Впрочем, не все так уж безнадежно и мрачно. Я прилетел в Гватемалу в январе 1997 года, несколько дней спустя после подписания исторического мирного соглашения, которое положило конец четырем десятилетиям кровавой гражданской войны, унесшей более 100 тысяч жизней. Эта прекрасная страна обрела наконец пока еще осторожный мир и некоторые надежды на будущее (вооруженное насилие и захват пустующих ферм, конечно, невозможно полностью прекратить за короткое время).
Принимала меня красивая пожилая дама ладинос из старинного местного рода; ее семейство издавна владело обширной плантацией близ Антигуа. Опасаясь ненужного внимания, она попросила не упоминать в книге ее настоящее имя, поэтому назовем ее Луисой. Величественная вершина вулкана Агуа поднимается над классической «затененной» плантацией; часть времени Луиса проводит здесь, в роскошной усадьбе, которую в XIX веке построил для себя президент Гватемалы. Слуги сервировали нам кофе на огромном старинном столе из красного дерева. В городах Гватемала и Антигуа у Луисы есть прекрасные дома (там я тоже побывал). Когда я осматривал плантацию, с гор пришли индейцы майя, чтобы начать сбор кофе. Здесь им предстояло жить в примитивных хижинах. Они носили национальную одежду, которую стирали в pila – общем хозяйственном бассейне. Лишь немногие говорили по-испански. Проходя мимо нас, они улыбались и кланялись.
Я спросил у Луисы, как относятся к ней рабочие. «О, с большим почтением». Например, они не позволяют ей самой следить за коровами, которые пасутся в горах. «С их точки зрения, для меня это неподходящее занятие». А не чувствует ли она некоторых угрызений совести: ведь у нее три великолепных дома, а индейцы ютятся в убогих хижинах? «Да, конечно». Но развивать эту тему Луиса не стала.
Луиса – добрый и заботливый человек. Она убедила одного грамотного рабочего-индейца (такого нечасто встретишь) написать свою автобиографию. Она исправно платит 68-летнему управляющему, который родился на плантации и прожил здесь всю жизнь (его отец служил еще у деда Луисы). Она рада наступившему миру. «Но чего добились повстанцы за 36 лет? Разве у нас стало лучше? Рабочие по-прежнему получают столько же, сколько в 1980 году».
Вряд ли существуют простые рецепты решения проблем, стоящих перед Гватемалой и другими странами. Я обстоятельно беседовал с Чарли и Рут Магилл; они четыре года строили дома в сельских районах Гватемалы по программе «Кров для людей» (Habitat for Humanity). Чарли – бывший инженер IBM, а Рут – школьный библиотекарь. «Я поехала в Гватемалу убежденным либералом, возмущенная положением бедняков. Чарли смотрел на вещи более сдержанно. Когда мы вернулись, я воспринимала ситуацию куда менее эмоционально, а Чарли, напротив, острее. Нельзя все делить на черное и белое. Нельзя рисовать беспросветную картину и требовать покаяния от всех. Но серьезные проблемы, конечно, есть».
Однако не так давно американская организация (она базируется в Чикаго) «Программа улучшения жизни рабочих в Гватемале» (US/GLEP) потребовала покаяния от Starbucks. В декабре 1994 года она начала кампанию протеста и обклеила листовками заведения Starbucks по всей стране. «Американские потребители, – говорилось в листовках и брошюрах, – платят за фунт готового кофе Starbucks столько, сколько гватемальский рабочий получает в неделю». Представитель Starbucks возразил, что компания не может отвечать за оплату труда в Центральной Америке, да и кофе в Гватемале покупает очень мало по сравнению с другими фирмами. Активисты US/GLEP знали это, но выбрали Starbucks как самую «классную» мишень и добились своего. Меньше чем через год компания выпустила обращение «Основы кодекса делового поведения». Она призвала иностранных поставщиков обеспечить рабочим достойную зарплату, «жилье, хорошую воду и медицинское обслуживание».
Потом наступило затишье до февраля 1997 года, когда Starbucks объявила о намерении выделить 75 тысяч долларов неправительственной исследовательской организации – Международному обществу развития экологичных технологий (Appropriate Technologies International, ATI) на разработку небольших фабрик для гватемальских кооперативов. US/GLEP это нисколько не впечатлило: качество зерен, может быть, и улучшится, но качество жизни – нет; к тому же проект никак не касается крупных плантаций. В марте 1988 года Starbucks объявила о выделении 500 тысяч долларов фермерам, которые обязались улучшить условия жизни рабочих. US/GLEP назвала решение компании «важным шагом», но попросила Starbucks убедиться, что средства действительно дошли до рабочих. При этом активисты не скрыли намерения заняться другими кофейными фирмами.
Эффект кампании US/GLEP был, несомненно, положительным. Без нажима извне Starbucks наверняка не стала бы ничего предпринимать. Однако исходная посылка, – что чуть ли не все гватемальские рабочие испытывают угнетение, – вряд ли адекватна. «Я не хочу сказать, что в Гватемале вообще нет угнетения. Но реальное положение вещей сильно отличается от того, каким его привыкли считать, – сказал мне Дейв Олсен из Starbucks. – Мы должны четко представлять себе, где простая ложь, а где сложная правда». Хозяйка гватемальской плантации Бетти Ханнштейн Адамс тоже не понимает, почему ее рабочих называют несчастными. Она не отрицает острых социальных проблем, но поучения американских активистов вызывают у нее раздражение: «Посмотрите, как живут нелегальные иммигранты в Нью-Йорке. Они ведь фактически находятся на положении рабов, то есть не могут уйти от хозяина, пока не выплатят ему все долги. Наши рабочие гораздо счастливее и свободнее, чем их собратья в Нью-Йорке».
