– Кх-кх, – откашлялась она после первой же затяжки дыма. Так вы еще и дилетант. Господь всемилостивый, зачем вам нужна сигарета? К образу? Да, к нему. Образ – это в первую очередь то, что не приносит никакой радости себе, а только окружающим. Вы актриса. Вам нужны зрители. Хорошие актрисы знают, что мужчинам больше нравится, когда от женщины пахнет не сигаретой, а хорошим парфюмом с примесью молока. Табак убивает молочный запах, да и кожу старит. Посмотрите на мое лицо, как вы думаете – сколько мне лет? Нет, не смотрите. Я даже представить себе не могу, что сделает с вашим лицом героин.
– Кх-кх-кх, – она снова закашляла. И вправду, лучше курите.
Меня вдруг охватила злость. Ни с того, ни с сего. На пустом месте. Мне внезапно захотелось к ней подойти, схватить ту пачку сигарет, что лежала у нее на столе, и смять в руке с нечеловеческой силой.
– Черт бы вас побрал, что вы с собой делаете?
Я выхватил горящую сигарету из ее руки и потушил в пепельнице.
– Зачем вы ищете смерть? Зачем себя отравляете? Посмотрите на себя в зеркало: на свои губы, на свое лицо, загляните в глаза. Вы прекрасны. ПРЕКРАСНЫ! И ни один мужчина на этом свете не устоял бы от соблазна познакомиться с вами. Зачем вы отнимаете у себя то, что досталось вам даром. Ни за что! Перестаньте себя убивать. Перестаньте играть для кого-то. Живите для самой себя, наслаждайтесь каждым мгновением, хоть каплей дождя на руке. Комплиментом от незнакомого человека. Я вижу! Вы не готовы еще пока впустить кого-то в свое сердце, оно ранено, не мне вам говорить о боли. Но не заглушайте эту боль случайными, пустыми людьми. Постельных тонов. Лучшие любовники для вас сейчас – это книга и сон.
Это был еще один несостоявшийся диалог, который исчез внутри меня, где исчезали и другие диалоги. Я к ней не подошел, не сказал этих слов. Но я себя не винил за это. Вы и сами однажды к этому придете!
– Вам не идет сигарета…
Единственное, что я произнес. Я не обращался именно к ней, это было больше к себе.
– Правда?
Послышалось у меня за спиной.
– Повернитесь ко мне лицом. Я бы хотела посмотреть, что не идет вам.
На этом все. И весь наш разговор. Я ничего не ответил, да она, по всей видимости, ничего и не ждала. За все эти два месяца мы не сказали больше друг другу ни слова.
Почему я назвал эту женщину Розой? Не знаю… Это имя подходило ей так естественно, что я даже забыл, почему именно выбрал его… Впрочем, я лгу себе. Наша красная роза в цветочном горшке, что мы поливали вместе, а позже – я один. К сожалению, в моей квартире вянут цветы… Возможно, я увидел в этой женщине свою дочь, только уже взрослую. Ведь любая взрослая женщина – это по-прежнему чья-то дочь. Я не увижу, как растет мое дитя, но я увидел, как распоряжается своей жизнью чужое. Роза не была для меня женщиной в естественном смысле этого слова. Я ее не хотел… Я не испытывал к ней влечения и мимолетной страсти, как это бывает с мужчиной, разглядевшим женщину поближе. Нет, это было другое чувство.
Спустя неделю Роза больше не откашливалась после очередной тяги дыма. Она вошла во вкус.
– «Но, ограничив жизнь своей судьбою, ты сам умрешь, и образ твой – с тобою».
Она ни с того, ни с сего прочитала эту строчку Шекспира. И умолкла.
Почему именно эту? Некоторые слова приходят как никогда вовремя. Они слетают с губ тех людей, которые не знают истинной силы этих слов.
Еще одна бессонная ночь. Как же я завидую тем людям, которые ложатся спать вечером, а просыпаются утром. Как же я завидую живым. Я теперь понял, почему не чувствую радости, а в последнее время даже горя. Мне пришлось умертвить все свои чувства, чтобы больше никогда не испытывать боли. Той боли, которая не внутри меня. А снаружи. Она везде… Стоит мне только притронуться к чему-либо.
Безымянная моя, сколько я лежу уже в этой постели? У меня отекли ноги и спина. Теперь я знаю, что чувствуют прикованные к кровати больные, я знаю, когда у них начинаются пролежни. Сколько я еще буду закрыт в этом гробу? Сколько времени пройдет, прежде чем я открою свои глаза? Мне не хватает солнечного света, мне до невыносимости хочется вдохнуть глоток свежего воздуха. Там внутри, среди забитых досок и сырой земли под спиной, нет ничего, за что можно было бы зацепиться, ухватиться обеими руками и выбраться наверх. Туда не проникает даже мысль о спасении. Туда не прокрадывается даже надежда.
Снова перед глазами я вижу наши первые дни. «Прекрати! Хватит!» – обращался я к женщине, смотревшей на меня с портрета.
– А я не отравлюсь этим супом?
С кислым лицом посмотрела она в свою тарелку.
– С большей вероятностью ты отравишься воздухом, чем моим супом! – недовольно возразил я.
– Тогда я предпочту воздух! – отодвинула она тарелку на безопасное расстояние от себя.
– Как хочешь, – с испорченным аппетитом произнес я, поднося ложку ко рту.
