Лайзо ощутимо вздрогнул – даже автомобиль как-то странно дёрнулся.
– Велела передать вам мешочек с травами, который вы забыли, и сказать, что платы никакой не надо.
– Действительно? – удивилась я. – Как не похоже на неё! Обычно она очень щепетильно относится к деньгам, – и улыбнулась ему в спину: – Мне кажется, что вы лукавите, мистер Маноле.
Говорила я наугад, и потому очень удивилась, когда Лайзо и впрямь покаялся:
– Лукавлю. Да только и матери не след было моими травами торговать. Не она их летом собирала, не ей за них деньги брать.
Я вздохнула:
– Так вы действительно разбираетесь в травах, я правильно поняла Зельду? Просто кладезь талантов… Езжайте чуть медленней, мистер Маноле, в такую погоду только на тот свет спешить.
Он ничего не ответил, но автомобиль тут же замедлился. До самого дома мы с Лайзо больше не обменялись ни единым словом. Однако сразу по прибытии я записала к себе в рабочую тетрадь напоминание – выплатить в этом месяце мистеру Маноле девяносто рейнов дополнительно.
О такой плате за травы мы договорились с Зельдой.
И, возможно, лавандовый бальзам тому виной, или усталость, или обилие впечатлений – но я заснула сразу же, как укрылась одеялом.
В ночи океан чёрен, как смола, и невыразимо страшен. Шум его похож на рокочущее, хриплое, больное дыхание. Волны тяжело разбегаются и ударяются в острые сколы камней с бессмысленной силой – так обезумевшие от уколов шпор лошади бросаются грудью на пики и щиты врага. С той лишь разницей, что волны не умирают; они будут биться, пока мягкостью своей не источат камень и не унесут его по крохотной песчинке на дно океана.
А там, в глубине, песок сплавится в новый камень, обрастёт водорослями и кораллами, жадно, по крупице соберёт ил, что обратится со временем в плодородную землю, что прорастет, как венами, корнями трав, лиан и дерев. Так родится новый остров; и уже на него будут из ночи в ночь кидаться волны.
Я словно парю над бездной – но никакой магии в этом нет. Зато есть качели, подвешенные между двумя толстыми ветвям. Ветер колышет бархатные юбки; сорвись я сейчас вниз, туда, в бездну – и погибну, даже если провидение убережет меня от падения на скалы: старомодное бабушкино платье всё равно утянет на дно.
Но отчего-то страха нет. Я смотрю вниз, на скалы, и покачиваю босой ногой.
На широком уступе, как на ступени, выточенной руками гигантов, ещё двое делят со мной океан, тишину и ночь. Один, смуглый, коротко стриженый, сидит на краю, свесив ноги, и неотрывно глядит в смоляную черноту потревоженных вод. Второй раскинулся на тёплой от солнца скале так, словно хочет каждой косточкой, каждой жилкой врасти в неё; он бледен и волосы его похожи на паутину, такие же лёгкие и бесцветные.
– Сколько их ещё осталось, Ноэль?
– Две.
– А потом ты уедешь домой? Оставишь всё это?
У того, чья кожа впитала южное солнце без остатка, кто зовется Ноэлем и пахнет краской, скипидаром и мокрым деревом – у него дыхание беспокойное, в такт с океанским прибоем. Второй, белёсый, кажется, не дышит вовсе.
– Да. Обещаю. Можешь так и передать Вивьен.
– Ты уже видишь их?
Это «их» звучит одновременно с благоговением и ненавистью.
– Не совсем, – Ноэль беспечно запрокидывает голову к небу. Свет ложится причудливо, и на мгновение мне кажется, что мужчина истощён тяжкой болезнью – глаза запали, вокруг них залегла чернота усталости, губы обветренные и сухие, скулы будто вот-вот прорвут кожу, а виски словно припудрены инеем. – То есть надежду я уже вижу, все эти цветы, берег и её. А любовь… Сложно не быть первым, а быть одним из многих.
– Ты никогда не будешь одним из многих. – Белёсый приподнимается на локтях и глядит на Ноэля. – Поверь мне.
Тот заливается лающим смехом.
– Конечно. Ты всегда прав. Ты был прав даже тогда, когда говорил мне уезжать. Меня не картины съели, а этот остров, этот воздух… Я допишу и вернусь. Теперь уже точно.
– Хорошо, – кивает белёсый и жалуется вдруг, беспомощно потёршись щекой о плечо: – Жарко. Даже сейчас. Просто невыносимо.
– Так возвращайся на материк, Сэран, а то растаешь, – беззлобно подшучивает над ним Ноэль. – Из чего ты сделан? Из снега, изо льда?
– Из сахара, – фыркает тот, кого назвали Сэраном. – Из белого-белого, сладкого-сладкого сахара… – и добавляет серьёзно: – Уйду я завтра, а вернусь через два месяца. Ты успеешь?
– Конечно, – отвечает Ноэль, не усомнившись ни на секунду. – Обними за меня Вивьен.
Они говорят о чем-то ещё и ещё, но я уже не слышу – дыхание океана заглушает всё. А потом скалу вдруг захлёстывает волна – такая высокая, что даже до моих ног долетают едкие брызги. Когда она откатывается, внизу остается только один человек.
Бледный. Тот, кого называли Сэраном. Он смотрит вверх, прямо на меня.
И вот тогда мне действительно становится страшно.
Глаза у него чёрные, как ночной океан.