И правда, некоторые активисты, например защитник среды Алан Дарнинг, явно потеряли чувство меры. «Выращивание кофе требует большого количества инсектицидов, которые производятся в Европе в долине Рейна, – пишет он и делает вывод: – Кофе виновен в загрязнении европейских рек. Зерна доставляют на кораблях, построенных в Японии из корейской стали. Сталь получена из руды, добытой на некогда девственных землях Папуа – Новой Гвинеи». Потом зерна обжаривают (используя во всех отношениях вредное топливо) и пакуют в полиэтилен, нейлон, алюминиевую фольгу и полиэстер. «Пластики делают на фабриках „ракового коридора“103 в Луизиане, где токсичные производства сконцентрированы в районах с чернокожим населением». Алюминий получают из австралийских бокситов, добытых «на потомственных землях аборигенов». Не в силах остановиться, Дарнинг скорбно повествует об автомобилях, которые доставляют посетителей в кафетерии, о позолоченных фильтрах для приготовления кофе и даже о сливках: сливки невозможны без коров, а коровы имеют привычку «мутить чистые речные потоки и тем губят среду обитания благородной форели».
Бетти Адамс считает призывы к «кофейному покаянию» ханжеством. «Что же вы не каетесь, когда едите помидоры, собранные в Калифорнии мексиканскими детьми, которым ваши добрые граждане не дают возможности посещать школу и пользоваться социальным обеспечением? Или, может быть, Билл Гейтс чувствует себя неудобно в рубашке, сшитой руками нью-йоркских рабов-иммигрантов?» А ведь и доля плантатора тоже очень нелегка. «Только тогда я поняла, сколько риска таит производство кофе, когда сама стала вести хозяйство. Я не представляла, какой вред может нанести сильный ветер, продолжительный дождь или плохой бухгалтер, не говоря уже о капризном и нестабильном рынке».
Кофе тесно вплетен в историю неравенства, в ту схему отношений, при которой имущие отбирали у неимущих. Продукт, использовавшийся в индустриальном мире как средство, стимулирующее активность, поступал из регионов, где в обычае было наслаждаться сиестой. Несомненно, что в прошлом производителей кофе угнетали, и даже в наши дни в мексиканском Чьапасе их могут убить.
Путешествуя по Центральной Америке, я то и дело встречал доказательства тесной связи между кофе, властью и насилием. В Никарагуа я познакомился с Альваро Перальтой Гедеа, молодым человеком, который вернул себе семейную ферму неподалеку от границы с Гондурасом – сандинисты конфисковали ее в начале 1980-х годов104. Первым делом следовало бы обрезать запущенные деревья, но еще первее пришлось обезвреживать мины. К счастью, Гедеа прошел подготовку в военно-морском флоте США и смог обучить своих работников опасному делу. А на ферме его дяди один рабочий подорвался.
В Гондурасе, Никарагуа и Сальвадоре я участвовал в мероприятиях, организованных Американской ассоциацией спешиалти-кофе (SCAA). Естественно, кофейные магнаты привечали SCAA с распростертыми объятиями. Так я побывал на коктейле у генерала Хоакина Куадры Лакайо (командующего никарагуанской армией) в его великолепном поместье «Эсперанса». Он рассказал, как в бытность сандинистским генералом раздавал крестьянам оружие и землю, а правительство тем временем конфисковывало другие финки. Его собственные владения, пояснил генерал, не подпадали под условия конфискации.
На следующий день мы пересекли границу Сальвадора, где нашим гидом стал Рикардо (Рик) Валдивиесо, совместно с Роберто Д’Обюиссоном основавший правую партию ARENA. Воспитанный в США, он по натуре был настоящим заводилой и то и дело покрикивал со своего переднего места в автобусе: «Ну как, здорово?» Трудно представить, что его, как и Д’Обюиссона, связывали с эскадронами смерти. Во всяком случае, сам он подобные предположения решительно отверг и рассказал, как накануне выборов 1982 года в него стреляли и чуть не убили. В больнице он пробыл только день, а потом его тайно вывезли в безопасное место. В поездке по Сальвадору нас повсюду сопровождала вооруженная полиция.
Кофейная экономика сама по себе не порождает социальную нестабильность и насилие; не следует смешивать сопутствующие явления с причиной. Но неравенство и неблагополучие входят в экономическую систему, провоцируют и обостряют конфликты. Вместе с тем по сравнению с другими продуктами, которых в большом количестве требует развитой мир, кофе является сравнительно щадящим вариантом. Выращивание бананов, сахарного тростника или хлопка, тяжкий труд на золотых и алмазных шахтах или нефтеперегонных заводах куда тяжелее. Основную часть кофе дают небольшие участки; их хозяева любят свои деревья и их плоды.