Кажется, разум у меня стал мягким-мягким, как мокрая глина, и каждое слово глубоко отпечатывалось в нём. Горло почему-то перехватило, хотя я уже давно перестала остро откликаться на воспоминания об ушедших родителях.
Прошлого не вернуть.
– Кто-то пытался истребить всю семью Эверсан. Яд в воде. Но умер только… только мой дед, лорд Фредерик Эверсан. Были ещё угрозы…
– Не только угрозы, – мягко прервал меня Рокпорт. – Ещё и покушения. Двадцать семь за неполных десять лет. И последнее, увы, увенчалось успехом. В этом есть и моя вина, Виржиния.
– Вы спокойно признаёте это? Есть причины? – Голос у меня заледенел, хотя внутри я буквально кипела. Гнев, дурные воспоминания, боль – жгучая перцовая смесь в моих жилах. – Насколько я помню, тогда вас вообще не было в стране, зачем же вы наговариваете на себя сейчас?
– Именно потому, что меня не было, я и виноват, – мрачно и совершенно непонятно ответил Рокпорт. Я чувствовала, что запутываюсь всё больше – в его словах, в собственных чувствах. Действо начинало отдавать абсурдом. Происходящее виделось теперь будто со стороны. – Не думайте, что я оправдываюсь, Виржиния. Нет. Вряд ли я когда-нибудь смогу простить себя, но именно поэтому буду заботиться так, как не заботился бы никто.
Я окончательно потеряла нить разговора и уцепилась за последние слова.
– Да уж, никто больше такого не делает! – Речь моя звучала громко и напористо – я старалась спрятать за злостью беспомощность. – Никто не врывается в мою кофейню за полночь, не угрожает моим друзьям, не пугает слуг и не читает мне мораль!
– Не сердитесь, Виржиния, – вздохнул маркиз. – Это для вашего же блага. Просто позвольте мне заботиться о вас. Возможно, тот человек, который десять лет потратил на то, чтобы добраться до ваших родителей, ещё жив.
Меня накрыло изматывающим, леденящим приступом страха. Пальцы стали непослушными, и я сцепила руки в замок, скрывая дрожь.
– Хотите сказать, он может попытаться меня убить?
– Возможно.
– Быть того не может! – Я вскочила из-за стола. От резкого движения чашка опрокинулась, а шкатулка с драгоценным гарнитуром полетела на пол. – Прошло четыре года! Четыре! И никто не тронул ни меня, ни леди Милдред!
Рокпорт наклонился и поднял шкатулку, затем бережно поставил ее на стол и только потом ответил, так и не подняв глаз.
– Первые два года после смерти Идена я потратил на то, чтобы найти убийцу. Увы, безуспешно, но кое-чего добиться удалось – преступник залёг на самое глубокое дно, скрылся, исчез. А вас, так быстро повзрослевшую девочку, взяла под крыло леди Милдред. В спокойствии прошло ещё два года. Что было потом, вы помните. И, кроме всего прочего, я не думаю, что сразу после похорон вы могли воспринимать реальность… адекватно. Ребёнком, Виржиния, вы часто прятали чувства за бесконечными «правильно» и «должно», переживая обиды и горести глубоко в своём сердце. И что же я вижу теперь, вернувшись из путешествия? Леди из стали, подобную леди Милдред? Нет, не верю, что вы могли так измениться. Но теперь, – голос его смягчился, – вам нет нужды больше быть сильной. Я рядом с вами, Виржиния. Вы не одна.
Я, словно наяву, почувствовала неимоверную тяжесть, мраморной плитой опустившуюся на плечи.
Таким мрамором были укрыты могилы родителей.
И бабушка…
– Виржиния.
Нет. Наверное, маркиз всё же ошибается. Будь я прежней – и эта тяжесть меня раздавила бы.
Интересно, через что прошла леди Милдред, прежде чем стала… собой?
– Нет уж, благодарю покорно. Делайте, что вам угодно. Вспоминайте прошлое… – Я сглотнула. Во рту было солоно, губы отчего-то болели. – Ловите призраков, убийц, ищите себе вину и оправдание – но только без меня. Спасибо за беседу, но мне пора. И, да, подарки оставьте себе. Прошу извинить.
Пол качался, как палуба корабля, а стены норовили врезаться в меня. Что за проклятый дом!
– Виржиния, погодите! Простите меня, я…
Почувствовав чужую хватку на своем плече, я резко развернулась и, как учил меня Эллис, ударила – кулаком в горло.
Конечно, не попала.
Конечно, Рокпорт перехватил руку, потянул её вверх, заставляя меня подняться на цыпочки и, дрожа, как натянутая струна, заглянуть ему в глаза. Не знаю, что он увидел в моих – но это что-то заставило его разжать пальцы.
Я молча развернулась и вышла – сама не заметила, как песком сквозь пальцы просочилась по запутанным анфиладам комнат, коридорам, лестницам и выскочила на порог особняка.
Моросил мелкий дождь. Туман поредел.
Чёрный автомобиль стоял на прежнем месте, а Лайзо действительно спал, свернувшись клубком на заднем сидении. Я пересекла площадь, наклонилась и постучала кулаком по стеклу, а потом ещё и пнула дверцу. Лайзо вскинулся, сонно щурясь. Узнав меня, он быстро выбрался из автомобиля, взъерошенный и озябший, открыл для меня дверь – да так и замер.
– Леди, простите, если не в своё дело лезу… Но где ваша накидка? И шляпка с тростью?
– Что? – Я словно очнулась от забытья и покачала головой. – Всё в порядке. У меня же не одна накидка, да и другой зонтик-трость есть… Кажется, даже два или три.
