Кофепитие стало предметом своеобразного соревнования между разными родами войск. На первое место претендовал флот. «Многие матросы во время приема пищи выпивают по пять больших кружек кофе, то есть 20 обычных чашек, и им хоть бы что», – хвастался один лейтенант. Солдат, лишенный домашнего комфорта, в сыром окопе готов был отдать все за чашку горячего кофе – пусть даже растворимого. Армейские рационы «К» включали растворимый кофе в маленьких пакетиках из фольги. В 1944 году армия закупала помимо «Nescafé» и «G. Washington» еще десять сортов растворимого кофе у других фирм, включая Maxwell House. «Солдаты считают, что растворимый кофе удобнее, – писал журнал „Scientific American“ в 1943 году. – Если нет огня, порошок можно развести в холодной воде».
Но тепло на войне значило бесконечно много. Билл Молдин, военный художник и хроникер, воочию наблюдал тяготы солдатской жизни в горах Северной Италии – в грязи, под дождем и снегом. «Все это время солдаты не получали горячей пищи. У некоторых были маленькие примусы, на которых можно разогреть кружку кофе. Но большинство разогревало кружки спичками. Порой тратили сотни спичек, и этого едва хватало, чтобы сделать ледяную воду хотя бы чуть теплой». Американские «джи-ай» (рядовые солдаты) настолько сжились с кофе, что нарекли его своим именем – «чашка джи». В зависимости от крепости и густоты кофе имел и дополнительные прозвища: «ява», «ил», «пойло», «слякоть», «грязь», «бодрючка».
Американским солдатам приходилось мириться с холодным растворимым кофе, но, по крайней мере, это был натуральный продукт. А в странах Оси36 и на оккупированных ими территориях настоящий кофе стал редкостью. Летом 1943 года в Голландии кофе стоил (если его вообще можно было достать) 31 доллар за фунт. Многие голландцы готовили эрзац из поджаренных и растолченных луковиц тюльпанов. Даже если бы европейцы каким-то образом получили значительную партию зерен, это вряд ли спасло бы ситуацию: почти все обжарочные фабрики в Германии, Франции, Голландии, Бельгии и Италии были разрушены бомбами.
Чтобы прибавить к физическому ущербу еще и моральный, английские самолеты иногда вместо бомб сбрасывали, словно в насмешку, небольшие мешки кофе. Идея этой акции, по словам одного журналиста, состояла в том, что «при виде настоящего кофе люди испытают двойное разочарование своим положением». «Кофейные бомбы», возможно, и вызывали горькое чувство у людей, лишенных этой радости, но вряд ли приблизили конец войны.
Тем временем немцев, итальянцев и японцев, живших в Латинской Америке (многие из них выращивали кофе), под нажимом США начали заносить в «черные списки». Их имущество конфисковывали, а самих этих людей нередко высылали или подвергали заключению. Хорошо известно о лагерях, в которых содержались жившие в США японцы, но мало кто знает, что нежелательных лиц из Латинской Америки высылали в США для заключения в таких же лагерях.
В Бразилии три перечисленные национальные группы были довольно многочисленны, но местный правитель Жетулиу Варгас проводил свою политику. До Перл-Харбора он искусно лавировал между Германией и США, а когда в самом начале войны немцы добились больших успехов, выступил с профашистской речью и превознес «страны, способные проявить организованность, основанную на патриотических чувствах и подкрепленную убеждением в своем превосходстве».
Вступление США в войну заставило Варгаса вести себя более лояльно. К тому же немецкие подводные лодки начали топить бразильские суда, что вызвало взрыв возмущения в стране. В марте 1942 года Варгас приказал конфисковать 30 % имущества у всех 80 тысяч подданных стран Оси в Бразилии, хотя в нацистской и фашистской партиях из них состояло лишь немногим более полутора тысяч. В августе Бразилия объявила войну странам Оси.
Прагматичный гватемальский диктатор Хорхе Убико после Перл-Харбора отвернулся от немецких друзей и занял проамериканскую позицию. Тут же, 12 декабря 1941 года, вступил в силу «черный список» плантаторов и бизнесменов, составленный несколькими месяцами ранее под нажимом США. Уполномоченные властей начали отбирать имущество у немцев, иногда даже у тех, кто родился в Гватемале. Экспортные фирмы перешли под контроль государства. Многих немцев (включая людей преклонного возраста) арестовали и отправили в США: там в январе 1942 года открылись специальные лагеря. Немцев свозили со всей Центральной Америки. Некоторых возвращали в Германию (где они, возможно, никогда не жили) в обмен на американских гражданских лиц, интернированных в Европе.
Всего в США вывезли 4058 немцев из разных стран. Их держали под стражей в качестве «своего рода актива для возможных сделок» (как гласила служебная записка Государственного департамента)37. Другой причиной, вероятно, было желание нейтрализовать немецких кофейных конкурентов. Нельсон Рокфеллер – он возглавлял Департамент по координации межамериканских отношений (Office of the Coordinator of Interamerican Affairs) и ведал вопросами контрразведки – подчеркивал необходимость не допустить немецкой экспансии на «заднем дворе Америки». Берент Фриле, светило кофейного мира, ушел из А&Р и стал резидентом Рокфеллера в Бразилии, где следил за развитием ситуации.
