Говорил он чисто, без акцента, мягким, внушающим доверие голосом, и если не видеть его, то никогда и не подумаешь, что это не соплеменник.
Марат тут же уточнил, что вообще-то Виктор вовсе не Виктор, а его настоящее имя Асир, что значит «благородный» или «знатного рода», что по профессии врач-офтальмолог – эдакий сирийский Станислав Фёдоров, но после того, как мятежники «обнулили» его клинику, стал у нас переводчиком. Конечно, я был абсолютным невеждой в знании исламского мира, не зная его традиций, тем более даже не подозревая, что по имени можно определить род, происхождение, социальную ступеньку лестницы, на которую ему посчастливилось забраться от рождения, и даже предопределение его будущей жизни. В общем, для меня эта витиеватая восточная философия даже в именах была чем-то непостижимым.
Марат, уже жуя невесть как обнаруженный на завалах стола сухарик, сообщил, что меня как самую дорогую и важную персону ждёт «светёлка» на третьем этаже, а его комната здесь, внизу, поскольку никому наши жизни он доверить не может и сам будет охранять наш покой и безопасность.
Уголки губ Виктора тронула улыбка – наверное, знал беззаботность Марата и его способность на любую опасность положить кое-что, ну а я проворчал, что такого охранника за ноги вынесут и он даже не проснётся.
«Светёлка» оказалась довольно приличной комнатой в одно давно не мытое окно и со всеми удобствами. Когда, приняв душ, побрившись и переодевшись, я спустился вниз, то там уже суетился черноволосый, поджарый и мышечный, весьма моложавый мужчина с бородкой метёлкой, в потёртых джинсах и клетчатой байковой ковбойке. Он напоминал Дон Кихота, только ростом пониже и без Санчо. Удивительно, как первое впечатление бывает безошибочным – он действительно был нашим Дон Кихотом, бескорыстным и всегда готовым прийти на помощь.
– Василий Павлов, – приветливо улыбнулся он.
Марат, высунув из-за двери свою лукавую физиономию, тут же не преминул уточнить, что этот симпатяга – целый подполковник, бывший комбат, танкист. То, что он настоящий или бывший военный, выдавала его выправка, всегда начищенные ботинки, какой-то внешний лоск во всегда чистой одежде. Даже в джинсах и рубашке он выглядел словно в парадном мундире.
Неслышно появившийся молоденький сириец в солдатской форме молча и быстро расставил тарелки с едой, водрузил на стол два термоса и исчез. Буквально следом стремительно, хотя точнее было бы сказать суетливо, вошёл мужчина в линялой футболке и трико, всем и никому лично кивнул, а мне по ходу сунул ладонь:
– Андрей.
Был он слегка подзапущен, небрит, с несколькими глубокими царапинами на лбу, подёрнутыми корочкой, на вид лет сорока, и всем своим видом выражал полное равнодушие к окружающим и даже не совсем понятное прущее наружу неприятие. Оказалось, еще до моего появления был тяжелый разговор с Маратом, а тот по привычке вспылил и обвинил его чуть ли не в предательстве. А потом чёрная кошка пробежала между ним и Виктором из-за нелестной оценки умения воевать сирийцев. Конечно, Андрей ничего против них не имел – он просто устал. Полтора месяца изо дня в день не вылазить из «боевых» – ещё та нагрузочка на психику.
Я исподволь рассматривал их, стараясь по бросающимся в глаза деталям и обрывкам фраз составить хоть мало-мальски психологический портрет нашего крошечного «гарнизона». Ведь нам предстояло вместе работать, вместе выживать, а быть может, и вместе умирать на этой войне.
IV. Дарайя
Марат безапелляционно заявил, что после завтрака едем в Дарайю[14], словно не слыша робкое пожелание Виктора перенести поездку на завтра.
Да, совет в Филях не получился. По всему видно, что солирует во всём мой друг, а остальные безоговорочно подчиняются. Ну что ж, это уже хорошо, никакого парламентаризма, дебатов, дискуссий, что так неуместно на войне.
Ели молча, изредка перебрасываясь незначащими фразами. Завтрак смахнули в один присест. Был он не то чтобы скудным и по меркам войны весьма приличным, хотя и не поражал изобилием. Сухая лепёшка, две ложки баклажанной икры, крохотный кусочек говядины, несколько кружков огурца и чай. Вот чая было сколько душе угодно, точнее, сколько примет желудок, а принимал он всегда не меньше пары чашек. И икра была особенная, почему-то белая, а вот лепёшка – желтоватого цвета и просто запредельно вкусная.
Пока чаевничали, Марат накоротке поведал о происходящем в Сирии и нашей великой миссии довести до самых-самых верхов, что если здесь не дать по морде исламистам, то завтра полыхнет у нас дома. Говорил он непривычно короткими и простыми, но вполне доходчивыми фразами.
В общем-то, этот маленький экскурс в историю происходящего и в нынешнюю ситуацию был предназначен лично для меня, поскольку я оказался довольно дремучим. Что и успел до отъезда, так это наспех нахватался по верхам, особо не вникая, чем «Хамас»[15] отличается от «Хезболлы»[16], кто такая «Джебхат ан Нусра»[17] и прочая «Аль-Каида»[18], и чем она лучше или хуже еще какой-нибудь.
