– Так что же мне теперь делать? – уже нормальным голосом спросила Глэдис, допив вторую чашку чая. Кажется, мята и ромашка всё-таки помогли вернуть взволнованной леди если не душевное равновесие, то самообладание. Или помогло старинное средство – выговориться. – Как поступить? Идти в Управление? А если они не отпустят Уэста, а просто вдобавок арестуют и его сына? Что будет делать миссис Уэст одна, с двумя дочерьми?
– Не волнуйтесь, Глэдис, – твёрдо сказала я. – Мы что-нибудь придумаем. А пока – постарайтесь забыть о том, что вы узнали. У меня есть знакомый в Управлении, очень надёжный человек. Думаю, ему можно рассказать всё – без страха, что снова арестуют невиновного. А вы смелый человек, Глэдис, я всегда была в этом уверена, а сейчас лишь убедилась наверняка. И как вам пришла в голову идея навестить Уэста? Как вы попали в тюрьму?
Глэдис, польщённая, кокетливо опустила золотые ресницы, улыбаясь:
– Скажем так, полковник Уилкокс частенько заглядывает на ужины в нашем доме. В молодости он был моим поклонником – ах, где те годы…
Мы с леди Клэймор просплетничали еще добрых три часа, а после расстались, уговорившись непременно встретиться в самое ближайшее время. Я тут же поднялась наверх и, попросив у Мэдди бумагу и карандаш, тут же в подробностях записала все, что поведала мне Глэдис. Вдруг потом какие-то мелочи вылетят из головы? И кто знает, какая забытая деталь потом окажется той самой, недостающей для разрешения головоломки?
Всё это немного успокоило мою совесть – с одной стороны, но с другой – разбудило азарт сыщицы. С сыном Уэста я бы говорить не рискнула: вдруг он и есть преступник? Тогда неумелые расспросы только спугнут его. А вот визит к Джулии Дюмон казался мне теперь более привлекательным. Я, правда, никак не могла подобрать подходящую причину для того, чтобы навестить реставрационную мастерскую. Не праздным любопытством же прикрываться, в самом деле!
Помощь пришла с неожиданной стороны.
– О чём вы думаете, леди? – весело поинтересовался Лайзо, забрав меня вечером из кофейни.
Несколько дней я избегала его, испытывая странную неловкость при воспоминании о том ночном происшествии, но потом уверилась, что бесстыжий гипси на сей раз проявляет удивительную деликатность и даже не думает напоминать мне о своей помощи. На душе у меня от этого потеплело, а потому и с Лайзо я стала обращаться дружелюбнее.
Чем он и воспользовался, заводя беседы ни о чём по десять раз на дню.
Вот уж правду говорят: гипси палец в рот не клади, по локоть откусит!
– О делах, – уклончиво ответила я, машинально стягивая ворот накидки. К ночи теперь так холодало, что иногда даже на стеклах появлялась изморозь.
– Не хотите говорить – так не надо. Простите меня, глупого, что спросил, – ответил Лайзо с таким искренним горем в голосе, что сердце ёкнуло.
Ругая себя за чувствительность, я ответила:
– Ищу повод нанести визит мисс Дюмон. Она реставратор, она работала с той самой похищенной у Уэста «Островитянкой». Эллис просил меня побеседовать с мисс Дюмон и…
– Собрать показания? – понятливо подхватил Лайзо. И прежде, чем я рассердилась на него за то, что он меня перебил, он продолжил: – Так зачем вам её навещать? Пусть сама приезжает. У вас же тоже «Островитянка» есть, так, леди? Вот и отошлите этой мисс Дюмон письмо – так и растак, а хочу, мол, чтоб вы, почтенная, картину мою посмотрели – не пора ли её реставрировать? Ну, или что там с этими картинами делают, – закончил он, уже откровенно дурачась. – А вы её, как добрая хозяйка, обо всём и расспросите. И о том, как предыдущую «Островитянку» реставрировали – тоже. Вот вам и предлог, вот и повод – комар носа не подточит!
Впервые в мою голову закралась мысль, что Лайзо, возможно, был мошенником высшей категории не потому, что он – воплощенное зло и порочен по натуре, а потому что умом его Небеса не обделили.
Но этого я не сказала, разумеется. Только улыбнулась в сторону:
– Неплохая идея, мистер Маноле. Пожалуй, так и поступлю… – и добавила, поколебавшись: – Спасибо.
Он расцвёл, словно получил премию в двести хайрейнов. Или даже в двести пятьдесят.
И видеть это мне тоже было почему-то приятно.
О Джулии Дюмон ходило множество нелепых слухов. Но при первой встрече подтвердились только два из них – самые скучные.
Во-первых, мисс Дюмон действительно оказалась рыжей.
Во-вторых, она и впрямь была леди. И неважно, как там обстояли дела с её родословной: только в жилах истинных аристократов текла подобная смесь из легкой эксцентричности, благожелательности и чувства собственного достоинства с каплей снисходительности к существам менее развитым.
– Доброе утро, леди Виржиния, – мисс Дюмон поздоровалась первой, едва оказавшись в гостиной, и тут же продолжила непринужденно-светским тоном: – Вы ведь не держите собак?
– В городском особняке? Разумеется, нет, – пожала плечами я и улыбнулась, вспомнив об обязанностях хозяйки дома: – Спасибо, что вы откликнулись на мою просьбу, мисс Дюмон.