Латиноамериканских немцев, насильно ввезенных в США, по немыслимой логике осудили за незаконный въезд в страну38. Вальтер Ханнштейн чуть не потерял «Ла Пас», свою плантацию в департаменте Сан-Маркос в западной Гватемале, а ведь он родился в Гватемале, был женат на гражданке США и нисколько не сочувствовал нацистам. Агент ФБР допросил не только Ханнштейна и его жену Марли, но и двух маленьких перепуганных дочерей: «Вы говорите по-немецки? Вы знаете, кто такой Гитлер? Вы говорите: „Хайль Гитлер“?» Ханнштейну удалось спасти свое имущество и свободу: он представил список сорока гватемальских немцев, приговоренных нацистами к уничтожению. Его имя значилось тридцать шестым.
Тем временем кофейные компании США приспособились к военным условиям. Поскольку большинство сотрудников-мужчин призвали в армию, Jewel стала брать водителями доставочных грузовиков женщин. Выяснилось, что они торгуют ничуть не хуже. Мэтл Гатуэйн, например, неоднократно премировали за успешные продажи. Она проявила не только торговую смекалку, но и человечность: несколько раз платила свои деньги за кофе и рис для матери-одиночки и ее больного сына. Jewel даже выпустила буклет «Женщины за работой» с такими, например, заявлениями: «Мало найдется женщин, которые не смогли бы носить брюки». Женщины заняли более ответственные места на фабриках, доказав, что могут выполнять не только простейшие операции, но и функции разнообразных мастеров.
В 1942 году Морис Каркер ушел в Военное ведомство (сохранив должность председателя совета директоров), а президентом Jewel стал Франклин Ландинг. Благодаря влиятельности Каркера и контракту Jewel на армейские рационы компания получила приоритетные права на лимитированные запчасти и рабочую силу. Это позволило поддерживать грузовики в исправности. В годы войны 65 % продаж Jewel давали ее магазины, но более 60 % прибыли по-прежнему приносили доходные доставочные маршруты.
Maxwell House патриотически рекламировала свой продукт: «Кофе тоже на войне! Парашютисты… летчики… моряки… – все поднимают дух чашкой бодрящего горячего кофе». General Foods призывала домохозяек хранить фрукты и овощи в пустых жестянках из-под «Maxwell House», чтобы «немного помочь Дяде Сэму».
Другие компании выступали с похожими, но не столь прямолинейными заявлениями. Третье поколение Фолджеров тоже пошло на войну: Джеймс Фолджер III получил назначение в Комитет военно-промышленного производства, а его брат Питер стал служить на военном флоте. В их отсутствие управляющий фабрикой очутился, как повествует история компании, «в кошмарной ситуации: кофе без тары, банки без крышек, кучи этикеток и инструкций для армейских рационов, в которых надо разбираться, и полное расстройство всего процесса производства и снабжения». Вместе с тем война увеличила число потребителей кофе в Калифорнии. Из тех, кто приехал работать на военных заводах, многие остались. Солдаты, уехавшие на Тихоокеанский театр из Сан-Франциско, вернулись домой. За 10 лет население штата почти удвоилось.
Hills Brothers в 1940 году открыла фабрику с восемью ростерами в Эджуотере (штат Нью-Джерси), откуда планировала снабжать своим продуктом Средний Запад, а в перспективе и весь Восток. Война нарушила все планы. Нехватка мужчин вынудила компанию приглашать в дегустаторы женщин: их впервые допустили к священнодействию, составлявшему прежде исключительно мужскую прерогативу. Две сотрудницы компании, Элизабет Залло и Луиза Вудворд, учились у лучших дегустаторов причмокивать, «прокатывать» кофе во рту и сплевывать.
Chase & Sanborn боролась за поддержание уровня прибыли еще до войны. Ее материнская компания, Standard Brands, традиционно полагалась на Fleischmann’s Yeast как основной источник доходов. Но американские домохозяйки все меньше занимались домашней выпечкой, отмена «сухого закона» ликвидировала спрос на дрожжи со стороны самогонщиков, а лечебные свойства продукта доказать так и не удалось. Жесткий кофейный рынок не давал такого уровня прибыли. В результате выступления Эдгара Бергена и Чарльза Маккарти урезали до получаса, а Дороти Ламур совершенно исчезла из передачи. Претензии Chase & Sanborn на идеальную свежесть, ранее подкреплявшиеся регулярными поставками дважды в неделю (вместе с дрожжами), потеряли всякую актуальность с появлением других брендов в вакуумной упаковке.
Когда прибыль упала ниже 10 % и рыночная доля Chase & Sanborn на несколько процентных пунктов уступила Maxwell House, компания в ноябре 1941 года тоже перешла на вакуумную упаковку. В декабре во время Перл-Харбора, президентом компании стал Джеймс С. Адамс, которого пригласили из Colgate-Palmolive-Peet. Он полностью реорганизовал компанию, заменил ключевых управляющих и временно приостановил выплату дивидендов. Адамс попробовал поднять продажи с помощью вакуумной упаковки в стеклянные банки, но в обстановке военного времени потребители не были склонны менять свои предпочтения.