Она с недоверием наблюдала, как я наслаждался своим творением, смакуя. Это было гениальное блюдо – мой фирменный суп. В руках мастера даже самый обычный суп становится рукотворным шедевром.
– Ну что же, убедил. Попробую!
Она подвинула тарелку к себе. А сама сморщила лицо так, словно съела дольку лимона. Она никак не могла решиться на этот шаг.
– Ну же! – не удержался я. – Либо ешь мой суп, либо ходи голодной. Кстати, здесь на углу есть… – не успел я закончить, как она проглотила содержимое ложки.
– У-у, ну и гадость! Как ты вообще можешь это есть? Он слишком постный, этот твой суп, гастрономическое чудо мировой величины.
Я побелел от ее слов. Да как ты смеешь такое говорить о моем супе. Так! Спокойствие… Это всего лишь куриный бульон.
– Значит, – многообещающе начал я, – ты не будешь есть в моем доме приготовленные мною блюда? Ты отказываешься от моей еды, верно? – с каплей насмешки на лице спросил у нее я.
Она покачала головой. Затем добавила:
– Нет!
– Вот и славно… Вот и славно!
Я поднялся со стула и начал убирать со стола тарелки. Суп из ее тарелки я демонстративно вылил в раковину. Она никак не отреагировала.
«Значит, воздух предпочитаешь. Хорошо! Посмотрим, сколько ты продержишься на своем воздухе».
Я тем временем достал из холодильника мясо, приготовленное в духовке под апельсиновым соусом. Разогрел его, а затем поставил на середину стола. Взял из шкафа приборы на одну персону и приступил к трапезе.
Минуты три она не отводила от меня своего голодного взгляда, в нем было столько надежды, он буквально молил меня, чтобы я предложил разделить это блюдо с бедной, несчастной женщиной. Но я был непоколебим. «Ни за что!»
– Хорошая погода на улице, – пробурчал я с набитым ртом.
И тут она, наконец-таки, сорвалась. Не так уж и крепок оказался орешек.
– Я закажу себе пиццу.
В тот момент я чуть было не поперхнулся.
– Никакой пиццы в моем доме. Никогда! – воскликнул приказным тоном я, вытирая салфеткой рот. – За пределами моей квартиры – пожалуйста! Но только…
Она не дослушала, встала со стула и направилась в прихожую. Я последовал за ней.
– О, – удивилась она. – Ты починил мои туфли?
– Я разве похож на сапожника?
Это был риторический вопрос, он не требовал ответа.
– По правде признаться, немного. Если бы еще только усы… – Она о чем-то задумалась, а затем посмотрела на меня с серьезным видом. – Ты никогда не думал отрастить себе усы?
– Ты сейчас смеешься надо мной?
– Нет, почему же сразу смеюсь. Было бы замечательно, если бы ты умел чинить обувь. У меня как раз дома две пары туфель, которые было бы хорошо отремонтировать. Раз уж у тебя не удался суп, надеюсь, я тебя этим не обидела, но готовить – это явно не твое. То, наверное, у тебя полно других достоинств, о которых я пока еще не знаю. Вот я и подумала…
– Я не сапожник! – разозлился я.
– Это я уже поняла, – как-то разочарованно ответила она, а затем добавила: – У тебя есть знакомый сапожник?
– Я купил эти туфли. Они в точности, как твои. Кстати, я убрал их в шкафчик, – показал рукой на шкаф у двери.
– Как банально, а я думала, что ты меня отнесешь на руках на улицу.
«И зачем я только догнал ее в парке?» – пронеслось у меня в голове.
Она тем вечером все же заказала себе пиццу. А на следующий день наводила в моей квартире свои порядки. И фразу «Чувствуй себя здесь, как у себя дома» я ей не говорил.
Сколько всего с нами произошло… Словно несколько дней у нас было. А если перемотать, как пленку, то всего лишь несколько минут. Я любил тебя. Больше жизни любил. Страсть моя, Ли…
Я подошел к окну и посмотрел на пустые, холодные улицы. Это всего лишь сон, мне нужно проснуться. Если открыть окно и выпрыгнуть вниз, то у меня получится выйти из этого глубокого, страшного сна. Я очнусь в теплой постели без боли в солнечном сплетении, без кома, застрявшего в горле, я проснусь без Нее…
Открыв окно, я набрал в легкие воздуха. Глубокий вдох. Выдох. Нет, я этого не сделаю. Моя жизнь не принадлежит только мне. Я ведь это хотел объяснить Розе, но так и не смог. Нет, пока убийца жив, я не проснусь. Прикрыв окно, я снова лег в постель и закрыл глаза.
Когда двое влюбленных слились друг с другом страстью, бесконечным желанием целовать, касаться нежно другого, и каждым своим касанием ощущать на пальцах ток… Когда двое влюбленных вон лезут из кожи, чтобы сплести свои души во мраке, в этом райском мгновении. Опьяненные, жадно вдыхают шею и волосы, когда срывают свой голос, и… Когда постель хранит запах любви, а любовники хранят друг друга в крепких объятьях… Разве можно это опошлить таким обыденным словом, как «секс»? Ночь – это когда родственные души обнажают друг перед другом свои тайны. Они бросают на пол одежду и любят. Выключив свет, закрывая глаза… Их глаза не видят того, что чувствует тело. А тело – это, прежде всего, инструмент. Его не обманешь. И, как любой инструмент в этом мире, оно издает особую музыку, когда его касается душа.