– Понятно, что есть. Вы ведь не из наших, не из голодранцев, – тихо отозвался Лайзо, заводя двигатель, и, обернувшись ко мне, вдруг побледнел: – На вас лица нет. Что случилось? Может, я подсобить могу?
Он говорил – и точно пытался сделаться меньше, незначительней, проще, как тогда, в кофейне, когда изображал невесть кого. Не полноценный человек, а оживший… ожившее… ожившая шляпка, которой можно выговориться без стыда.
– Нет. Не можете, – покачала я головой, чувствуя, что леденею. – Мистер Маноле, вы правы, это не ваше дело. Если хотите проявить заботу, просто езжайте отсюда как можно быстрее.
– Как скажете, – отвернулся Лайзо с деланым равнодушием и уставился на дорогу. Автомобиль наконец-то тронулся с места. – Только, это, леди… Вы зря по дождю-то побежали, у вас теперь все лицо мокрое. Возьмите-ка, – и он, торопливо и не глядя, положил мне на колени что-то. – Мать вышивала, сама, своими руками. Не побрезгуйте.
Я опустила взгляд. На темно-пурпурных юбках лежал белый льняной платок с нежной вышивкой. Зелень и пурпур, вербена и цветущий тимьян.
– Верну вам его позже, – невнятно пробормотала я, чувствуя, что горло сдавливает. – Вы очень любезны.
Лайзо, не отрываясь, смотрел на дорогу, словно меня и не было. И, пожалуй, где-то в самой глубине души я ощущала смутную благодарность за это почти настоящее равнодушие.
Дома мне в таком состоянии делать было нечего. Всё валилось из рук, смысл документов ускользал от разума – не чтение получалось, а так, разглядывание буковок. Промаявшись час, я решилась на крайние меры – поехала в «Старое гнездо», хотя не собиралась там появляться до завтрашнего дня. И, готова поспорить, никогда ещё посетители не пили столько кофе, приготовленного собственноручно графиней!
Конечно, не обделяла я и себя.
– Леди, которая это по счёту чашка? – осторожно осведомился Георг после очередной моей кофейной паузы. – Помнится, с полгода назад вы постоянно жаловались на сердце…
– Пустяки, – улыбнулась я. Судя по тому, как закашлялся Георг, беспечность удалась мне плохо. – Здесь больше половины молока. Это совершенно безвредно.
– Разумеется, разумеется, – ворчливо откликнулся он.
О Рокпорте Георг не стал спрашивать, к счастью. Но, так или иначе, мысли мои крутились вокруг сегодняшней встречи. Я уже сожалела о своем поведении. Вряд ли маркиз желал причинить мне боль. Так стоило ли хлопать дверью и гордо отказываться от подарков?
Впрочем, драгоценности я не смогла бы принять в любом случае.
«Как всё сложно и запутано, – крутилось в голове невеселое. – Куда там расследованиям Эллиса…»
Вечером ещё оставалась смутная надежда, что на следующее утро ко мне вернётся прежнее самообладание и я придумаю, что делать дальше. Увы, она не оправдалась. В первую очередь потому, что за целую ночь глаз я так и не сомкнула.
Утро встретило меня головной болью и посыльным от маркиза Рокпорта. Даже не знаю, что было хуже. Но посыльного, по крайней мере, можно было отправить обратно – с нераспечатанным конвертом и неоткрытой коробкой. А против дурного самочувствия я знала лишь одно безотказное средство – работа, работа, работа. Не прогоняет боль, но заставляет забыть о ней.
Около пяти вечера я отправила Эллису записку, интересуясь ходом расследования. Лайзо привёз ответ сразу же. На обороте моего послания было написано лаконичное: «Занят». Сердце кольнуло неприятным чувством: вдруг детектив боится теперь говорить со мною, чтобы не навлечь на свою голову гнев маркиза?
Словно угадав мои мысли, Лайзо отвернулся и произнёс в сторону тихо, словно бы обращаясь к самому себе:
– Ну и бардак в том Управлении! В доме для скорбных умом и то порядка больше. Все бегают-бегают, пишут-пишут, бумагу зря переводят. А всего-то большой чин с проверкой приехал, эка невидаль… Леди Виржиния, мне вас здесь дожидаться или позже приехать? Если позже, то к которому часу? – добавил он почтительно, обернувшись, прямо как настоящий потомственный слуга.
Его новое амплуа… успокаивало. Так, словно в один момент он стал почти безопасным.
– Подождите тут, в кофейне.
Оставшись в одиночестве, я выдохнула с облегчением. Эллис не боится. Действительно занят.
Остаток дня тянулся мучительно медленно. Мне порою казалось, что вот-вот я упаду и засну прямо посреди зала. Но стоило, к примеру, подняться наверх, в комнаты Мэдди, и прилечь на диване, как сонливость исчезала, а тягостные мысли наваливались с новой силой.
– Это вам, наверно, шум мешает, – сочувственно откликнулась миссис Хат на мои сетования. – Вы поезжайте в особняк, леди Виржиния. Сегодня дождь, гостей немного, в одиннадцать и так, и этак закроемся. Чего вам себя мучить?
Довод был разумный. Однако даже дома сон не шёл. Мешало абсолютно всё: будто бы слишком жарко натопленная комната, неумолчный шелест унылого осеннего дождя, призрачный запах табачного дыма… В половине первого я не выдержала и поднялась; побродила немного по комнате, думая, не послать ли Магду за успокоительным к доктору, но потом просто накинула на плечи шаль и спустилась в гостиную.