– О, пустое, леди, – изящно склонила она голову. – Реставрация картины Нингена – изысканное удовольствие. Напротив, мне стоит быть благодарной за то, что вы предоставили эту чудесную возможность взглянуть на произведение истинного мастера в приватной обстановке. Не терпится приступить к осмотру! А затем, если возникнет такая необходимость – и к работе.
– В таком случае, не будем медлить, – приглашающе взмахнула я рукою, указывая на дверь гостиной. – Пройдёмте, мисс Дюмон. Картина находится на втором этаже, в кабинете моего отца.
– «Вернись, островитянка!», если мне не изменяет память?
– Правильно…
Все так же беспечно щебеча, мы вышли в коридор и поднялись наверх. Я осторожно разглядывала званую и долгожданную гостью, пытаясь составить первое впечатление, которое, как известно, нередко оказывается самым верным.
Итак, она была изысканной рыжей леди. Не такой уж юной – кажется, на два или три года старше Эвани; не красавицей – но эффектной. Её волосы, длинные и ухоженные, вились крупными кольцами. Платье цвета фисташек отличалось некоторой старомодностью, но при этом удивительно подходило ей.
«Дорогое, – отметила я про себя. – Очень дорогое. Обычно такое шьют не на каждый день, а на праздники».
Но это оказалось единственное роскошество, которое позволила себе мисс Дюмон. Никаких украшений у неё и в помине не было – ни ожерелья, ни серёжек, ни броши, ни даже простенького колечка. Только на шее я заметила тоненький шнурок телесного цвета, на котором, похоже, висел какой-то кулон. Но он прятался под корсажем – просто так не увидишь. Мне тут же стало любопытно. А вдруг с этим кулоном связана тайна?
Впрочем, даже если и так, навряд ли она имела отношение к расследованию. Потому пришлось мне на время осадить своё любопытство.
Косметическими изысками мисс Дюмон также пренебрегла. И, присмотревшись, я поняла, почему. Бледность и блеклость придавали ей особенный шарм, окружали ореолом благородства. Будь эти полные губы чуть ярче, они бы выглядели вульгарно. А тёмная краска на длинных рыжих ресницах убила бы напрочь впечатление трогательной нежности и затаённой слабости.
Шагала мисс Дюмон широко и быстро, и этим сразу завоевала мои симпатии. Я сама терпеть не могла мельчить и семенить.
До кабинета отца мы дошли всего за минуту-другую.
– О… – Мисс Дюмон остановилась на пороге, и выражение ее лица стало благоговейным. – Это она?
– Да, – кивнула я, чувствуя себя немного глупо – как всегда, когда приходится подтверждать очевидное.
– Чудесно. Просто восхитительно. Ну-ка, милая, взглянем на тебя поближе…
Сюсюкаясь с «Островитянкой», как с маленьким ребенком, мисс Дюмон прошла к дальней стене кабинета. Я с трудом удерживалась от неуместной улыбки. Право же, никогда не пойму, что так привлекает людей в подобных произведениях искусства и заставляет испытывать священный трепет. Да, гамма тёплая и приятная, но сам рисунок похож на детскую мазню – слишком плотные краски, плоские и непропорциональные человеческие фигуры… Картина будила странные чувства. Когда я смотрела на загорелую черноглазую женщину, застывшую с поднятой рукою на берегу, сердце у меня сжималось. Вроде бы и нет ничего печального – улыбка, яркие цветы у ног, бирюзовая волна, белый песок и гуашево-тёмная зелень тропического леса – но всё равно появляется жутковатое ощущение надлома, изматывающего одиночества, быстротечности бытия.
Нет, такие картины мне категорически не нравились.
– Ваша девочка в хорошем состоянии, – вдруг произнесла мисс Дюмон громко, отвлекая меня от размышлений. – Я бы отметила только два небольших дефекта, требующих исправления. Во-первых, лак немного потемнел, и не похоже, чтоб это произошло от времени. Во-вторых, вижу небольшую трещинку в раме.
– Рама – не полотно, – легкомысленно отмахнулась я, но мисс Дюмон покачнула головой, бережно проводя пальцами по темному дереву:
– Вы не правы. Если трещинка разрастется, то вот здесь – видите? – исказятся пропорции, и рама начнет перекашиваться и давить на само полотно. Ничего хорошего из этого не выйдет.
В её голосе было такое неодобрение, что я посчитала за лучшее умолчать о том, как в далёком детстве чересчур живая и подвижная девочка по имени Гинни случайно уронила одну картину в кабинете отца.
– Лак, возможно, потемнел после пожара, – сказала я вместо этого. – Прежде «Островитянка» висела в другом особняке, который сильно пострадал от огня.
– В таком случае, можно лишь порадоваться, что картина вообще уцелела, – вздохнула мисс Дюмон и решительно повернулась ко мне: – Леди, сейчас я не готова сказать, какие именно реставрационные работы нужно будет произвести. Предлагаю вам перевезти картину в мою мастерскую. Там я проведу тщательный осмотр и смогу точно назвать характер работ, время исполнения и сумму оплаты.
– О, такие вопросы на ходу не решаются. Предлагаю обсудить это за чашечкой кофе. Вы не возражаете, мисс Дюмон? – улыбнулась я доброжелательно. Да, у этой Дюмон воистину деловая хватка! Конечно, если сейчас отправить полотно на диагностику в мастерскую, то потом сразу забрать его, отказавшись от проведения реставрационных работ, будет неудобно. Придется оформлять заказ, даже если мисс Дюмон констатирует, что «ремонт» картине практически не требуется.