– Да, – проговорила я рассеянно. – Пожалуй, мне не помешает выйти на воздух.
Рыжеусый великан – Джек Перкинс, кажется, было его имя, – почтительно придерживая меня за локоть, помог выбраться из подвала и, держа высоко над головою фонарь, повёл по тёмным коридорам. Я не спотыкалась, спину держала прямо, но всё равно чувствовала себя натянутой струной – ещё немного, и что-то внутри, звеня, оборвётся. Болело правое плечо и кисти рук – отдача от выстрела, как и предупреждал Эллис. Пожалуй, спустить курок три раза подряд я не смогла бы… Хорошо, что для Дугласа Шилдса хватило одного выстрела.
«Эллис… Что он делает сейчас? И что с Энтони? И… с Эвани?»
Вот теперь голова закружилась по-настоящему, и я прикусила губу.
Не время думать об этом. Сейчас я ничем не помогу Эвани. Остаётся надеяться на врачей… На доктора Брэдфорда, на доктора Максвелла…
– Леди, вы, это… Не стойте, я ж вас не утяну.
Я опомнилась и вновь зашагала вперед, стараясь не поскользнуться на паркете. А потом анфилады комнат и коридоров внезапно закончились, скрипнули входные двери – и в глаза мои заглянуло небо. Бездонное, звездное, прозрачное, как чёрно-синее стекло. Даже луна вылиняла до бледно-молочного цвета. Где-то в стороне багровели догорающие развалины гаража. Воздух был холодным и дымным; он царапал горло и глаза, словно ледяная крошка.
Высокое дубовое крыльцо манило нагревшимися за день ступенями. Амазонка моя была безнадежно испорчена, и поэтому я села, не задумываясь. Руки, привыкшие к тяжести револьвера, казались слишком пустыми, язык просил горечи… Впервые, пожалуй, мне стало понятно пристрастие леди Милдред к трубке и вишневому табаку.
Сначала я просто прижалась щекою к тёплому, шершавому дереву перил; потом позволила себе расслабленно прикрыть глаза, когда открыла их вновь, то, оказывается, уже сидела, привалившись к резным столбикам. Всё тело болело от неудобной позы, но пошевелиться не было сил.
Я вновь закрыла глаза и вдохнула дымный воздух полной грудью. Он словно теплел с каждым вздохом. Вскоре в нём появились издавна знакомые вишнёвые нотки, мягкие, родные, уютные. Ночной ветер, обдувавший спину, обернулся ласковой рукой… Под щекой было что-то пахнущее розой и ладаном – шёлк бесконечно пышных юбок, шелестящих, старомодных.
Ресницы мои дрогнули.
Крыльцо, разумеется, никуда не делось. Только ступени стали шире, отодвинулись подальше друг от друга и перила. Я дремала, свернувшись клубком на теплом дереве, подтянув ноги к груди, и голова моя лежала на коленях у леди Милдред. Бабушка курила трубку, покачивая ею иногда в сильных пальцах, и смотрела в беззвёздное ночное небо, а свободной рукою гладила меня по спине.
Горько.
– Что теперь делать? – глухо спросила я, глотая подступающие рыдания. – Что?
– Жить дальше, – ответила леди Милдред без единого мгновения колебаний. – Есть то, милая Гинни, с чем спорить бесполезно. Например, судьба. Или смерть. Можно только принять их с достоинством… Впрочем, что я говорю. Эти истины тысячу раз прописаны в старых книгах, но почему-то сердце остается глухим к словам и слышит лишь то, что нашёптывает опыт. Некоторые вещи нужно пережить, чтобы осознать их.
Горло у меня свело.
– Я понимаю. Понимаю. Но что мне делать сейчас?
Бабушка обернулась ко мне и улыбнулась одними губами; глаза её были пусты и черны, как у Энтони, кричавшего на алтаре.
– Спать, милая моя Гинни. Я буду рядом – всегда. Пускай даже не смогу дать тебе ничего, кроме лёгких снов.
И я спала.
И снилось мне прозрачное небо и белые, как снег, лепестки цветов…
–Виржиния, проснитесь, пожалуйста. Мы возвращаемся в особняк.
Я с трудом открыла глаза. Ресницы точно кто-то воском склеил. Небо на востоке только-только подернулось розовато-золотистой вуалью зари, но даже такой слабый свет вызывал приступы головной боли. Эллис стоял на несколько ступеней ниже и тормошил меня за плечо.
– Уже? – спросонья голос у меня был хриплый, как у пропойцы.
– Да, – коротко ответил Эллис. – Всё закончено. Уцелевших сектантов мои люди под присмотром мистера Уолша связали и уже конвоируют в Управление.
– Что с Эвани и с мистером Маноле?
Спрашивать об этом было мучительно – так я боялась услышать ответ. Но Эллис только устало пожал плечами:
– Пока живы. Получасом ранее их увезли в ваш особняк, Виржиния. Натаниэлл позаботится о них, сделает всё, что сможет – до утра. А там уже посмотрим, переправлять ли их в госпиталь, оставлять на домашнем лечении или… – Он осёкся и отвернулся вдруг, а когда продолжил, голос у него был глухой и выцветший: – Поезжайте домой, Виржиния. Вы можете держаться в седле, надеюсь?
– А где мистер Оуэн? – спросила я невопад.
– Уехал с мисс Тайлер. И, насколько я знаю Натаниэлла, наверняка уже получил хорошую порцию снотворного. И вы поезжайте, Виржиния, не заставляйте меня пускаться в долгие уговоры. Вот ей-богу, не до того сейчас.
– А вы?..