У Асада оставался полуокружённый Дамаск, побережье от Тартуса до Латакии, своевольная Хама, Хомс, чуток Алеппо, немного Дэйр-эз-Зора и узенькая полоска вдоль границы с Ливаном, Израилем и Иорданией, да и то дырявая, как старое решето. Впрочем, даже те города и провинции, что остались с Асадом, были обильно нашпигованы оппозицией всех мастей, «непримиримыми» и просто откровенными бандитами. Да и «спящих ячеек» хватало выше крыши.
– Да и какая тебе разница, кто отрежет твою забубённую головушку, – подытожил свой краткий экскурс в сложную политическую чересполосицу Марат. – Главное – не попадать к ним в плен.
– Ты что, охренел? Какой плен? Меня сразу же с работы турнут, – возмутился я нарисованной Маратом перспективой.
Камертоном звякнули чайные ложки, отодвинулись чашки и три пары глаз с долей любопытства, смешанного с жалостью, уставились на меня. Это был взгляд докторов-психиатров на пациента психбольницы. Наверное, подумали, что послал им Господь полного недоумка, который так и не понял, куда попал, почему и зачем. Тут бы в живых остаться, а он о карьере озаботился.
Марат откуда-то из-под стола достал револьвер, крутанул барабан и довольно хмыкнул, засовывая его в поясную сумку. Затем нырнул в свой «будуар», возвратился и сунул мне ТТ, две обоймы и кобуру.
– Для боя не годится, а вот застрелиться в самый раз.
– А обоймы для чего? В таком случае хватило бы и одного патрона, – проворчал я.
– Вдруг промажешь, а так наверняка, – заржал он, будто сказал что-то донельзя остроумное.
Виктор суёт сзади за пояс «макаров», прикрывая полой пиджака. Как-то я спросил у него, будет ли он при нужде стрелять в «бармалеев». Конечно, вопрос глупейший, раз он берёт с собою оружие, но что-то ведь заставило спросить именно так. Тот задумался, а потом опустил взгляд и тихо ответил, что вряд ли – они хоть и враги, но свои же, сирийцы, только заблудшие. Теперь уже настала моя очередь посмотреть на него с сожалением: земляки отрежут ему голову за милую душу, только попади к ним, а он их называет просто заблудшими.
Чем вооружился подполковник, я как-то не заметил – вроде постоял у стола, что-то двигал, брал и клал обратно, потом куда-то незаметно исчез. Вообще-то здесь все умудряются неожиданно материализовываться и так же молниеносно исчезать.
Интересно, а где эта Дарайя, куда мы должны непременно и незамедлительно ехать? В общем-то мне было всё равно, куда перемещаться во времени и пространстве, лишь бы была чётко поставлена задача, хотя думал поначалу осмотреться и присмотреться, изучить обстановку, обязательно поработать с картой. А тут сразу пистолет суют с перспективой лишиться головы. Мда-а-а, дела…
– Два лаптя по карте, сразу за кольцевой, – появился Павлов, уже в куртке и неизменной чёрной бейсболке, на ходу проверяя ручную камеру. Мне хотелось обстоятельности, и я робко поинтересовался насчет реализации моего желания взглянуть на карту. Подполковник хмыкнул и бросил взгляд на Марата. Виктор вздохнул и мазнул грустным, сочувствующим взглядом, а Марат дико заржал. Хотя в их глазах я выглядел эдаким недоумком, но упрямо твердил, что прежде чем отправляться в эту чёртову Дарайю, хотел бы для начала понять, где она находится. Увы, моё упорство было сломлено даже не язвительными ремарками Марата, что нечего изображать из себя Генштаб. К этому я уже был готов. Обезоружил Павлов, сказавший обыденно просто, что Дарайи больше нет, остались только одни безжизненные руины и географическое название и что даже самая подробная карта вряд ли поможет. Захватив «броник», он первым вышел из комнаты, давая понять, что дискуссии не будет.
На этот раз была другая машина и другой водитель. Впрочем, относительно другая – такой же «мерс», только темнее и старше, но не менее потёртый и повидавший виды, с цепочкой пробоин по боковой дверце – ровная такая стёжка, будто на швейной машинке простроченная. Вполне может быть, что для кого-то эта строчка пулевых отверстий оказалась точкой. В багажник грузим бронежилеты и аппаратуру. Охрана в лице всё того же крепкого парня в кожаной куртке с автоматом через плечо открывает ворота, три шага вперёд, короткий цепкий взгляд вправо-влево, взмах рукой, и машина опять в два приёма покидает нашу крепость. Минута на манёвры – вполне достаточно, чтобы её расшмонать из соседних домов, теснящих улочку. Правда, все их окна заколочены фанерой, но это так, иллюзия, при нужде эта «шторка» летит вниз и работай – не хочу, хоть из «граника»[19], хоть из «калаша», или просто сыпь сверху гранаты из лукошка. Зима, а не холодно. Даже относительно тепло – градусов двенадцать, зато абсолютно безветренно. В воздухе витает чуть терпкий и сладковатый аромат, как будто мимо проскользнула женщина. Её нет, а запах парфюма остался, едва уловимый, тонкий, волнующий. Серое небо насупилось, но ни облачка. Просто серое. Серые дома, серые улицы, серый город. Всё однотонно, словно скупой художник пожалел краску.