И гораздо, гораздо глубже.
Дзэнг!
– Ох, леди, простите меня, корову старую, – всхлипывала Магда. – Ума не приложу, как я эту вазу опрокинула. Сколько мимо неё хожу…
– О, я сама хотела убрать её из спальни…
После того, как оглушительный звон пробудил меня от кошмара, я готова была простить Магде что угодно, а не только разбитую чжанскую вазу. Ни один фарфоровый монстр, даже трёхсотлетний, якобы принадлежавший когда-то императорской семье, не стоил ни минуты на жутком острове из сна.
Когда Магда успокоилась, а осколки вазы убрали, я наконец удосужилась взглянуть на часы – и ахнула. Время близилось к полудню. Мистер Спенсер, оказывается, ещё с утра приходил по поводу собеседования с соискателем на должность «помощника» Стефана, но не стал меня будить, и просто оставил документы, приложив к ним записку, в коей он нижайше просил «рассмотреть их непременно до вечера»…
Словом, не считая кошмара, день начался, как обычно – с горы деловых бумаг, крепкого кофе и суеты. До «Старого гнезда» я добралась только к четырем часам. И каково же было моё удивление, когда выяснилось, что Эллис уже ждёт!
– Добрый день, – приветственно кивнула я детективу. – Вы сегодня рано. Неужели что-то срочное?
– В общем-то, нет, Виржиния, но я подумал, что новости вас заинтересуют. – Эллис скромно опустил взгляд. – А также вспомнил, что в этой кофейне мне обещали чашку кофе в любое время. Погода нынче премерзкая, а я как раз шёл мимо…
– Пройдёте в зал? – предложила я, улыбаясь. Эллис сейчас, похоже, вёл себя так исключительно по привычке, а не потому, что и впрямь был голоден – Георг сказал мне, что уже угостил его горячим шоколадом и рыбным пирогом.
– Не стоит, – мгновенно посерьёзнел детектив. – Я действительно спешу. К тому же дразнить тигров – плохое занятие.
– Что вы имеете в виду?
– Не что, а «кого», – вздохнул детектив. – Это неважно, Виржиния. На самом деле я зашел сказать, что вам лучше пока устраниться от расследования и не предпринимать никаких самостоятельных шагов. Я, разумеется, буду держать вас в курсе положения дел, но собою вам рисковать не надо. Есть вероятность, что в ту роковую ночь в галерее Уэста побывали сразу несколько человек. И кто из них украл картину – неизвестно. Однако убийца среди них только один; остальные же боятся оказаться виноватыми сразу «за всех», потому и будут огрызаться, если почувствуют слежку. И среди подозреваемых есть по крайней мере один человек из тех, с кем вы общались. – Он оглянулся на Георга, с невозмутимым видом колдующего над туркой, затем на миссис Хат… – Лучше нам пройти куда-нибудь в более уединённое место. За разглашение тайны следствия меня не похвалят, а я сейчас не могу позволить себе ни единой ошибки. Кое-кто рад был бы сместить меня с должности и отправить расследовать кражи овец где-нибудь в Западной Гринейре.
– Тогда поднимемся наверх, – быстро предложила я. – У Мэдди есть некое подобие гостиной. Окна выходят на главную улицу, но снаружи ничего не видно – плети девичьего винограда загораживают стекло.
Хоть Эллис и говорил о «тайне следствия» и безопасности, но все же не выдержал и заговорил еще на лестнице.
– Их было четверо, Виржиния. Четверо! Я знаю это точно, – зашептал он, осторожно притянув меня к себе за локоть. Жар от пальцев чувствовался даже через рукав. – Скупщик Зельды оказался, к сожалению, практически бесполезен. Картина нигде не всплывала. Возможно, вор затаится на несколько месяцев, прежде чем решится ее продать. А времени у нас нет. Это плохая новость. А хорошая состоит в том, что она… Она – это скупщик, который оказался весьма эффектной дамой, – быстро пояснил Эллис в ответ на мой недоумевающий взгляд. – Не то чтобы она произвела на меня впечатление… Словом, слушайте!
…К скупщику детектив отправился в тот же вечер, благо люди, глухие к велениям закона, обычно и начинали свои дела только с закатом. Впрочем, Эллису, даже «принаряженному» и загримированному для Смоки Халлоу, дверь открыли не сразу. Не помогла ни кодовая фраза, ни выстукивание секретного ритма. А вот монета Зельды, подсунутая под дверь, сразу же возымела действие – Эллису поверили.
Впустили, выслушали – и даже обещали помочь.
– Кажется, эта Неверленд, скупщица краденого, что-то должна нашей очаровательной Зельде, – предположил детектив. – Потом, когда всё закончится, обязательно разузнаю подробности, наверняка история была интересная, но сейчас важнее, что Неверленд ответила на мои вопросы.
…Нет, она не слышала о пропавшей картине. Нет, она не думает, что такую вещь понесут продавать, пусть даже и к ней, скорее, вывезут за границу… Но у неё, Неверленд, есть кое-какая идея.
– Вы представляете, Виржиния? Она нашла мне свидетеля! – восторженно сообщил Эллис свистящим шепотом. – Настоящего. Какого-то бездомного побирушку, который имеет обыкновение ночевать недалеко от галереи. Он спившийся любитель искусства – и один из осведомителей Неверленд. Она мне подсказала, где его найти, и я аж затрепетал – вот он, след! И чутьё меня не обмануло.