– Останусь пока здесь, – ответил мрачно Эллис и взлохматил себе волосы пятернёй. – Нужно изучить хорошенько подвал, где совершались жертвоприношения, собрать улики, составить акт осмотра места происшествия, подписать его у свидетелей, набросать отчёт по свежим следам… Рутинная работа. Думаю, завтра к вечеру управлюсь. Не беспокойтесь обо мне.
Больше тянуть уже не было смысла. Если Эвани и Лайзо отправили в особняк, то и мне следовало возвращаться. И пусть я не смогу сделать ничего, но хотя бы посижу у постели своей подруги…
…Планам моим не суждено было сбыться.
В грязной амазонке меня к пострадавшим, конечно, не пустили. И доктор Брэдфорд, и Максвелл, забыв о взаимной неприязни, сообща прогнали некую леди «приводить себя в достойный вид». Для раненых на кухне нагрели несколько бадей воды, хватило её и мне. А после ванны и чашки чая я почти сразу же уснула, прямо в домашнем платье – словно силы в один миг закончились.
Или, возможно, Брэдфорд подмешал что-то в питьё. Доказать это было невозможно.
Разбудили меня глухие рыдания. Я приподнялась на подушках, щурясь от яркого солнечного света, пригляделась – и охнула:
– Мэдди!
Она сжалась в комочек в большом кресле и, уткнувшись в колени, давилась слезами. Наверное, уже давно – рыдания временами переходили в икоту. Сердце у меня сжалось.
– Мэдди, что…
Я не договорила.
Мадлен подняла голову. Веки припухли и покраснели, губы были искусаны в кровь, на щеках расцвели царапины… Всхлипнув жалко, Мэдди выбралась из кресла, пошатываясь, доковыляла до моей постели – и рухнула в неё, едва не выбив мне лбом зубы. Я осторожно обняла заплаканную, дрожащую девочку – и только тогда заметила, что мы в комнате не одни.
– Доброе утро, доктор Брэдфорд.
– Скорее, добрый вечер, леди. Вы проспали почти двенадцать часов. Впрочем, думаю, это пойдёт вам только на пользу.
Сейчас доктор был далеко не таким безупречно-изысканным, как обычно. Нет, костюм по-прежнему сидел на нём идеально, но вот синяки под глазами, следы бессонной ночи, не могли скрыть никакие очки, а солнечный свет безжалостно подчеркивал землистый цвет лица. Я задумалась – когда же доктор мог прилечь отдохнуть в последний раз? Выходило, что в лучшем случае позавчера.
– Возможно. Есть ли новости о мисс Тайлер и мистере Маноле? – выпрямилась я на кровати, стараясь принять благопристойный вид, насколько это было возможно со спутавшимися волосами и в домашнем платье. Мэдди всё так же тихонько всхлипывала, уткнувшись мне в плечо.
– Здоровью мистера Маноле ничего не угрожает, – устало ответил Брэдфорд, щурясь на свет. – Ему повезло. Он потерял много крови, но здоровый молодой организм может перенести и не такое. Единственная проблема была в пуле, застрявшей в лопаточной кости. К счастью, повреждения ограничились трещиной. На месяц-другой об управлении автомобилем можно будет забыть, однако уже через полгода, ручаюсь, на память об этом прискорбном происшествии у мистера Маноле останутся только шрамы.
– А… Эвани Тайлер? – Голос у меня сел. Мэдди замерла.
Доктор Брэдфорд поймал мой взгляд.
– Сожалею, миледи.
Всё. Как приговор последней надежде.
Я думала, что разрыдаюсь прямо здесь и сейчас, но вместо этого только прижала к себе Мэдди покрепче и выговорила с трудом:
– Полагаю, мы должны написать её матери, миссис Тайлер. Адрес был у мистера Спенсера. Мой управляющий на каждого работника заводит отдельную папку с документами. И… как она умерла?
Последние мои слова прозвучали совсем тихо.
– Во сне, не приходя в сознание. Доза морфия оказалась для неё слишком сильной, – спокойно ответил Брэдфорд, и по чему-то неуловимому – в голосе, в потемневшем взгляде ли? – я поняла, что он лжёт.
Горло словно сдавило невидимой рукой. В том, что случилось с Эвани, была и часть моей вины. Отпустила, недоглядела, поняла слишком поздно…
– Благодарю за ответ, мистер Брэдфорд. А теперь будьте столь любезны, покиньте эту комнату.
– В ту же секунду, как удостоверюсь, что ваше здоровье в порядке, леди, – невозмутимо откликнулся он, поднимаясь на ноги. – Конечно, я не ваш семейный врач и не могу заменить его, однако у меня есть некие обязательства по отношению к вам как хозяйке дома. Тем более что вчера я не сумел уделить вам достаточно внимания.
– Благодарю, но я чувствую себя… – светское «превосходно» навязло на зубах.
Нет. Не превосходно. Плохо я себя чувствовала, ужасно, кошмарно, мне хотелось распахнуть окно и кричать, кричать, кричать, а ещё лучше – выйти в поле и бежать, куда глаза глядят, пока ноги не начнет сводить от усталости, а каждый вздох не станет обжигать грудь огнём.
Но на это нет времени. Мне нужно написать миссис Тайлер, а ещё… ещё начать подготовку к похоронам. Мать Эвани жила далеко, вряд ли она успеет приехать в Бромли за дочерью. Или даже выбрать кладбище… Придется этим заняться мне.
– Что ж, тогда не буду вам мешать. Мне нужно навестить того мальчика, Энтони Шилдса. К слову, после того, что произошло вчера, к нему вернулась способность ходить… Доброго вечера, леди, – коротко поклонился Брэдфорд и вышел. Я даже не успела спросить его об Энтони.