С юга изредка бухало, будто дубиной в колоду, – так же глухо и коротко. Фарук, наш новый водитель с голливудскими зубами, коротко бросил, что это мочит шайтанов арта. И посетовал, что эти черти совсем обложили и каждый выезд из Дамаска за городскую черту – как прорыв из окружения. Его короткое введение в ситуацию предназначалось лично мне как вновь прибывшему – ребят-то что просвещать, они и так туда-сюда мотаются ежесуточно. Судя по всему, все решили учить меня чему-нибудь и как-нибудь, но всему понемногу.
Марат пошутил, что это Дарайя встречает нас привычным салютом.
Фарук вел дребезжащий «мерс» виртуозно, почти не сбрасывая скорость на поворотах и ловко обходя попутные машины. Марат ворчал на него за то, что тот не сменил номера, как ему было велено накануне: зачем привлекать к себе внимание? Но наш Шумахер пофигистски крутил баранку, и по всему было видно, что номера он и не собирался менять. А зачем? Пусть все знают, что это не какая-то там колымага, а машина самого мухабарата. Он подрезал попутку и выскочил на площадь, закладывая вираж. Марат чертыхнулся, Василий хмыкнул, а Виктор показал на памятник, стоящий в центре.
– Это Юсеф аль-Азме, наш первый министр обороны. Когда французы вторглись в только что провозгласившую независимость Сирию, король Фейсал капитулировал, но Юсеф с несколькими сотнями вооруженных саблями и винтовками вчерашних крестьян перекрыл ущелье Мейсалун, преградив оккупантам путь на Дамаск. Никто не понуждал их идти на смерть. Знали ведь, что обречены, и полегли все там, в том ущелье вместе с Юсефом, но спасли честь страны. Он так сказал, обращаясь к своим солдатам: «Мы будем сражаться, чтобы никто и никогда не сказал, что Сирия сдалась без боя».
Фарук что-то сказал на арабском, и Марат тут же потребовал перевода. Это давно стало непременным правилом, если кто-то из сирийцев в его присутствии разговаривал на своём. Как-то я заметил ему, что не совсем тактично с нашей стороны сразу же требовать перевода, на что он резонно-шутливо возразил:
– Знаешь, сколько стоят наши головы? Впрочем, твоя пойдет почти задаром ввиду отсутствия мозгов или даже в довесок к нашим. Может быть, они торгуются в цене, вот и хочу, чтобы не продешевили.
Фарук хмыкнул, а Виктор обиженно отвернулся к окну, но сдержанно и глухо произнёс:
– Он сказал, что вы сейчас тоже отстаиваете честь России здесь, в Сирии. Даже если ваша страна не придет к нам на помощь, то мы всегда будем помнить русских, которые были с нами плечом к плечу, – в его голосе не было лести и говорил он обыденно и негромко, но что-то такое блеснуло в его глазах, что не поверить ему было невозможно.
– Восточная лесть, старик, чересчур пафосно, слезу пустить, что ли? – упрямился Марат, но было видно, что он пытался скрыть неловкость.
Мы промолчали: к чему слова, коли разговаривают наши души об одном – о судьбе этой терзаемой страны и её будущем. Я успел рассмотреть выщерблены на постаменте и на самом генерале и спросил у Виктора причину этих оспин.
– Это следы пуль и осколков: «бармалеи» напали на Генштаб, что совсем рядом, и Юсеф снова сражался за независимость Сирии вместе со своим народом. Мы ведь сражаемся не за Асада, мы сражаемся за своё будущее и будущее нашей страны. Асад сейчас – это наш Юсеф, поэтому его портреты на прикладах автоматов, на куртках солдат, на каждом шагу. Кстати, а вот тогдашнему монарху Фейсалу у нас памятников нет – он не сражался за свою страну. – В голосе Джихада была гордость за Юсефа и какие-то едва уловимые нотки извинения за короля.
Не принимавший участия в разговоре Павлов с затаённой горечью заметил, что у нас тоже хватает своих фейсалов. Вася был прав на все сто: разве с этим поспоришь?
Едва город скрылся за эстакадой кольцевого шоссе, сразу же отчетливо зачастили звуки разрывов и потянуло гарью.
– Узнаю Дарайю по запаху, – потянул носом, как охотничья борзая, Вася Павлов. – Мне опять щекочет нос былых сражений аромат.
Марат хмыкнул и ехидно поинтересовался, сам ли придумал или подсказал кто? Виктор грустно заметил, что сегодня этот запах и Сирия неразделимы.
Машина перепрыгнула автостраду и ходко затрусила по щербатому асфальту. Впереди показался блокпост – П-образное сооружение из бетонных блоков с парой бойниц и табуреткой посредине, на которой сидел боец. Перед ним стояла самодельная тренога с закопчённым чайником. В двух шагах истуканом торчал двухметровый верзила с добродушной физиономией, небесно-голубыми глазами и белобрысой чёлкой из-под сдвинутой на затылок каски. В его лапищах автомат казался игрушечным. Простодушная рязанская физиономия наводила на странную мысль, но переводчик, заметив мелькнувшее на моем лице недоумение, улыбнулся и пояснил, что древние сирийцы были белокуры и голубоглазы.
