленные, скрипят подо мною, как давеча моя кожа на лице под иглой хирурга. Нетерпеливо показываю на руку: не просто болит, а печёт, словно калёный штырь воткнули и проворачивают, проворачивают, проворачивают… Скорее бы… Заглядывает врач, что-то говорит и исчезает. Виктор поясняет: к операции всё готово, только анестезиолог пока занят.
Господи, какой на хрен анестезиолог, режьте руку без него. Говорить не могу, но правой рукою отчаянно жестикулирую, и всем понятно без слов – доставайте пулю, коновалы! Виктор что-то быстро-быстро говорит вошедшему хирургу, тот возражает, но потом кивает, и меня обратно везут в операционную.
Руку изучают чуть ли не под микроскопом – пуля прошла вдоль лучевой кости, перебила два нерва и воткнулась в кость у локтя. Хреново. Начинают шунтировать, ведут зонд, он упирается в пулю, а она ни с места. Боль ввинчивается в мозг, Марат кладёт свою руку мне на плечо и говорит что-то успокаивающее. Сознание начинает плыть, и я вижу, как шевелятся его губы, слышу, как произносятся какие-то слова, но какие, уже не понимаю. Хирург делает надрез у локтя, чтобы попытаться сдвинуть этот чёртов кусочек свинца и вытолкнуть его в это новое отверстие и…
Потом ребята наперебой рассказывали, что от болевого шока была двухминутная остановка сердца. Увидел Виктор, закричал, попытались запустить «мотор» – безуспешно, еще попытка, и еще и… сердце запульсировало. Смутно помню, как бинтовали, как вставили какую-то трубку, подключили к капельнице, как кто-то в мою ладонь вложил извлечённый кусочек металла.
Опять палата, шум в голове, и я умоляю ребят уехать: скоро комендантский час, не хватало нарваться на засаду, надо успеть добраться до базы, смонтировать материал и выдать в эфир. Сердится Марат, не хочет уходить, но здравый смысл побеждает. Он сует мне в правую руку пистолет, рядом кладёт запасную обойму, обнимает. Обнимают Виктор и Вася, говорят, что утром вернутся, чтобы ждал и что всё будет хорошо. Кто бы сомневался: конечно, хорошо.
Ночь, тишина, за окном изредка постреливают. Едва слышно открывается дверь, показывается сначала рука с флаконом какой-то жидкости для капельницы, следом просовывается голова фельдшера. Его взгляд натыкается на ствол пистолета, глаза становятся по полтиннику, и он лепечет: «Сурия-Русия, Сурия-Русия». Ствол опускается, и он боязливо приближается, с завидной прыткостью меняет капельницу и молнией летит к двери. Успеть бы, а то этот чокнутый русский ещё пулю вдогонку пошлёт. Ритуал смены капельниц продолжается дюжину раз до обеда следующего дня. Вроде бы всё нормально: лежи себе и лежи, мечтай и в ус не дуй, да только время от времени требовался туалет. Крови потерял в десять раз меньше, чем влили в меня какой-то дряни. Организм же не резиновый, поступившее выхода требует. Тогда приходилось перекладывать в левую руку пистолет, правой подхватывать штатив, три шага до двери туалета, потом всё то же в обратном порядке. Опять капельница, опять штатив в одну руку, пистолет в другую, туалет, обратно. Ночь разбита не на часы – на капельницы. Тоже отсчёт времени – у каждого свои измерения.