Потомок финикийцев равнодушно мельком взглянул на удостоверение Фарука, взглядом мазнул по нашим лицам и кивнул, разрешая продолжить движение. Его напарник лишь лениво кинул взгляд на подкатившую машину и вновь принялся шурудить палкой в костерке. Удивительно полная расслабуха – пикничок двух закадычных друзей, да и только.
Вообще отношение сирийцев к войне меня не раз и не два вводило в ступор. Я не понимал, почему полицейские на улицах городов без оружия. Почему у многих офицеров во время проведения операций тоже не было оружия – максимум пистолет под курткой, но даже если и был, то его совсем не было видно. Почему уличные торговцы отрешенно сидели на стульях у своих лотков, созерцали несуетную жизнь улицы и не торопились впихнуть свой товар прохожим. Почему кафешки полнились безмятежными посетителями, на детских площадках звенел смех, а около школ и университетов царила какая-то приподнятая суета. Почему все они нарочито показывали, что выше войны, словно она их не касалась, шла неведомо где, зачем и почему, хотя она была совсем рядом, порой на соседней улице или в соседнем квартале. Настоящая война, не придуманная, не нарисованная: гремели взрывы и рушились дома, гибли люди, захватывались заложники. И что ирреального – война или мир? Убивают по-настоящему, калечат тоже по-настоящему, но вот эти финики на лотке или апельсины тоже настоящие, и школьники настоящие, и вот эта девчушка со скакалкой на площадке тоже настоящая.
И еще тысячи почему, на которые я не находил ответы.
Марат хмыкал и отмахивался: не лезь со своей чепухой. Вася пожимал плечами: какая разница, кто что думает и как реагирует. Виктор вздыхал и задумчиво изрекал: «Восток – дело тонкое».
Над разрушенным городом висела густо замешанная взвесь пыли и дыма, и даже мой перебитый нос почувствовал этот запах войны.
Пропетляв по разбитым вдрызг улицам, Фарук «причалил» наш борт между танком и бээмпэшкой к выбитой витрине какого-то бывшего офиса или магазинчика. Проезжая часть угадывалась по разрушенным справа и слева домам и иссечённым стволам деревьев с обрубленными ветвями – ну не будут же они расти посреди мостовой. Разбитый асфальт покрывал размазанный между бордюрами белёсый слой размоченных в сметану бетонной крошки и штукатурки. Ни одного целого дома, ни одного целого стекла, ни одного целого деревца. Вообще ничего целого.
Штаб разместился на первом этаже полуразрушенного дома. Точнее, в подъезде без дверей и с поврежденным лестничным пролетом, висевшим на обнажившейся арматуре, словно рука или нога на жилах. Жутковато.
На раскладных стульях сидело трое старших офицеров. На самодельном столике из поставленных друг на друга снарядных ящиков, сверху накрытых листом фанеры, была расстелена крупномасштабная карта с расположившимися на ней чашками с кофе. Увидел бы наш начштаба подобное использование карты вместе скатёрки – кондрашка бы хватила.
При нашем появлении только один из них поморщился и что-то тихо произнёс. Другой демонстрировал откровенное нежелание видеть нас здесь вообще. Третий, повернувшись к Марату, изобразил радушие и протянул руку:
– Здравствуйте, доктор Мурад. Что-то вы зачастили к нам. Зачем? У нас здесь скучно, позиционка. Съездили бы еще куда-нибудь, где интереснее. – Он сносно говорил по-русски – оказывается, немало сирийцев знали великий и могучий. Всё-таки многие из них вышли из наших военных альма-матер. Стоявшие вкруг несколько офицеров сделали вид, что нас вообще в природе не существует. Видно, в печенках сидят у них эти русские из «АNNА NEWS». Шарятся по всему фронту, неугомонные, нет бы, как все, сидеть в городе, не высовывая носа, и дожидаться пресс-релиза из информцентра Минобороны. А то ни себе, ни людям покоя нет. Уткнувшись в карту, они о чём-то неторопливо заговорили, не обращая на нас никакого внимания. По обыкновению, Марат не потребовал перевода, да он и не нужен был: и так было ясно, что были мы здесь явно некстати и Виктор испил полную чашу недовольства. Однако Марата это нисколько не смутило, и он приказал в темпе разобрать «броники».
– Марат, подождите, нам предлагают уехать, – переводчик говорил скучным голосом, словно случившееся его ничуть не касалось, но именно это эмоциональное бесцветье наводило на мысль, что действительно лучше сваливать отсюда подобру-поздорову, и чем скорее, тем лучше. – «Бармалеи» подобрались по подземным коммуникациям и атаковали только что освобождённый район. И где они еще могут вылезти на белый свет, только одному Аллаху известно. И так уже несколько подразделений попало в окружение.
Глаза Марата заблестели, словно его одарили целковым, и в них заплясали бесенята:
– Какая прелесть! Цимус! Кадры городских боёв – что может быть динамичнее! Это не скучная позиционка, здесь экшн! – Это были сплошные восторженные вопли одариваемого подарками дитя. При всей его безрассудности самому совать голову в пасть льву? Но ни Виктор, ни Павлов не выказывают несогласия. А может, так и должно быть? Может, для них это привычно и обыденно? Это потом я узнал, что для них вживание в ткань городского боя – привычные будни, хотя привыкнуть к осознанию того, что тебя сегодня, завтра или послезавтра наверняка убьют или покалечат, практически невозможно.